На дорогах Европы

3

Летом и осенью 1943 года советские войска одержали ряд замечательных побед над фашистами. Советская армия и советские партизаны освободили от гитлеровских войск почти всю территорию своей родины и неудержимо двигались на Запад.

Вести о подвигах советских воинов перелетали через все кордоны и рубежи.

В отрядах Мисака Манушяна читали и перечитывали строки Луи Арагона, напечатанные на гектографе, как боевые листовки.

После победы на Волге Арагон писал:

На востоке означилась ясно
Тень победы из белой пурги.
Волга в красной заре, помоги!
Пусть боятся зари этой красной,
Сбиты с толку, теснятся враги.

Все смертельней для них с каждой ночью
Пуля меткая в каждом окне.
Грохот взрыва в любой тишине.
Так пускай же, разорваны в клочья,
Они мечутся в нашей стране…

И каждый день в Париже и его предместьях раздавались грохоты взрывов и падали на мостовые Парижа и на разбитые рельсы железных дорог фашисты, разорванные в клочья бомбами Мисака Манушяна, Марселя Реймана, Селестино Альфонсо, Спартако Фонтано, Жозефа Боксова, Ольги Банчик. И каждый день новые записи появлялись в боевой летописи группы Манушяна.

Однажды сложным путем из советской Армении пришли в отряд новые стихи Аветика Исаакяна, посвященные павшему герою:

…Покойся безмятежно в вечной славе,
Твои герои-братья мчатся в бой.
Армения цветет все величавей,
И пламенеют розы над тобой…

Мисак перевел эти стихи на французский язык, и не было во всех четырех отрядах партизана, который не знал бы их наизусть.

— Я бы хотел, чтобы эти стихи были прочитаны на моей могиле, — сказал Манушян.

— Ты не имеешь права говорить о смерти, Мисак, — возразила Мелине. — Мы победим. И мы поедем в Ереван. Мы еще увидим небо Родины…

Усилились карательные экспедиции фашистов. Предатели, подготовленные гестапо и «Виши», пытались проникнуть в партизанские отряды, чтобы «взорвать» их изнутри.

Нашлись такие и в группе Манушяна.

В октябре и ноябре 1943 года провокатор выдал гестаповцам Мисака и его ближайших друзей.

Их бросают в страшные подвалы знаменитой тюрьмы Френ, современной Бастилии.

Инквизиторы, и иезуиты гестапо решили организовать большой показательный процесс. Задача гестапо состояла не только в физическом уничтожении героев. По личному предписанию Геббельса гестаповцы стремились дискредитировать движение Сопротивления, доказать, что оно чуждо французам, что якобы одни лишь иностранцы-эмигранты — евреи, поляки, армяне, румыны, испанцы, — «люди низшей расы», мутят воду в Париже. А французы-де с радостью приняли гитлеровское владычество.

Двадцать три партизана должны быть судимы не как французские борцы за свободу. Их изображают бандитами, мятежниками и террористами. Злобные фашистские писаки обволакивают имена героев целой сетью клеветнических измышлений.

Каждый день партизан вызывают на допросы. В одиночку и группами. Их пытают новейшими приемами пыток. Их морят голодом. Следствие ведется по всем правилам гитлеровской и гиммлеровской науки.

Но герои остаются непоколебимы. Их дух не сломить. В камерах пыток они так же сильны, как на полях сражений.

Три месяца они выдерживают глумления больших и малых чинов гестапо, избиения и ругань, и среди них нет ни одного труса, изменника, предателя.

К началу суда во всех общественных местах: на станциях метро, в кафе и ресторанах — расклеивают воззвания генералов фон Штюлышагеля и Фалькенхаузена с портретами участников отряда Манушяна — исхудалых, со свернутыми после избиений в гестапо скулами, с затекшими кровью глазами.

В фашистских воззваниях героев обливают грязью.

Французы проходят мимо афиш Штюльпнагеля. Парижане с горечью глядят на заросшие бородами лица патриотов.

И неожиданно на афишах появляются слова, написанные большими красными буквами:

Они были истинными патриотами.

Они были истинными французами.

Они боролись за Францию!

…А в маленькой комнате на окраине Иври Мелине сидит над портретом Мисака, сорванным со стены.

Они его били… Пытали… И все же она получила от него весточку, пробившуюся сквозь стены тюрьмы: «Победа недалека… Готовься к хорошей встрече под большой яблоней…»

Довольно слез… Надо идти к товарищам. Борьба продолжается.

…В зал суда их ввели скованными по двое цепями. У Мисака на допросах был выбит глаз и рассечена щека. Он сильно постарел. Густую черную бороду прошили серебряные нити седины. Но держался он на скамье подсудимых как обвинитель. И казалось, судьи боялись взгляда его единственного глаза.

Мисак помнил, как выступал когда-то на суде Георгий Димитров, и он хотел быть достойным своего любимого героя.

Военный трибунал состоял из высших немецких офицеров. Эсэсовцы с пулеметами стояли у всех дверей. Перед скамьей подсудимых — стол с «вещественными доказательствами»: отнятые у партизан пистолеты, пулеметы, гранаты.

Зал суда был переполнен фашистами, продажными журналистами, фотографами, кинооператорами. Генерал фон Штюльпнагель призвал их рассказать всему миру о несчетных «злодеяниях банды Манушяна».

Об этих «злодеяниях» рассказывал суду прокурор.

Взрывы на железных дорогах в Шато-Тьерри, де ля Ферте — Милон, Мэзон-Руж, Шалон-сюр-Марн. Разрушения путей Реймс — Ретель, Париж — Труа, Париж — Реймс, Бри-Комт — Робер…

Да. Все это было. Славные дела воскресали в памяти подсудимых. Разрушенные дороги, по которым фашисты пытались увезти добро, награбленное во Франции, и везли на Восток солдат сражаться с победоносными советскими войсками.

Да. Все это было. И они горды тем, что это было. Глаза их загораются былой отвагой. И они осторожно, чтобы не звенеть цепями, пожимают друг другу изломанные пытками руки.

Эти продажные писаки, отрабатывая свои сребреники, поносили партизан в газетах.

С экранов кино доносились лающие голоса немецких и французских дикторов. Каждый день на стенах домов, в подземках метро, в киосках появлялись все новые грязные листовки.

Фашистские журналисты, описывая ход судебного разбирательства, прославляли силу вермахта и клеветали на храбрецов…

Но даже самые продажные не могли скрыть того, как мужественно и непреклонно держатся партизаны на суде.

Даже вражеская печать признавала необыкновенную силу воли и смелость Манушяна. А один из немецких журналов поместил рядом портреты Камо и Манушяна, сопоставив их имена.

Петэновские журналисты из зала злобно кричали Мисаку:

«Враг французского народа!»

А он, измерив их презрительным взглядом, гневно сказал: «Это вы, продавшие свою душу и совесть фашистам, опозорили Францию, а мы умножили ее славу».

Ему кричали: «Бандит! Инородец!»

Он отвечал: «По крови я — армянин. По достоинству и чести — более француз, чем вы».

…Партия не разрешила Мелине попытаться проникнуть в зал суда. Это был бы слишком большой риск. Но в зале присутствовали партизаны-разведчики.

В подпольных коммунистических газетах и в специальных листовках Сопротивления французы читали об истинной цели процесса, о том, как мужественно, по-димитровски, держали себя герои, срывая провокаторскую фашистскую инсценировку.

Листовки предостерегали против раскола патриотических сил, призывали к единству, к интернациональному братству и борьбе.

И каждый день вырастали букеты роз, астр, гвоздик и гортензий у портретов, расклеенных по всему Парижу. Парижане зачеркивали на листовках слово убийцы, а писали освободители. И большая красная буква V — Виктуар, победа — перекрещивала афиши.

Последнюю речь произнес Мисак Манушян.

Он встал, оглядел товарищей, зал суда. Он знал, что там не может быть Мелине. И все же он хотел, чтобы она слышала его.

— Пусть будут счастливы те, кто вкусит после нас радость свободы и мира. Я уверен, что французский народ и все борцы за свободу достойно почтят нашу память.

Да здравствует Франция!..

…21 февраля ранним утром немецкий военный трибунал вынес 23 героям смертный приговор. Мелине Манушян была приговорена к смертной казни заочно.

Приговор был оглашен в пустом зале суда: публику не впустили. У всех выходов стояли эсэсовцы с пулеметами.

Осужденные встретили приговор в суровом молчании. Никому из них не дали последнего свидания. Но почти все двадцать три героя написали предсмертные письма своим родным и любимым. И письма эти звучали как присяга, как клятва, как завещание и призыв к борьбе.