Философия достоинства, свободы и прав человека

Представляется, что анализ событий всемирно-исторического масштаба под углом зрения униженных и оскорбленных, невинно замученных и истребленных имеет библейские истоки. К такому заключение приходишь при внимательном ознакомлении с некоторыми священными текстами. К этому обстоятельству в связи с толкованием одной из важнейших частей Библии привлекает внимание упомянутый английский историк. В частности, он пишет: «Книга Иова — произведение античное и современное, особенно для такого избранного и гонимого народа, как евреи; по сути, это произведение о Холокосте» (для справки: книга Иова — часть Ветхого Завета, занимающая в Библии место между книгой Эсфирь и Псалтирью; слово же «Холокост» происходит от греческого слова holokaustos — «всесожжение, сожженный целиком». Впервые этот термин был введён в политический обиход американскими журналистами в память о трагедии еврейского народа в период с 1933 по 1945 год. Холокост унёс жизни около 6 миллионов евреев). Холокост в данной работе оценивается в качестве трагедии всего человечества, а не только еврейского народа. Ведь последний не кончал жизнь самоубийством, а стал жертвой целенаправленной политики Адольфа Гитлера (1889–1945) с молчаливого согласия, а то и прямого соучастия, других народов Европы. В числе первых жертв этого варварского истребления безгосударственного, а, следовательно, и беззащитного племени пала самая благочестивая и бедная часть евреев, которая на протяжении многих веков исповедовала иудаизм, из недр которого в своё время вышли две другие мировые религии: христианство и мусульманство. По сути, имела место небезуспешная попытка уничтожить не только один из самых древних народов, но и одну из самых древних религий мира. Таким образом, мир стал очевидцем преступления цивилизационного масштаба. Разумеется, что такой подход позволяет увидеть события прошлого и настоящего совсем в ином свете, чем они нередко предстают в официозной историографии отдельных народов мира. Именно в таком свете и увидел роль евреев в истории многолетний руководитель Кубы Фидель Кастро (1926–2016), который в конце своей долгой политической карьеры удосужился заявить: «Я не думаю, что на кого-нибудь клеветали больше, чем на евреев. Две тысячи лет они служат объектом клеветы и обвинений за всё».

Некоторые читатели рукописи данной книги искренне предупредили меня, что упоминание на её страницах о значительном числе жертв погромов, этнических чисток и геноцида лиц иудейского племени может быть воспринято в качестве некоего «возвышения» евреев. А любое «возвышение» евреев, пусть даже и в такой прискорбной форме, у населения ряда стран может вызвать лишь негативную реакцию. Не берусь судить, насколько подобные опасения обоснованы, но сама постановка вопроса показалась мне настолько кощунственной, что я счёл уместным заметить своим «доброжелателям»: такого рода «возвышения» на эшафоте, в газовой камере или в бесчисленных бабьих ярах я не пожелал бы ни одному народу мира. Впрочем, если найдутся люди, которые намерены утверждать обратное, готов выслушать их аргументы. Пусть лишь перед началом подобного диалога хотя бы мысленно поставят себя и своих близких в положение тех мучеников, которым посвящены следующие строки:

Как детям объяснить шесть миллионов

Исчезнувших в застенках навсегда,

Замученных, отравленных «Циклоном»,

Расстрелянных, повешенных, сожжённых?

Никто не видел слёз, не слышал стонов,

Весь мир был равнодушен, как всегда.

Шесть миллионов. Нам представить страшно,

В какую бездну их толкнули ниц.

Шесть миллионов напрочь стёртых лиц,

Шесть миллиoнов — целый мир за каждым.

Шесть миллионов с будущим рассталось,

Потухло взглядов, закатилось лун.

Сердец шесть миллионов разорвалось,

Шесть миллионов отзвучало струн.

А сколько не свершившихся открытий,

Талантов? Кто узнает их число?

Шесть миллионов оборвалось нитей,

Шесть миллионов всходов полегло.

Как объяснить «шесть миллионов» детям?

По населенью — целая страна,

Шесть миллионов дней — тысячелетья.

Шесть миллионов жизней — чья вина?

Как вышло так: прошли десятилетья,

И через реки крови, море слёз

То тут, то на другом конце планеты

Подонки отрицают Холокост?

Как детям объяснить шесть миллионов?..

Но при всём понимании обоснованности и необходимости изучения этого вопроса не буду скрывать: меня долго одолевали сомнения. Ведь очевидно, сколь эмоциональной, болезненной и заполитизированной стала ныне этническая тема в Украине. В процессе же её исследования испытал такое нравственное потрясение и психологический шок, что готов был уже внять доброму совету некоторых читателей рукописи настоящего издания: «Оставь этнические вопросы за рамками книги, выбрось «историю», пиши о Праве». Но, как это ни покажется странным, сей малодушный порыв остановил не кто иной, как… Лев Николаевич Толстой (1828–1910). Случайно попавшиеся на глаза строки из произведения великого писателя земли русской решили дело. «Тяжелое раздумье одолевает меня, — писал Толстой. — Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его. Где выражение зла, которого надо избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей? Кто герой её? Все хороши и все дурны… Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который был, есть и будет прекрасен, — правда». Никому не зазорно учиться у великих мира сего, и я решил не пополнять число исключений из этого золотого правила. В конце концов, всей своей историей борьбы за свободу слова мы обрели право на откровенный разговор о тех проблемах, которые и поныне отравляют нашу жизнь. Такой диалог необходим также и как способ преодоления этого тяжкого недуга прошлого. Посему насколько бы скорбной, тяжкой и аномальной ни была эта тема, а обойти её молчанием на страницах этой книги не считаю возможным ни при каких обстоятельствах. В противном случае лучше вообще не браться за перо, ибо как справедливо заметил российский писатель Владимир Николаевич Войнович (1932–2018): «Самый безобидный жанр — чистый лист бумаги».

Особо подчеркну, что, уделяя в данной работе столь много внимания анализу великодержавного шовинизма на территории Российской (большевистской) империи и местечкового, провинциального, мелкотравчатого национализма нынешней Украины, я в первую очередь стремился понять тот реальный уровень уважения к достоинству, свободе и правам человека, который господствовал на том или ином этапе их исторического развития. Иными словами, при выборе способа исследования столь противоречивой и болезненной темы я старался максимально абстрагироваться от тех или иных частностей и руководствоваться в своём анализе как можно большим числом обобщений системного характера. Конкретные же отношения между представителями того или иного этноса приведены лишь в качестве яркой иллюстрации этого важнейшего индикатора международного права прав человека. При этом отдельные персоналии украинского политического сюрреализма упоминаются в данной работе лишь в контексте соответствующих публикаций и исторических зарисовок.

На протяжении всего повествования внимание читателя преимущественно привлекается к тенденциям, закономерностям, сути вещей и природе институтов власти. В них и только в них мы ищем и, в конце концов, находим ключ к разгадке тех отвратительных политических реалий, которые стали доминировать в нашей повседневной жизни на территории современной Украины. Такой подход имеет давнюю традицию в отечественной науке. Так, российский историк, доктор философских наук Александр Самойлович Ахиезер (1929–2007) в своей замечательной книге «Россия: критика исторического опыта» утверждает, что «критика, связанная с выработкой новых ценностей истории, не может быть сведена к критике людей, учреждений, идеологий и т. д. Она должна быть в конечном итоге критикой движущих сил истории, необходимым инструментом её самосовершенствования, формирования способности людей избегать превращения истории в историю хаоса, дезорганизации и гибели народов и государств». Несомненно, что Российская (большевистская) империя в полной мере познала все эти напасти, пребывая в цепких объятиях большевизма. Эти объятия в конечном итоге и удушили её насмерть, а заодно, по данным некоторых историков, от 60 до 66 миллионов её обитателей.

Вместе с тем, некоторые читатели рукописи данной книги упрекают меня в чрезмерно темных красках и гнетущих тонах, коими я пишу исторический портрет большевизма, его ярых адептов и приспешников. Позволю себе возразить. Всё как раз наоборот: у автора не хватило всего необходимого диапазона изобразительных средств, места и времени, чтобы в полной мере описать весь тот ужас, который это явление несёт для всего человечества, и, в первую очередь, для тех, кто стал основным носителем этого крайне опасного душевного заболевания ХХ века. Как кто-то образно заметил, большевистская тьма сместила в России все божеское и человеческое. И не просто сместила, а изуродовала до неузнаваемости. Абсолютная правда! Разве само по себе это не достаточный повод, чтобы бить во все колокола, использовать всю палитру темных красок и весь лексикон самых выразительных слов в адрес этого исчадия ада?

Правда, сегодня на фоне дорогих домов, автомобилей, офисов, мобильных телефонов, костюмов и прочей модной мишуры и дребедени трудно понять, что такое советские концлагеря, враги народа, их родственники и дети, аресты, пытки, расстрелы, заградительные отряды и штрафбаты до и во время Второй мировой войны, железный занавес, выселение и переселение этносов и коренных народов, вездесущая деятельность спецслужб, борьба с «безродными» космополитами и диссидентами и тому подобное во времена холодной войны. Перечисленное не подлежит забвению, ибо короткая память может обернуться короткой жизнью, как для отдельного человека, так для всего этноса и народа в целом. Посему мы должны помнить прошлое, учитывать настоящее и научиться предвидеть будущее.

И в заключение ещё раз о стиле изложения, столь ещё редком для правовой литературы. В этой книге по мере возможности нашли своё отражение беспокойство мысли, душевная боль и физические страдания многих людей, которые прошли сквозь мою жизнь. И пытаться всё это «утопить» в абстрактных философских, правовых и политологических категориях, не донести до читателя самую суть пережитых ими бед и невзгод — при наличии счастливой возможности свободно и откровенно сказать об этом сегодня — показалось мне нравственным преступлением перед памятью уже ушедших от нас людей. Иными словами, я попытался сделать эту книгу максимально приближенной к читателям, к их прошлому и настоящему, к их непосредственному жизненному опыту. Именно поэтому, как уже упоминалось выше, и был выбран соответствующий способ подачи материала: заинтересованный диалог с читателем посредством самых разнообразных и выразительных средств, которые предоставляет автору живое слово.