Дом и дорога

Игорь открыл дверь на улицу и остановился. Прохожие спешили, подняв воротники, и лишь один, уже заваленный снегом, в длинном, не по моде пальто и с туго набитым портфелем, шел медленно, не обращая внимания на снегопад.

Игорь незаметно подошел к приятелю и, наклонившись у него над самым ухом, тихо спросил:

— Ты не спишь, Бугров?

— Не сплю, — вздохнул тот. — Я думаю. — Бугров поднял бледное, слегка оплывшее лицо и поморщился. — Ты с тренировки?

— Да... Как у тебя?

— Ничего. Пять часов высидел в лаборатории. Духота, жарища — мрачное дело.

— Учись, Бугров: Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни.

— Она сокращает быстротекущую жизнь. Вот что я тебе скажу. Кстати, вчера опробовали новую машину.

— Какую машину?

— Откуда я знаю... Это ведь тебе надо что-то считать.

— Ладно, опробовали...

Некоторое время друзья шли молча. Потом заговорил Игорь:

— Странная штука, Валя. Я вдруг стал замечать возраст. Устаю... Да и другие тоже. Помнишь Маркова?

— Помню. Шумный такой. Должен мне пять рублей.

— Вот-вот. Шумный. Он был вынослив, как лошадь. А сейчас приходит в раздевалку и долго сидит, отходит. Старая гвардия... Я после тренировки совершенно разбит. Горит во рту и страшно хочется пить. С завистью гляжу на мальчишек. Они прямо в тренировочных костюмах врываются в буфет и поедают там все, как саранча. Какие-нибудь котлеты с грибным салатом, чай с черствым кексом. Выкуривают по сигарете на двоих и готовы драться до полуночи. Знаешь, о чем я думаю, глядя на них?

— Что курить бы им не следовало. Так, наверное? Слушай, — неожиданно сказал Бугров, — пошли, Гага, перекусим. — Он похлопал по портфелю. — Тут полно еды.

Нарядное общежитие напоминало теплоход: во всех его окнах горел свет. Игорь рассмеялся.

— Грызут науку.

— Грызут, чем еще заниматься?

Они прошли в конец длинного коридора, где располагались комнаты для семейных. Бугров легонько постучал в дверь и, не дождавшись ответа, полез за ключом.

— Где Вера?

— Не знаю. Семинар какой-нибудь.

Бугров гремел посудой, открывал банки и коробки, а Игорь сидел за столом, заваленным книгами, техническими журналами, схемами, узкими полосками исписанной бумаги, и с грустью смотрел на эти свидетельства чужой работы.

— Как диплом, Валя? Много написал?

— Нет. Пока все вычеркиваю.

Бугров появился с дымящейся кастрюлей.

— Я обнаружил тертый сыр. Посыпь им пельмени. Так, выяснилось, тоже едят. Вот огурцы.

Потом Бугров поставил чайник и вернулся из кухни уже с папиросой в зубах. Он протер очки и сел на кровать.

— Прекрасный аппарат, Гага, эта новая машина, интегральные микросхемы, то, се... Вам теперь легко будет контролировать вычисления и сортировать данные. Ты бы сходил к старику. У него сейчас хорошее настроение.

— Оно испортится, как только я покажусь на кафедре. Не понимаю я старика, Бугров. Не понимаю, не хочу с ним работать. Придется все переиграть.

— Напрасно, Гага. Как-то мы разговорились с ним о твоей теме. Это любопытно, сказал он, но не все факты, с которыми собирается работать ваш друг, экспериментально установлены. Это, мол, пока заклинания, слова... Ну и эта его любимая присказка: оно, конечно, сказать все можно, а ты поди демонстрируй. Он хочет, чтобы ты решил для начала несколько частных задач. Я думаю, ты сходишь к нему. Все образуется. Пей чай... Между прочим, как твой роман с той школьницей? Ты ведь в прошлый раз так и не успел мне ничего рассказать.

Игорь нахмурился.

— Это не роман, Бугров.

— Ну, ну...

Игорь сидел, обхватив ладонями стакан с остывшим чаем.

— Я тут вторую неделю занимаюсь со школьниками, замещаю тренера. Он на соревнованиях. Помощник главного судьи на первенстве Союза... Есть там у них Леночка Зорина. Очень милая. Фехтовальщица, впрочем, никакая. Звонит однажды. То да се, а потом: Игорь Сергеевич, вы мне нравитесь. Да-а... Обычная, в общем, история детской влюбленности. Сам когда-то был без ума от учительницы географии. Встретились, значит, погуляли, зашли погреться на телеграф. Я ей толкую про учебу, про общие интересы, которых у нас быть не может. Только чувствую, как-то деревянно все получается. Пройдет, бубню, надо учиться, ну и все такое. А она и слышать ничего не хочет. Расплакалась... Что делать в таких ситуациях? Песталоцци почитать, что ли?

— Ей было пятнадцать лет, но по стуку сердца невестой быть мне могла, — прочитал Бугров с воодушевлением. — Акселерация. Растут как на дрожжах. — Он снова закурил. — Я тут нашел у Веры немецкую книжку. Старье какое-то. Так вот, там написано, что юность женщины — это эпоха бури и натиска.

— Вот где он сидит у меня, этот натиск. — Игорь ребром ладони ударил себя по шее. — Сегодня один мальчишка, какая его муха укусила, колотил меня с такой злобой, что я растерялся. Способный парень, дерется хорошо, а сегодня рубил как дровосек. Он, наверное, не успокоился бы, пока не изувечил меня... Черт знает, что с ними со всеми творится.

Игорь начал собираться. Бугров сидел, сложив руки на животе, и поверх очков внимательно смотрел на друга.

— Что с тобой, Гага? Ты совсем скис. Мальчишка старался...

— Ах, оставь, — перебил его Игорь. — Я знаю, что говорю. Он готов был убить меня, этот сопляк. — Он вспомнил мальчишку: сабля в опущенной руке, бледное лицо, испарина на лбу и взгляд — недобрый, недетский, отчужденный... — Брошу я фехтование, Валя.

— Ну-ну, перестань психовать. Ты устал.

— Серьезно, Бугров. Пора браться за дело. Я постоянно об этом думаю, все клянусь не брать в руки саблю, а вечером собираю в мешок оружие и тащусь в зал. Стараюсь, как никогда, и, главное, знаю, что напрасно. Третий год подряд на институтских соревнованиях занимаю второе место. Чемпионы меняются, а я все вторым. Весной выступлю в последний раз — и прощай, оружие! Будь здоров! Кланяйся Вере.

Снегопад кончился. На улицах подмораживало. Игорь быстро шел вечерними улицами, зажав в руке ремень брезентового мешка, в котором тонко позванивали клинки.

1971