Тяжелый хлеб

-- Ладно, там увидим! -- ответил уклончиво Сусликов: -- а теперь спроворь снегу, да керосину!

Никита оживился.

-- Я тебе во как услужу, хозяин! -- воскликнул он восторженно и бросился в глубину двора достать с ледника снегу.

XI.

Сусликов вышел на улицу. Вечерняя мгла окружила его со всех сторон, порывистый ветер с воем пронесся мимо, обрызгав его каплями холодного дождя, и этот дождь, ветер и мгла напомнили Сусликову его въезд в этот проклятый город.

Обиды, унижения, страх не заработать ни гроша, болезнь Ольги -- все мысли об этом сразу легли на душу Сусликова и заставили его согнуться под их тяжестью.

На сердце у него была та же непроглядная тьма и грустные мысли напоминали собою жалобный стон ветра, но Сусликов, несмотря на это, бодро шел на тускло мерцающий свет шести окон в противоположном конце улицы.

Эти освещенные шесть окон принадлежали единственному кабаку-трактиру под красной вывеской с приветливым воззванием: "зайди, дружок!"

Это воззвание очевидно не было обращено к Сусликову и вообще к людям, находящимся в его положении, но Сусликов все же решительно взялся за ручку покосившейся двери, с красной занавескою за стеклом, и быстро распахнул ее.

Дверь с пронзительным скрипом повернулась на петлях и раскрыла внутреннее помещение гостеприимного кабака.

Сусликова охватила теплая, пропитанная запахом сивухи и тютюна, атмосфера. Он увидел обычную стойку, за которой стоял юркий кабатчик с круглым лицом и хитрыми, бегающими глазами, увидел шкаф с полками уставленными разной величины и цветов бутылками и, наконец, два длинных стола вдоль продольных стен и несколько полупьяных гостей, сидящих за этими столами на скамьях и табуретках.

-- А, господин фокусник! Наше вам! Здравствуйте! -- воскликнула при виде Сусликова сибирка.

Сусликов низко поклонился.

-- Чего надобно? -- спросил юркий кабатчик.

Сусликов смущенно потер своя руки.

-- Дозволь, почтенный, публику развлечь, показать, что умею! -- произнес он.

-- Что ж, братец, валяй! Удиви народ! Мы тебе поднесем! Поднесем, ведь, ребята? -- проговорил вместо кабатчика один из полупьяных гостей, франтовато одетый в синюю поддевку.

-- По мне хоть на голове ходи! -- ответил кабатчик.

Гости зашевелились и с жадным любопытством уставились на Сусликова.

Сусликов поспешно снял пальто, одернул свою куртку, засучил рукава и, выйдя на середину комнаты, привычным жестом приветствовал публику. Затем он начал свое представление. Он жонглировал ножами и стаканами, ел горящую бумагу, заставлял исчезать монету и появляться потом в носу, за ухом, в бороде кого-нибудь из гостей, ухитрялся пропускать толстую иглу через щеку и увлеченные гости приветствовали каждый его номер громким поощрительным смехом. Сибирка при каждой новой штуке бил себя руками о бедра и восклицал с неподдельным восторгом:

-- Ах, чтоб тебе!

Франтоватая поддевка кричала:

-- Ловко, фокусник! Валяй еще штуку!

Третий гость с рыжею бороденкою клином обнажал своя гнилые зубы и визгливо приговаривал:

-- Ишь ты... ишь ты! -- и лишь один из всей компания, с красным отекшим лицом и взглядом мертвого судака, пренебрежительно мотал головою и бормотал:

-- Это что! А вот, когда я был на ярмарке...

Даже равнодушный кабатчик лег грудью на прилавок и поощрительно улыбался Сусликову.

Ободренный общим вниманием, он на время забыл свои невзгоды и весь отдался работе. Самые сложные фокусы у него выходили так чисто и отчетливо, что он удивлялся сам себе и продолжал работу с увлечением.

Наконец, он спросил куриное яйцо, на глазах у всех проглотил его и через несколько мгновений снова вынул его изо рта. После этого спустил засученные рукава и принял позу обыкновенного смертного.

-- Ах, чтоб тебя! -- воскликнул сибирка, всплеснув руками.

-- Ловко фокусник! Валяй еще штуку!

-- Устал! Передохнуть надо, -- ответил Сусликов.

-- Ишь ты, ишь ты! -- взвизгивал обладатель бородки клином.

-- Садись! -- пригласил поддевка: -- угощать будем! Антипка, давай сороковку!

-- Рябиновой его! -- предложил сибирка.

-- Рябиновой! Давай рябиновой!

Но Сусликов не садился. Тоска по дому охватила его и ему хотелось скорее быть в своей тесной каморке подле больной Ольги,

-- Чего ж ты ломаешься? -- недовольно спросил его поддевка: -- али брезгуешь.

Сусликов низко поклонился.

-- Прости, Христа ради! Время нету. Дома жена больная. Одна. Вот если от милости вашей будет, хоть, что-нибудь! -- попросил он и поклонился снова.

-- Это насчет чего же? -- спросил сибирка.

-- Да хоть сколько-нибудь! Хоть по гривенничку! -- опять кланяясь, пояснил Сусликов.

Лица всех вдруг приняли озлобленное выражение.

-- Ах ты, шантрапа! -- крикнул кто-то из угла комнаты.

-- Шаромыга этакая! -- подхватил другой.

-- Ишь ты, по гривеннику!

-- А по шее хочешь?

-- Так ты, фокусник, так-то! -- заговорил синяя поддевка: -- мы тебя этто от души -- рябиновой, а ты гривенник!?

-- Господа честные! -- воскликнул Сусликов: -- жена больная, дома ни гроша!

-- А ты не брезгуй! -- наставительно внушил сибирка: -- выпей, а там попроси.

-- Честь честью! -- прибавил кто-то.

-- А то гривенник! -- все более приходя в ярость кричал поддевка. -- Антнипка, гони его.

-- В шею!

-- Голь! Тальянец!

-- Шаромыга этакая!

-- Свиньи вы неумытые! -- заревел в ярости Сусликов и схватив пальто, выбежал на улицу.

За ним раздались озлобленные крики. Кто-то выскочил на крыльцо. Сусликов пробежал несколько шагов и остановился. Кровь прилила к его голове и он не чувствовал пронзительного ветра. Переведя дух, махнул рукою и, полный отчаянья, медленно пошел к дому.

XII.

Сусликова в сенях подле лестницы встретил Аверьян.

-- Завтра тебе срок, как ты деньги заплатил, -- сказал он сурово: -- и чтобы после завтрева ты беспременно убирался.

Сусликов поднял глаза. В них светилось томящее выражение, которое можно подметят в глазах животного перед убоем.

-- За что же?

-- За то, что исправник недоволен! Мне с ним из-за тебя не ссорится! - ответил Аверьян и ушел в свою избу, хлопнув дверью.

Сусликов поплелся наверх.

Ему казалось, что никакой уже более удар не увеличит его горести, но когда он увидел недвижно распластанную Ольгу и услышал ее тяжелое хрипение, он невольно вздрогнул при мысли об ее смерти.

-- Все так и лежит. Страшно даже одному -- сказал Антон в спросил: -- ну, что заработал?

Сусликов махнул рукою.

-- Чуть что не по шее.

-- Что? Говорил тебе? -- хвастливо сказал Антон: -- я их, брат, знаю. Что же теперь?

-- Крышка!

-- Кабы не она, -- удрать!

Сусликов ничего не ответил. Сняв пальто, он прикрыл им Ольгу и сел подле нее, с тревогой стараясь поймать на ее лице выражение сознания...

Часа два спустя в комнату вошел доктор, Сусликов даже не поднялся ему навстречу и только молча поднял на него потускневший взор.

Доктор взглянул на него, на Ольгу, растерянно оглядел холодную комнатку и невольно, под впечатлением окружающего горя, заговорил шепотом:

-- Что с нею? Все такая? Бредит? Нет? Все так? Хрипит, говоришь?..

Он подошел к Ольге и стал ее внимательно осматривать.

-- Плохо, брат! -- заговорил он снова, -- теперь все от Бога! Дифтерит у нее... Все от Бога...

Сусликов покорно наклонил голову.

-- Теперь вот тебе йод, -- доктор вынул из кармана пузырек: -- и вата, -- он вынул кусок ваты. -- Намотай ты ее на щепочку и потом мажь ей горло. Чаще мажь. Всю ночь мажь! Понял?

Сусликов ваял от него пузырек и вату и молча поставил на стол.

Смущенный доктор собрался уходить.

-- Да! -- вспомнил он: -- здесь у нас школа есть. Учитель тебе ее под представление дает. Так, -- как будто у него. Ты сходи к нему завтра утречком. Ну, прощай.

Доктор ушел, а Сусликов поднялся чтобы проводить его и застыл на месте от неожиданности.

Что-то вроде удачи вдруг мелькнуло перед ним и этот просвет показался ему счастьем. Если бы не болезнь Ольги...

Наступила ночь и для Сусликова -- снова бессонная ночь. Он на мгновение забылся сном, но почти тотчас просыпался и, или чутко прислушивался к дыханью Ольги, или мучил ее, смазывая ей горло.

Она стонала и билась, а у него от бессонницы и страданий, в голове проносились только обрывки мыслей. То он думал о представлении у учителя и отъезде из города, то о смерти Ольги, то яркими картинами вдруг вставали перед ним сцены их знакомства и любви...

Рано утром, разбудив Антона и оставив его с Ольгою, он пошел в учителю.

Двухклассное училище находилось на противоположном трактиру конце городка и представляло собою длинное одноэтажное серое здание с зелеными ставнями. Уроки еще не начинались и учитель только что присел к кипящему самовару, когда Сусликов вошел, в его тесную комнатку.

Школьный учитель, Стратилат Элиодорович Софийский, был добрый малый, но имел дикообразный вид. Крошечного роста, с огромной головою, курносый, с маленькими глазками, жидкими ногами и густым басом, он никогда не причесывал своих лохматых, длинных волос, ходил в косоворотке и курил такую траву, от дыма которой чихал даже прислуживающий ему Трофим, отставной севастопольский герой.

Потому ли, что Софийский был неопрятен в костюме и радикален во взглядах, или потому, что он был учителем, столь опоэтизированным в литературе 60-х годов, -- только он состоял единственным единомышленником и другом Ахалцыковой, сходясь с нею во многом, если не во всем. Они одинаково не любили исправника и чтили "народ"; с одинаковым увлечением читали пожелтевшие страницы "Современника", причем Ахалцыкова ожесточено истребляла папиросы, а Софийский с не меньшим ожесточением истреблял еще и водку.

-- Садитесь, гостем будете! -- приветствовал он Сусликова. -- Чаю хотите?

Сусликову было не до чаю. Он торопливо и сбивчиво изложил свою просьбу, сославшись на доктора и, унижено кланяясь, прибавил свою стереотипную фразу:

-- Только на вас и надежда, господин.

-- Что я за господин! -- ответил учитель: -- господа были, а теперь все равны. Равенство теперь, понимаете?

Сусликов еще раз поклонился.

-- Так чаю не хотите?

До чаю ли ему? Жена, может, умирает. Будь у него хотя сколько-нибудь денег, он бы не отошел от нее, но нужда...

-- Ну ладно! Тогда осмотрите помещение, а к вечеру приходите!

Учитель встал и повел его в класс. Это была огромная комната в восемь окон, заставленная партами.

-- Это все на улицу вынесем, -- кивнул учитель на парты: -- вот Трофим и устроит! Публика стоять будет. Для почетных -- скамью сюда!

Сусликов со всем соглашался.

Он согласился бы в 20 градусов мороза работать на дворе.

-- Так вот, к шести часам! -- заключил учитель: -- деньги я сам соберу, с кого сколько...

-- Что дадут, то и ладно. Премного благодарен, -- сказал Сусликов, собираясь уходить.

-- Руку, руку, приятель! -- воскликнул учитель, -- вы трудитесь и я тружусь. Оба мы, близки друг другу.

Сусликов робко протянул свою руку; учитель встряхнул ее и пустил в нос Сусликову струю дыма своей травы, от которого Сусликов закашлялся и продолжал кашлять видеть до своего жилища.