Записки школьного учителя

Инна Колотушкина. Как это?

Елена Николаевна. Она – артистка. Играет на публику, как в театре.

Инна Колотушкина. Но прокуратура же проверила и кроме диплома… (Разводит руками).

Елена Николаевна. Ещё и пожалели, наверное, учительницу. (Улыбается). Видишь, прокуратуру как за нос можно водить? Хотя… Они делают и проверяют то, что в их компетенции. И не лезут, что их не касается.

Инна Колотушкина. А что нужно было ещё сделать?

Елена Николаевна. Достать журналы всех классов, которые вела эта учительница, и внимательно их просмотреть.

Инна Колотушкина. Зачем? Что там можно спрятать?

Елена Николаевна. Какой учитель вёл русский ранее. (Пауза). Добросовестные учителя загружены работой во как! Не вздохнуть. У них просто нет физического времени на разные там конкурсам. У словесников много работы, которую невозможно показать, но благодаря которой ученики продвигаются вперёд. (Пауза). Всё просто. Один учитель нарабатывает, у него забирают класс и отдают артистке. На чужом горбу в рай… У учителей лопнуло терпение, они и попытались восстановить справедливость.

Инна Колотушкина. А если с самого начала вела?

Елена Николаевна. (Засмеялась). Или ещё проще. Возилась с теми, кто и так успевает. И ноль внимания «тихим троечникам». Баланса всё равно нет. И чтобы это понять, нужно знать особенности профессии. (Смотрит на Инну). Понимаешь, в подавляющем большинстве успевают те, у кого есть условия. Дома всё хорошо. Душа на месте. Бывает, конечно, что просто не могут по-другому. Но в основном моральный и психологический климат нормальный. (Пауза). А вот тех, кто из двоечников в отличники! Таких примеров я не знаю. Хотя… (Задумывается). Куча ошибок, а потом ни одной? (Улыбается).

Инна Колотушкина. А вы нам рассказывали.

Елена Николаевна. Про опальную учительницу? Которая могла научить любого? Именно… из двоечников – в отличники? (Пауза). Мне рассказывал один человек… Это фэнтази. (Я думаю). (В зал). Один город потряс ряд убийств. Изощрённых. Когда подключились следователи из Следственного Комитета, то выявили странную закономерность. Во-первых. Жертвы проходили в определённое время лечение. У разных докторов! Вроде бы ничего особенного. А один, дотошный такой следователь, докопался, что эти врачи учились у одной и той же учительницы. В разное время, правда. Следователь зацепился за этот факт. Учительницу разыскал. И она ему давай вешать лапшу про орфографические правила. И о том, как добиться абсолютной грамотности. (Пауза). Свою жизнь специалистка послала куда-подальше и полностью посвятила себя учительству. Возилась со всем и с каждым. Короче, двоечников в неё не было ни одного. По-настоящему. Без приписок.

Инна Колотушкина. Ну-ну. (Нетерпеливо). Что же в этом плохого-то? Пусть и фэнтази, а хотелось бы знать.

Елена Николаевна. В мед поступали те, кто должен был стать грузчиком или сторожем.

Инна Колотушкина. Так это же хорошо!

Елена Николаевна вздыхает и качает головой.

Елена Николаевна. Для какой-то профессии требуется ещё и духовная… (подбирает слова)…составляющая. У каждого же свой путь. Если духовно не развитый человек попадает в интеллектуальную среду, то происходят метаморфозы. Вырастают доктора Менгеле. Которые не чураются ставить опыты над живыми людьми, находя для этого веские аргументы. Не считая людей людьми.

Инна Колотушкина. То есть закрывать глаза на неуспеваемость?

Елена Николаевна. Не торопить эволюцию. Всему своё время. Возможно, кому-то для усвоения информации требуется время, он должен созреть для этого. Поэтому история кажется мудрёной, классика скучной и длинной.

Инна Колотушкина. А как нужно учить?

Елена Николаевна. Наблюдать. Вот, например, в вашем 9 «В» был мальчик Воронин Слава. Помнишь? Так вот. Он постоянно сжимал руки в кулачки вот так (показывает), подгибая большой палец. Это жесты умирающих и новорождённых. То есть беспомощность. Нет воли. Славе тяжело в коллективе, не может за себя постоять. О какой уж тут успеваемости может идти речь. У него стержня нет. Неизвестно какой отец. Обычно мальчики попадают под всеобщее издевательство, если у них слабы отец. Или совсем его нет. (Пауза). Но это особенность. Правило. А, как известно, из любого правила…

Инна Колотушкина. …Есть исключения.

Елена Николаевна оживляется и переводит разговор на другую тему.

Елена Николаевна. Ты в музыкальной школе училась?

Инна Колотушкина. Да.

Елена Николаевна. Что недалеко от техникума?

Инна Колотушкина кивает.

Елена Николаевна. Пианистка? А кто фортепиано вёл?

Инна Колотушкина. Зоя Игоревна. Большой души человек. Уравновешенная, это да. Но всё же добрая слишком. Со мной построже надо. А почему вы спросили?

Елена Николаевна. Может, в деревне придётся ещё и музыку вести.

Инна Колотушкина. А что, я смогу! Только программа мне не нравится. Всё вперемешку: от Чайковского до Мирей Матье.

Елена Николаевна. Отличная программа. Потом поймёшь. (Грустно повторяет). Мирей Матье… Как она мне напоминает Эдит Пиаф!

Инна Колотушкина. Не знаю, не слушаю французский шансон. (Улыбается многозначительно). А вы ведь тоже работали в селе!

Елена Николаевна. В Чиршах.

Инна Колотушкина. Расскажите! Интересно же.

Елена Николаевна. (Что бормочет себе под нос, пожимает плечами). Что рассказывать? (В зал). Впрочем. «Как я была звездой». История пятая.

Начну издалека. В детстве я много занималась на фортепиано. Но мне отнюдь не снилась пианистическая карьера. Театр, кино! Все девочки млеют от волшебного слова «актриса». Но осмысленную страсть к актерству пробудила во мне наша соседка по подъезду тетя Вера. Почти двадцать лет она прослужила в драматическом театре, где играла в основном женщин легкого поведения. (Пауза). Я видела все спектакли с ее участием! Жрицы любви в исполнении тети Веры получились убедительные. (Начинает рисоваться). Какие непристойные соблазнительные манеры, какие потрясающие платья, какой кричащий грим! (Встаёт и подходит к краю сцены). В жизни же все обстояло иначе. Более загнанную женщину, чем тетя Вера, замученную бытом, невзрачную, в безликой одежде, я никогда впоследствии не встречала. Парадокс! Получи тетя Вера квартиру в другой доме, я никогда не узнала бы изнанку жизни актрисы-домработницы и изнанку театрального мира. Однако квартиру ей дали именно в нашем доме. (Пауза). У тёти Веры была не квартира, а игрушка! Так уютно было кругом. Вдобавок ко всему – пищащие дети по углам. Тетя Вера бесконечно хлопотала по хозяйству, стараясь угодить всем. Муж в ее ведомстве был самым тщательным образом ухожен: вычищен до блеска, одет-обут, вкусно и сытно накормлен. Следовало предположить, что тетя Вера поет ему еще на сон грядущий колыбельные.

И тут – бах – известие! Муж ушел к другой! Бабушка послала меня к тете Вере за уксусом (якобы) и наказала, чтобы я подсмотрела, «как ведет себя Верунчик», и, если что, – сразу звать на помощь соседей! «Господи, горе-то какое!» (Пауза). Тетя Вера открыла мне дверь с юродивой улыбочкой и перепачканными мукой руками. Через минуту я с тремя малышами, обжигаясь, ела пельмени, укомплектованные настоящим сочным мясом и посыпанные сверху мелко рубленой петрушкой, заботливо выращенной в одной кадке с фикусом.

Тетя Вера быстро жевала и, между тем, зорко смотрела на стол и подкладывала едокам пельменей, хлеба, домашнего соуса. Она что-то без конца жужжала и напоминала со стороны пчелку-труженицу. Шепчет загадочно: «А у меня новая роль!» Выскочила из-за стола и завела длинный заученный монолог из новой пьесы. Тётя Вера сияла! (Пауза). Тут звонок! Тетя Вера (показывает, как она бежала) шустренько так, впустила кого-то и вновь в комнату и за свой монолог. В прихожей шебуршание. (Басом). «Где мои тапочки?» Тётя Вера; «Чего? Петь, за тумбочкой посмотри!» А я с детской бестактностью: «А в подъезде говорили, что Петр Николаевич ушел к другой женщине». (Пауза). Тётя Вера: «А он и ушел. А сейчас опять пришел. Хи-хи. За вещами». Дверь хлоп! Тётя Вера в слёзы: «Любила ведь. Все ведь для него! Гуляка! Бабник! Предатель, предатель, предатель. Детей осиротил, козел! Пауза). И вдруг: «Рыдала я, рыдала. А вчера главный мне заглавную роль… Есть в жизни счастье!» Покачала головой, соскочила с дивана и сунула мне в руки книгу Бориса Захавы. (В зал). Первый шаг к загадочному миру аплодисментов и кулис был мною сделан. А потом были занятия актерским мастерством, сценической речью. И я осознала смысл слов: «Любят не за, а несмотря на». Я полюбила не театр, а тётю Веру. (Пауза). Не любить её было невозможно! Столько внутреннего огня, столько нерасплесканной нежной жизни. (Пауза). Но театр – это болезнь.

Инна Колотушкина. Там невозможно работать вполсилы. Лишь полная самоотдача!

Елена Николаевна. На съемочную площадку я пришла сама. Никто меня не приглашал. Но я полагала, что это все по незнанию. А как же? Такую талантливую, трудолюбивую, настырную, индивидуальную, как я, отыскать трудно. Я родилась только для того, чтобы стать звездой. (Пауза). Снимали фильм о пресной правильной жизни советских старшеклассников. (Изображает в лицах). Режиссёр: «Вы? Чего тебе, девочка?» (Гримасничает). Я: «В кино освободилась вакансия звезды». Брезгливо окинул меня взглядом и ассистентке: «Сделайте пробы». (Пауза). Потом смотрит мои снимки и без конца комментирует: «Что за нос? А щеки? Природа, видимо, истратила все свои силы». Это в моём-то присутствии всё говорит! А я-то всегда считала себя симпатичной. И – здрасте! Как в песне про Сильву: «Один глаз фанерой заколочен…» (Пауза). Просят что-нибудь почитать, ну, там басню, стих. Я читаю. Режиссёр резюмирует: «Читаете хорошо. Проза идет лучше, чем стихи. Голос поставленный. Но остальное… У вас мелкие черты лица!» (Пауза). Я некрасивая. (Пауза). Прихожу домой, и к тёте Вере: «С театром покончено!» А она: «Как же? А в нашем театре тебя ждут». Я ей сходу: «Буду жить по-цветаевски: лучше быть узнанной и посрамлённой, чем выдуманной и любимой».

Инна Колотушкина. Лучше?

Елена Николаевна. В кино я все же снялась. Какая-то ерунда, разочарование и больше ничего. Но меня официально пригласили в картину! Без проб. Ролишка досталась мне крохотная и бессловесная. (Пауза). Очень трудно оказалось естественно держаться перед камерой, совсем, как бы, не замечать ее и еще «не выпадать» из кадра. (Пауза). А было все так. В качестве милого воспоминания из прошлого у съехавшего с ума писателя я отрешенно появлялась перед ним то ночью, то днем, то с грустной поволокой в глазах, то с дурацкой улыбкой. Режиссер запланировал любовную сцену. Я прокляла все на свете! Было сделано двадцать восемь дублей. Двадцать восемь! И каждый раз писатель, которого исполнял здоровенный актер-белорус, крепко хватал меня, свое воспоминание во плоти, целовал и страстно бросал на землю. Белорус все время что-то делал неправильно: то бросал не туда, то страсти не хватало в кадре. После раза восьмого, когда по сценарию он, охваченный любовью, впивался губами в мою шею, я цедила: «Гад! Бездарность! Поцеловать нормально не можешь, сволочь. Не дай бог будет еще дубль…» И объявляли следующий дубль. «Гад! Бездарность!..» В конце концов, я довела своего партнера до исступления. «Гад…» Закончить предложение мне не удалось. Белорус зарычал, как медведь-шатун, и принялся злобно трясти меня со всей силы за шею. «Молодец! Хо-о-о-рош-шо, Василь!» – причитал оператор. Режиссер отрапортовал: «Снято! Сколько темперамента, ух! То, что надо».