Записки школьного учителя

Директор. Все!

Ирина Рудольфовна делает вид, что стреляет в висок из пистолета. Елена Рудольфовна прыскает. Директор не скрывает своего раздражения.

Директор. Не паясничать! Мне ваши тоже не нравятся. (Елене Николаевне). Не смеяться!

Молодые учительницы притворно замирают. Историк Вадим Григорьевич оторвался от своей книги не может скрыть улыбки, наблюдая за происходящим.

Елена Николаевна. Есть! (Задумавшись на секунду). А мне теперь конспекты переписывать? (Серьёзно). Или увольняться сразу? Что делать-то?

Вадим Григорьевич внезапно начал неистово хохотать.

Директор. Поучиться вам надо!

Елена Николаевна. А где?

Директор. Не где, а у других учителей! Как готовиться к урокам, как вести уроки. (Поворачивается к историку). А Вам, товарищ Уланов, я посоветовала бы…

Вадим Григорьевич. Да?

Директор. Не надо бы Вам так громко смеяться. Где Ваше хвалёное самообладание?

Вадим Григорьевич. Простите.

Директор с достоинством уходит. Возникает неловкая пауза. Елена Николаевна, словно обдумывает сказанное ей Марией Семёновной, наконец набирается духу и обращается к Вадиму Григорьевичу.

Елена Николаевна. А у Вас я могу поучиться?

Ирина Рудольфовна строит ей гримасы и вертит пальцем у виска.

Вадим Григорьевич. Я не лучший учитель. Сомневаюсь, что мои наставления пойдут Вам на пользу.

Елена Николаевна. Пойдут.

Комната в бараке.

Елена Николаевна нарядная, с причёской, в туфлях на каблуке суетится возле стола, без конца перекладывая тарелки со снедью с места на место, чтобы скудная сервировка выглядела бы более изысканно. Полученный результат ей вновь не нравится, и она снова переставляет тарелки. Тревожно посмотрит на свои часики на цепочке и снова принимается за «пересервировку», то и дело оглядываясь на дверь.

Наконец, раздаётся заветный стук в дверь.

Елена Николаевна. Входите… Прошу вас…

На пороге появляется Вадим Григорьевич, одетый строго и по-мужски элегантно (никаких излишних изысков и никакой неряшливости). Он мельком бросает взгляд на сервированный стол, потом быстро переводит взгляд на юную хозяйку скромного жилища.

Елена Николаевна. Проходите…

Вадим Григорьевич. (Показывая руками на куртку). Можно снять?

Елена Николаевна, волнуясь, кивает. Вадим Григорьевич деловито начинает раздеваться.

Елена Николаевна. А тапок нет…

Вадим Григорьевич. Какие пустяки, право! (Кивнув на накрытый стол). Не надо было. Мы будем только заниматься; шлифовать учительское ремесло.

Елена Николаевна. Это лишь формальность. Гостеприимство, ну и…

Вадим Григорьевич. Хлопотно. И затратно! Надо было бы всё же на нейтральной территории. Это лучше. Во всех отношениях!

Елена Николаевна. Там всегда может кто-то прийти.

Стук в дверь.

Елена Николаевна, удивлённая, идёт к выходу, жестом показывая историку, чтобы он проходил и усаживался за стол.

Разговор в дверях.

Голос Ирины Рудольфовны. Классно выглядишь! Чего? А? Нельзя к тебе? (Хохоток). А кому можно? Ладно, расскажешь завтра. Не расскажешь? Да не ору я! Это ты тихо мычишь чего-то, мычишь себе под нос. Сваливаю. А если я тебя вот так вот возьму и на свадьбу не приглашу? А? Обидишься тоже.

Елена Николаевна резко распахивает дверь.

Елена Николаевна. Хорошо, входи!

Ирина Рудольфовна входит, а потом застывает на месте, уставившись на историка, чинно, с прямой спиной сидящего за ломящимся от яств столом.

Ирина Рудольфовна. Здрассте… Я потом… Пока!

Она упархивает за дверь. А Елена Николаевна решительным шагом возвращается к столу.

Елена Николаевна. Мне сказали учиться у других. Учителей… Я и учусь!

Она гордо встаёт и начинает раскладывать салатики и ломтики колбасы по тарелкам. Вадим Григорьевич благородно хранит молчание.

Вадим Григорьевич. (В пространство). «Не унывай, садись в трамвай, такой пустой, такой восьмой».

Елена Николаевна. Какой чудесный детский стишок! Агния Барто?

Вадим Григорьевич. Мандельштам.

Девушка ставит перед ним полную тарелку и наливает в железную кружку красную жидкость.

Елена Николаевна. Морс.

Вадим Григорьевич. А-а-а, у вас наверное, день рождения сегодня. Что же вы не сказали?

Елена Николаевна (замирает с кружкой в руках). День рождения. Да. У моей мамы. У меня – весной. У мамы в конце ноября. Надо отметить!

Вадим Григорьевич. Конечно. А Ирочка не обидится?

Елена Николаевна. На обиженных воду возят.

Вадим Григорьевич. Жестоко.

Елена Николаевна. Зато честно.

Повисло молчание.

Вадим Григорьевич. Мне сорок один. (Пауза). И за всю мою педагогическую деятельность я толком так и не понял ничего. Пожалуй, зря Вы ко мне обратились. По головке Вас за это не погладят.

Елена Николаевна. А мне двадцать два.

Встаёт и поднимает стакан, приглашая присоединиться и своего гостя. Он тоже поднимается и участливо держит кружку с морсом в руках.

Вадим Григорьевич. За вас, за нас и за спецназ!

Он залпом опрокинул в рот кружку. Елена Николаевна пристально смотрит, затем принимается, не отрываясь, пить из своего стакана.

Вадим Григорьевич. Хороший морс.

Елена Николаевна. Смородиновый. (Пауза) А вы кем в детстве хотели стать?

Вадим Григорьевич. Офицером.

Елена Николаевна (оживлённо). «Есть такая профессия – защищать Родину».

Они странно стоят возле стола. Молчание затягивается. Наконец, осторожно, поглядывая друг на друга, усаживаются на табуретки.

Вадим Григорьевич. У меня отец – офицер. До Берлина дошёл. Потом как-нибудь расскажу о нём. Исключительным был человеком.

Елена Николаевна. Умер?

Вадим Григорьевич. Несколько лет назад. Сразу после смерти мамы. Всё детство я с родителями по гарнизонам мотался. Весь быт – а он у нас был, ох, как неустроен – лежал на маме. Она никогда не жаловалась. Была счастлива только потому, что отец рядом… и я. Любила нас. Когда на Камчатке жили, то воду надо было носить чуть не за километр. Комнатушка крохотная, служила нам и кухней, и ванной, и спальней, и гостиной, и кабинетом. Мама имела редкий талант – создать уют буквально из ничего! Был момент: устроилась в на работу рядом с нашей хибарой, по восемь часов работала, как и полагается, но дом постепенно стал приходить в запустение, и мама стала нервной. А нервный человек всех вокруг делает нервными. Отец тогда чётко определил: «Работать буду я, а ты дома. Проживём». И ко мне оборачивается, смотрит на меня: «Денег не будет хватать, потерпим, а, Вадька?» А у меня из обуви были только латанные валенки и резиновые сапоги, из которых я уже вырос. А мальчишек в моём классе – и ботинки, и унты. Мама обещала отложить денег и мне ботинки купить. Но теперь они накрылись. Я живо согласился с отцом, хотя всё внутри ревело. А… Мама заартачилась сначала; потом согласилась. И настал у нас в семье мир и покой (одно что денег в обрез, вместо зубной пасты – сода). Отцу какие премиальные выдали, мы улетели на Большую Землю, и там в магазине мама купила мне ботинки. Новые. Первые новые ботинки! (Вздыхает). Психологический климат в семье создаёт женщина. Моя первая жена была учительницей – математик – я строго следил, чтобы у неё была только ставка, восемнадцать часов. Никаких перегрузок! А у некоторых и по двадцать пять часов бывает, и по тридцать.

Елена Николаевна. Зарабатывают.

Вадим Григорьевич. «Выигрывая день – проигрываем вечность». Для семьи становятся потерянными.

Елена Николаевна. И одеться хочется, и всякое другое.

Вадим Григорьевич. В результате ни того, ни другого.

Елена Николаевна. Все так живут.

Вадим Григорьевич. Не все. Что такое четыре урока для учителя? Это не четыре часа. Это все восемь часов. Потому что на уроке учитель концентрируется. Поэтому если пять или шесть уроков отвёл – четырнадцать-пятнадцать часов отпахал. А внешне кажется, тяжелее ручки не поднимает. (Пауза). Как хирурги работают. У тех час за два.

Елена Николаевна. Не женская профессия. Но школа вытеснила мужчин. (Подумав). А вот у медиков тоже зарплаты маленькие, за счёт дежурств выезжают, а мужчин-медиков много. Почему? Хотя… И так знаю. Могут себя реализовать! Для мужчины важно себя реализовать. Мне бабушка говорила. Значит, школа на данный момент не даёт мужчинам возможность реализовываться.

Вадим Григорьевич. Возможно, не школа. А феминизация. Всеобщая. Не замечаем, а постепенно происходят гендерные изменения.

Елена Николаевна. Не знаю я, что такое «гендерные». (Вскинула голову). А почему в военное училище не пошли?

Вадим Григорьевич. Служил. Десантник. Там случилось непредвиденное. Комиссовали. Стал учителем. Разочарованы?

Елена Николаевна. Нет.

Вадим Григорьевич. У меня старший сын сейчас служит. Примет решение и пойдёт потом в военное училище – не возражаю. Но пусть понюхает сначала почём фунт лиха. Взвесит все за и против.

Стук в дверь. Ещё настойчивее. Елена Николаевна, поджав губы, воинственно встаёт и направляется к выходу.

Елена Николаевна. (Кричит в дверь). Сколько можно?

Голос директора. Извините, Леночка Николаевна. Я только напомнить. У вас завтра первый урок, русский, в шестом «А». Расписание только что перекроили. Завуч расписание составила и к дочке в райцентр в больницу укатила; у неё дочка рожает. Больше предупредить вас некому.

Елена Николаевна спешно открывает дверь. Входит Мария Семёновна. Она вначале улыбается, но, увидев историка за накрытым столом, меняется в лице и, демонстративно развернувшись, уходит.

Елена Николаевна. (Закрыв дверь). Чего это она? Никогда раньше не заходила.

Идёт и усаживается за стол. Принимается участливо ухаживать за гостем, подавая ему то вилку, то ложку.

Вадим Григорьевич. У вас будут неприятности.

Елена Николаевна. Они уже начались. Конспекты не нравятся, уроки мои не нравятся. А начальству, как известно, виднее.

Вадим Григорьевич. Знаете, «нравится» – это такой ресторанный термин.

Елена Николаевна. А как правильно?

Вадим Григорьевич. Понятия не имею! Нас ведь годами приучают не думать. Сделано всё, чтобы человек не думал. Мы, в основном, повторяем. Когда я стал работать в школе, обратил внимание, что многие серьёзные заблуждения – не ошибки! – возведены в абсолют!

Елена Николаевна. Например.

Вадим Григорьевич. Домашние задания. Они однозначно нужны. Но нельзя делать на них акцент. Все живут в разных условиях. Имеют разную наследственность, а исходя из этого разную физиологию и способности. А задания для всех одинаковые! И должны быть выполнены в обязательном порядке.

Историк встал из-за стола и прошёлся по комнате.

Вадим Григорьевич. Вот как Аля Миркина будет нормально успевать, когда она несколько раз в младенчестве была на грани жизни и смерти.

Елена Николаевна. А откуда вы знаете?

Вадим Григорьевич. Мама её рассказывала.

Елена Николаевна. Но другие тоже бывают, и ничего.

Вадим Григорьевич. (Перебивает). Именно! Другие! Разные все. Но мы сейчас говорим об Але. Её организм заточен на то, чтобы выкарабкаться и выжить. Слабые способности как защита. Высокий интеллект, возможно, её бы погубил. Во всём важен баланс. (Пауза). А Алю гнобят и гнобят!