Клоха

И почему Ксюша решила, что пахнет не в комнате? В комнате, конечно, тоже не было никаких арбузов, и всё-таки это было бы разумнее - разумнее предположить, что тут, а не там. Разумнее, чем... чем нюхать картину!

Ксюша понюхала. Соседка глянула на неё изумлённо, но ничего не сказала, не спросила...

И это хорошо. Ксюша всё равно не смогла бы объяснить то, что она поняла. То, что она учуяла.

Пахла даже не картина. Не рамка, не холст. Арбузом пахла голова. Пахло существо...

И этот арбузный запах был каким-то... грустным. Очень грустным. Бесповоротно, безвозвратно. Собственно, поэтому он и не нравился, не мог нравиться. Он настораживал. Или даже пугал...

Гарифовна кашлянула.

- Какая большая голова... - отозвалась Ксюша. - Вы её придумали? - (Разумеется, нет! Ксюша точно знала, что нет.)

- Это не моя работа, - прохладно сказала художница. Даже голос не повысила, негромко сказала.

- А чья?

- Моего учителя. - (Совсем уже тихо.)

Ксюша замолчала. Она вспомнила свою странную песенку - про голову, которая "такова"...

- Хочешь чаю? - снова предложила Гарифовна. Теперь она повысила голос, и интонация получилась точь-в-точь как в первый раз. "Как заведённая...". Нет, Гарифовна ей не нравилась. Как ни странно! Голова - да, а Гарифовна - нет. Ксюше подумалось почему-то, что её такая странная соседка - на самом-то деле никакая не странная. Она - как её картины. Гладкая и скучная. А то, что она так странно, очень странно выглядит - это она так... прихорашивается. Некрасивые наряжаются в красивое, а нестранные - в странное. Не все, конечно. Некоторые...

- А где ваш учитель сейчас?

- А?

Гарифовне явно не хотелось поддерживать этот разговор. А Ксюше явно не хотелось чаю! Хотелось что-нибудь узнать. Она, конечно, понимала, что сейчас это будет уже настырность, но... иногда лучше быть настырным, чем что-то упустить!

- Где ваш учитель сейчас?

Гарифовна вздохнула.

Ксюша ждала.

Гарифовна молчала.

А Ксюша всё равно ждала!

И Ксюша победила.

- Он в Уткинском живёт.

- А как его зовут?

Соседка молчит. Ксюша повторяет.

- Как его зовут?

- Бердников, - наконец, выдаёт она.

- Вы почему-то не хотите об этом говорить, да?

Гарифовна хмурится.

- Ему за восемьдесят уже...

- Ну и что?.. Это же хорошо! Ну, я имею в виду, хорошо жить долго...

- Да. Хорошо, - совсем уж мрачно соглашается соседка. - В Уткинском санатории...

- Санатории?

Опять молчание. Только какое-то шебуршание из зала (скорее всего, Муся признаки жизни подаёт).

- Я, наверно, пойду, - встаёт Ксюша. - Мне правда пора...

- Это существо он называл "грун", - вдруг говорит Гарифовна.

- Грун? - буквально подпрыгивает Ксюша. - А что он ещё говорил? А где он его видел? А...

- Больше я ничего не знаю, - произносит Гарифовна таким тоном, что ясно: если и знает, то точно не скажет. - Вот уж не пойму... - добавляет она, немного помолчав.

- Чего не поймёте?

- Чем оно тебя так заинтересовало.

- Я и сама не пойму, - говорит Ксюша (говорит чистую правду). - Может, потом... Потом поймётся! - И она направляется к выходу.

Проходя Мусю, конечно чешет её за ухом. Мусина голова кажется ей маленькой, неправильно маленькой!

- Муся, ты... мелкая!

- А я больших собак никогда не любила, - с какой-то даже гордостью объясняет соседка.

- Не любили?.. Ну и зря!

Прежде чем чуть ли не кубарем скатиться к себе на этаж, Ксюша выглянула в окно. Под подъездом стояла Лёнина мама с Яшкой в коляске. К ним во весь опор мчался Лёня (он был уже у гаражей). "Я же говорила: никто и не терялся!".

Ксюша толкнула дверь - на всякий случай, вдруг бабушка уже вернулась с этой "опохальной рапродажи" (с распродажи тканей, - а реклама обещала и "опахала")...

Нет, закрыто.

Ксюша отперла дверь и, кинув сумку прямо на обувь (сколько раз баба Ава говорила, что обувь от этого портится!), подскочила к клетке с Крысей.

Крыся встала на задние лапки и заинтересованно задвигала усиками.

- Ага-а! Кто-то хочет есть! - Ксюша зачерпнула из миски на журнальном столе маленьких белых сухариков. - На... Только щёки не набивай, ты же не хомяк... Не спеши, говорю. Когда торопишься, съедаешь больше, чем надо. Раздуваешься как шарик. Вот раздуешься как шар и... И будешь как та голова! Вот это голова так голова!..

Но Крыся не разделяла Ксюшиных восторгов, она отвернулась - и грызла, грызла, грызла...

Ксюша уселась в кресло и, зачерпнув ещё сухарей, тоже стала грызть...

Было совсем тихо, только и слышалось - хрум, хрум, хрум...

Ксюша встала и походила по залу. Снова села... Но не сиделось!

Нет, надо всё-таки пойти к Вике. Конечно, поздновато, прошёл не часик, а куда больше. Но, в конце концов, не наругают же её за опоздание. А день рождения - как раз то, что нужно. Ей страшно хотелось кому-нибудь рассказать - про картину, про голову. Откуда же ей было знать, что придётся, в основном, слушать!

Записка бабе Аве выглядела так: "Бабушка, я на торжестве, приду не скоро!". Почему-то Ксюше вспомнилось, пришло на ум это слово - "торжество". Наверно, слишком роскошное. Для мероприятия, которое и представить-то толком не можешь... Но вспомнилось, понравилось, так и написала. И уж очень хотелось прийти не скоро. Чтобы слушали и слушали, говорила и говорила. Она бы даже перед Викой теряться не стала. И, может быть, Вика оставила бы этот снисходительный тон!.. Но это всё так, заодно. Главное - "грун".

- Грун-грун-грун, ты игрун, говорун и... грызун! - эту и прочие бессмыслицы напевала Ксюша, переодеваясь.

Она нарядилась. Зелёные колготки поменяла на малиновые, чёрный сарафан - на жёлтый. Будь бабушка дома, эта гамма вряд ли бы изменилась. Бабушке нравилось, когда вот так, "яркенько". А Ксюше казалось, что так она значительней. Значительней - потому что заметней...

За подарком заходить не стала. Перехотела. Разве не глупо хватать впопыхах что-нибудь ненужное? Зачем? Когда есть нужное. Это, конечно, в духе "Лучший мой подарочек - это я!", ну а чем, собственно, плох этот дух? Ксюша подарит свою новость. Даже, пожалуй, тайну. Жаль, конечно, что свою уверенность ей не подарить - уверенность в том, что это существо существует, а не просто нарисовано, нарисовать-то всё что угодно можно!.. Существует или, во всяком случае, существовало. В тот момент, когда его рисовали... Так всё-таки существует или существоваЛО? Вот так, в прошедшем времени?..

Ксюша остановилась как вкопанная. А ведь действительно - картина могла быть нарисована бог знает в каком году! Гарифовна же сказала: учителю за восемьдесят...

Ответа не было. Ну что ж... Ведь живут люди и без ответов. Да что без ответов, без вопросов даже! Та же Фузеева, например. Такой человек. Дальше своей косой чёлки не видящий. Интересно, будет ли она сегодня у Вики. Хорошо бы нет. В последнее время она как-то... не с Викой. В это последнее время Вика с кем? Одна... Как странно! У Ксюши тоже близких подруг, своего круга, не было, но их не было никогда, и странным ей это не казалось. Она как-то не представляла, что может быть по-другому. Общалась со всеми и всегда - общение виделось ей чем-то вроде сеточки, всегдашней сеточки, накинутой на всех, - тянешь одну ниточку, или другую, задеваешь одну ячейку, другую, третью... Но такие, как Вика, не будут возиться с ниточками и сеточками. В её "породе" действительно было что-то вечное, каменное. Постоянное. Ей нужны подруги, нужен этот самый свой круг. "А сейчас ей одиноко..." - подумала Ксюша. И сама себе, этим своим мыслям удивилась. С такой точки зрения она ещё ни разу на Вику не смотрела...

У Вики она была дважды. Но не в доме, а только во дворе.

Первый раз - в прошлом году, когда Вика болела, а надо было цветок в школу принести. За цветком отправили Ксюшу.