Клоха

Мама всё ругалась.

- Мам, я гулять, ладно?

Это, конечно, был рискованный приём - отпрашиваться у ругающейся мамы. Но иногда срабатывало. Мама как будто... переключалась. На то, нужен ли ей Лёня именно сейчас или будет нужен через час, тогда и гулять - на час, а если... и так далее.

- "Гулять"! А коляску я сама потащу?

- Когда коляску затащим, можно?

- И в каких, интересно, штанах? Когда эти непонятно в чём.

- Я трико переодену.

- Не нагулялся... Ветер.

- Ветер кончается. - И жалобно-прежалобно: - Ну можно??

- МОЖНО.

Ура, получилось. А ведь мог и подзатыльник заработать. Не заработал. "Смелым везёт", как говорил папа. Ну, и ещё он добавлял: "...а в широком смысле - деятельным". Вот и Лёня решил быть деятельным, не дожидаться, когда голову кто-то другой обнаружит. Самому пригодится. Кто его знает, а может, она и ещё что-нибудь умеет? В прошлое перекидывать (тогда - в цирк), желания исполнять (тогда - в цирк!)...

- Мама, ну идём уже. Яшка щас из коляски высунется, а тут - ветер!

5.

Ксюша сидела у новой соседки, прямо на полу - так ей удобнее было гладить соседкину странную чёрную собачку. Собачка как-то безвольно распласталась на пузе, лапы у неё разъехались, хвост ещё ни разу не двинулся, а главное - она была в памперсе...

- А что сказали в лечебнице? Что у неё с лапами? - громко спросила Ксюша (соседка была глуховата, вот и весь секрет её "необщительности").

- В лечебнице?.. Я думаю, это от старости! - Соседка тоже говорила громко.

- Лапы не ходят, потому что старые? - удивилась Ксюша.

- Муся, сколько тебе лет?.. Хоть бы тявкнула. Пятнадцать!

- А она вообще лает когда-нибудь?

- Раньше лаяла, теперь нет. И не выгуляешь её, вот, приходится подгузники одевать! - И соседка вздохнула. - Хочешь чаю? Хочешь посмотреть мои работы? - оживилась она.

Ксюша кивнула. Не скажешь же "не хочу", даже если и не думала ничего смотреть. Думала она совсем о другом, о других. О Лёне, о Яшке. С ними всё будет хорошо, с ними всё уже хорошо, теперь-то ей это действительно увиделось - что-то вроде силуэтов, Лёниного и Яшкиного, и эти силуэты были хорошими, тёплыми. И всё-таки всё это было каким-то... зыбким. Как будто касалось только этой Яшкиной пропажи, а не вообще... Вообще же всё было непросто. За силуэтами дрожали, поблёскивали какие-то паутинки, обрывки паутинок, они сливались, образовывая сплошной серый фон, этот фон темнел, светлел, опять темнел... Какая это была картинка? Красивая? Тревожная? Она была разная. А, может быть, и не разная вовсе, а только красивая, и это не паутинки, а тоненькие серебряные ниточки, и фон не серый, а серебристый, просто Ксюше - в её не очень хорошем настроении - всё видится мрачнее, хуже, чем есть...

Такого раньше Ксюша не замечала - чтобы картинки (то, как она их видит, понимает) зависели от настроения. А может, у неё просто не было ещё такого двойственного, "мутного" настроения? С одной стороны, ей казалось, что она рассиживается тут зря (и с чего ей вдруг привиделось, что соседка что-то там знает?), с другой - что-то мешало уйти. С одной - сожалела, что не на дне рождения, с другой (и только теперь ей это стало ясно!) - какое странное всё-таки приглашение. Они ведь с Викой не общались...

Да и что это было бы за общение, когда Ксюша перед Викой буквально столбенеет! И это та самая Ксюша, которую кто только не одёргивал, чтобы она "не вертелась", "стояла нормально"... Вот с Викой она стояла нормально, - нет, идеально. Замерев, глазами хлопая. Вика - она ведь совсем другая. Совсем. Как будто другой породы. Осанка, голос, - да дело и не в осанке или голосе, а в том, как это всё соединялось, что получалось. Получалась - Вика. Красивая и умная. Такая, какой хотела бы быть сама Ксюша...

Не то чтобы Ксюша считала себя глупой или совсем уж некрасивой. Но в себе она не чувствовала, не видела этого удачного соединения, соответствия. Наоборот, несоответствие видела. Просто массу несоответствий. Вот, скажем, этот маленький рост - и к чему он? Видя так много, то, что другие не видят, разве не правильней быть высокой, выше других? Или сами глаза: почему они такие светлые, "пёстрые", в эту бестолковую крапинку? Не чёрные, например. Или не синие. Не индиго!..

Даже то, что Вику "Ветчиной" иногда называли, не с мясом у Ксюши ассоциировалось, а с чем-то вроде "вечно", "вече"... А вот "Ткачучка" - просто смешно. Даже ведь не "Ткачиха" - что было бы лучше. Ткачиха-паучиха. Зловеще даже! Нет, Ксюша вовсе не хотела быть злой, это же не настоящая, а так, сказочная зловещесть. Вроде костюма...

Ксюше, к слову сказать, и с костюмами не везло. Кем была Ксюша на Новый год? Ксюша была Мухоморчиком! А Вика - Снежной Королевой. Больше никто никем не был, Королева - и Мухоморчик... Ксюша бы, понятно, тоже предпочла никем не быть, но она не хотела обидеть бабушку. Бабочку, как она иногда её называла, чаще всего почему-то когда волновалась или расстраивалась. Бабочка этот костюм сшила (источником вдохновения послужила ярко-красная шляпа), бабочка долго с ним возилась (не потому что плохая швея, а потому что, как она часто сама повторяла, "перфекционистка!"). Сшила и взяла с Ксюши обещание: сфотографироваться у ёлки. "Ну вот, Мухоморчик под ёлочкой!". Бабочка была довольна...

... - Хочешь посмотреть мои работы? - повторила Галина Гарифовна (так звали соседку).

- Мугу...

Соседка была художницей. Вот почему она ходила в фартуке (почему в бархатном сарафане прямо на джинсы - всё равно непонятно), вот почему её лицо показалось Ксюше цветным...

В Ксюшиной квартире эта северная комната была родительской спальней, а здесь - что-то вроде мастерской. У окна мольберт. На столе и подоконнике - краски, кисти. Вдоль стен - рядки натюрмортов.

- Красиво вы рисуете, - вежливо сказала Ксюша.

- Что?..

- Красиво рисуете!

- Я не рисую, а пишу, - поправила Гарифовна.

- Понятно...

- Но я же вижу, что тебе не нравится.

- Нет, почему...

- Вот и я спрашиваю: почему?

- Ну...

Картины Гарифовны были очень похожи на фотографии. И даже на чёрно-белые фотографии, хотя они, конечно, и не были чёрно-белыми. Просто неяркими. Монотонными. Пожалуй, даже темноватыми... Да. Тёмными. И, пожалуй... скучными. Предметы на них (почему-то вазы по большей части) выстроились как будто специально для этих "фото". Людей и животных не было...

- А ты ещё посмотри, ещё...

Гарифовна не желала сдаваться. Ксюша продолжила разглядывать картины, молча переходя от одной партии к другой.

Какие бесконечные однотипные графины...

Ветки в вазе, ваза без ничего, опять ваза...

И что-то ещё не так - кроме того что монотонно, кроме того что темно... Наверно, мелко. Да. Не графины, а графинчики, не вазы, а вазочки... Какие-то... младшие братики нормальных предметов!

Теперь Ксюше было понятно, почему ей так не хотелось ничего смотреть. Как чувствовала! Да это не просто "скучно", это... кошмар какой-то!

Ксюша добралась до маленькой одинокой картонки в углу. Кажется - уф! - последней.

Мало того, что она одна и в углу, так ещё и повёрнута к стене! Прямо как наказана. Ксюша перевернула...

Она смотрела и смотрела - и не могла понять. Бушующая зелень, покосившийся фонарь, заросшая скамейка, а около скамейки... голова. Громадная жёлтая голова. И всё это было ярким, живым, - торопливо, как бы на бегу намалёванным, но живым тем более. Было совершенно ясно, что эта голова не из чьей-то головы, не чья-то фантазия.

- Кто это?

Гарифовна не отреагировала. Она тоже перебирала, пересматривала что-то, только в другом углу.

Ксюша, не отрываясь от головы (как будто боялась, что она укатится!), дотянулась до табуретки, подвинула и села.

Так...

Глазки чем-то на крабовые похожи - как будто на стебельках.

Рот - круглое нечто...

Господи, а огромная-то она какая, голова эта! Если вот скамейка, а вот...

Так кто же это существо? Совершенно невозможное...

Но Ксюше оно нравилось. Понравилось сразу - и нравилось всё больше. Даже этот желтушный цвет. Даже эти бугры (наверно, это нос, наверно, это ухо...). Нравилось всё - кроме одного. Кроме запаха. Это был запах... арбуза.