Возмездие за безумие

Глава 34. «Сто процентов – самоубийство»

В ту ночь, с одиннадцатого на двенадцатое декабря две тысячи тринадцатого года, когда Игорь ушёл из дома, Лена Иванова спала плохо. Сначала не могла уснуть из-за ссоры с мужем. Ругаться и обижаться Иванова не умела. Не в пример соседке Гале, для которой состояние конфликта с Виктором казалось привычным и даже необходимым для поддержания тонуса, Иванову любая неприязнь выхолащивала, как может опустошать сквозной ветер. С рождения, словно запрограммированная только на добро, от проявления любого зла Иванова страдала. Оно разрушало её, забирало все силы. Ничего не было страшнее, чем непонимание, постоянное противостояние близких друг другу. Ссоры с последующими часами, даже днями, не восприятия друг друга изматывали больше, чем любая работа. Крик в момент назревшего конфликта – неизбежный его компонент, ибо редко кому удаётся в жизни ругаться тихо, – давил на уши и воспринимался как настоящая агрессия. И даже одно только повышение тона травмировало. Поэтому она никогда не кричала ни на учеников, ни на домашних, полагая, что объяснить можно абсолютно всё, особенно если требование выражено нормальным тоном.

Выпив подряд три таблетки гомеопатического успокаивающего, Лена, после того как поняла, что Игорь ушёл, расстелила ему диван в зале, заправила постель и села смотреть телевизор. Что шло на экране, она не фиксировала, обидные слова мужа то и дело всплывали в памяти, мысли о распре перебивали остальное. Она уже не раз пожалела, что так резко выпроводила мужа, да ещё и с деньгами. Куда Игорь мог направиться, Лена догадывалась. Но верить в это не хотелось; она всё ещё надеялась, что муж сдержит данное в августе слово и просто пойдёт куда-то к друзьям переночевать, как она его об этом и просила.

В два часа ночи, когда стало клонить в сон, вернулась домой Вера. Девушка пришла хорошо подвыпившая, и на разговор с ней рассчитывать было нечего. Лена только упрекнула дочь за её состояние. Вера извинилась, сказав, что всё объяснит, но потом. Поцеловав мать в щёку, и пожелав спокойной ночи, девушка ушла спать. Лена, зябко кутаясь в плед, вышла на балкон со стороны внутреннего дворика. Спать совсем не хотелось. В голове, как пластинка, звучали последние слова мужа: «Я тоже могу быть принципиальным… Твердолобая какая…». Проговаривая их одними губами, Лена думала, так ли это и смотрела вниз в темноту двора, словно там могла найти ответ. Но колодезная темнота только пугала.

Когда-то дворик освещался ночными лампами у входа в каждый подъезд и стоячими во дворе лупастыми фонарями. Но лампочки у входов побили, а менять оказалось делом пустым: сколько не меняй, все равно разобьют. Фонари же, находящиеся на балансе городских властей, были отключены по причине чрезмерного расточения. Откуда и кем принималось подобное решение, жителям огромного дома понять было трудно; налоги-то все исправно платили. Но предписание оказалось одноразовым и обратного поворота не имело, несмотря на многочисленные ходатайства и даже жалобы. Вот и получалось, что в ста пятидесяти метрах, на Центральной, жгли электричество почём зря, разукрасив главную улицу нужными и не нужными подсветками и подвесками, а освещать дворы, видимо, не хватало средств. Поломанные ноги вне территории престижной Центральной никого из городского муниципалитета не волновали.

Лена думала про эту несправедливость, всматриваясь с пятого этажа в тени любого прохожего. Чаще это были люди, пересекавшие двор, реже – соседи, задержавшиеся где-то по делам. Несколько раз прошествовали пьяные компании, шумно матерясь и справляя в углу у пятого подъезда, скрытого от прочих балкой, малую нужду. К этому тоже уже привыкли; на выкрики с балконов хулиганы не реагировали, зная, что никто не спустится в такую темень, чтобы осуществить свои угрозы и оторвать то, чем гадят. Голоса пьянчужек гулко разносились по всему двору и будили жильцов. Поэтому форточки давно уже не оставляли на ночь открытыми. Замуровав прорези в стенах двойными пакетами пластиковых окон и добавив в них кондиционеры, каждый теперь реагировал только на близкий стук капель по железным коробкам своих охладительных аппаратов или по подоконникам нижних этажей. Но сейчас, в зимнее время, кондиционеры были отключены, отчего тишину ночи разрывали разве только что истошные крики дерущихся или вот такие пьяные выкрики загулявших.

Прождав до пяти утра, попеременно, то заходя в зал и тупо глядя на светящийся экран с сильно приглушённым звуком, то снова выглядывая с балкона, Иванова ушла в спальню и провалилась в сон. Телефонный звонок из полиции разбудил женщину раньше будильника, заведённого на семь часов.

Игорь застрелился из пневматического пистолета, который попросил у сторожа своего офиса. По словам пожилого армянина Игоря Арамовича, выполняющего обязанности ночного охранника и хорошо знавшего хозяина в лицо, Иванов пришёл в офис первый раз около двух ночи, быстро поднялся наверх в свой кабинет, и так же быстро ушёл. Второй раз Иванов явился на фирму под утро. На вид он был сильно уставшим, но не пьяным. На вопрос сторожа, почему не спит в такую рань, сначала сказал, что много дел. Зашёл внутрь, прошёл в своё бюро, чем-то там гремел, шуршал бумагами. Это Арамыч, как все на фирме звали сторожа, слышал отчётливо: помещение, которое Иванов снимал под юридическую фирму, было не очень большим, и в ночной тишине звуки внутри него были хорошо слышны. Примерно через десять минут после того, как он поднялся в свой кабинет, Иванов вышел к сторожу и попросил чаю. Сонный мужчина услужливо закивал: глаза плохо открывались, но по службе спать было не положено. Оставив на столе на проходной свой пневматический пугач, сторож пошёл в туалет за водой. Потом они пили чёрный чай – крепкий, ароматный. Иванов говорил мало, казался чем-то расстроенным. Потом вдруг спросил сторожа, как ему работается, не мало ли платят, приходится ли применять недавно выданные сторожам на случай нападения травматические пистолеты.

– А то, говорил тезка, какие они сторожа, так, пугала огородные, – вспоминал армянин в кабинете следователя, – Все-таки на фирме куча важных документов находится. Тут у нас договоры на миллионы. Контракты краевого значения и даже государственного! – армянин вытирал слёзы, как это обычно делают старики: платком и в углу глаз, не давая им скатиться, и словно стыдясь. Своего бывшего начальника Арамыч уважал, за глаза называя уважительно «тёзкой». Пожилой человек редко встречался с работодателем, но всегда приветливо улыбался Иванову, подробно отвечал на вопрос о жизни, считая это знаком уважения. В наше время, когда любой маломальский выскочка, едва поднявшись по служебной лестнице, начинает тыкать младшему персоналу, Игорь Дмитриевич Иванов служил примером подражания для сотрудников, учтиво называя всех по имени-отчеству, стараясь уделять внимание каждому.

Заметив грусть в глазах начальства, Игорь Арамович заговорил именно про то уважение, которое теряется в безумном вихре суток современного делового человека. Он рассуждал, медленно и чётко выговаривая слова: порядочность, доброта, почитание, казавшиеся вроде бы простыми, такими же русскими, как любые другие, но отчего-то забытыми и отставленными в категорию философских или утопических понятий. И Иванов, слушая звучный голос сторожа, столь нехарактерный для его возраста, поражался светлому уму и простоте мыслей мужчины. Так мог думать и говорить только счастливый человек. Иванов склонил голову, как провинившийся, и, молча, кивал на каждое утверждение. Как, казалось, обыденно каждое утро желать всем доброго здравия и хорошего дня, как это было принято в годы их молодости не только на Востоке. Как, наверное, правильно тревожить людей звонками не только для того, чтобы решать какие-то проблемы, но и потому, что хочется поделиться радостью или справиться о здоровье. Как, нужно ежедневно уверять родных и близких в своей любви к ним… А иначе, зачем жить.

Но чем больше говорил старик о любви и порядочности, тем сильнее округлялась спина Иванова под бременем безысходности. И вопрос этот: «зачем жить?» – стучал и стучал в голове, не отпуская, не предполагая скорого ответа. Взгляд Игоря, до этого пусто блуждающий по декорациям на входе, перескакивающий с мебели на стены, упёрся в пол.

– Может вам, Игорь Дмитриевич, все-таки пойти домой? Поспать, – пожалел начальника старик. Но тут же заметил, как при упоминании дома мужчина вздрогнул и ещё больше осел:

– Нет. Нет… – Иванов теперь блуждал глазами по своим рукам, они немного дрожали, словно озябли. Он их тёр жестом, каким намыливают мыло, упорно отказываясь идти домой. «Что дома? Как я всё объясню. Лена не простит, это точно. Она выгнала меня. Навсегда. А я пообещал уйти. Навсегда. И никому ничего уже не нужно. Была семья и не стало. Поздно всё исправлять. Ох, как поздно…»: – Только не домой. Нет. Лучше… – Игорь замолчал, посмотрел прямо в глаза сторожа. «Лучше что? А может и вправду лучше… Чтобы избавить от проблем других и освободиться от них самому?» Недавние признания Ухова о неимоверной усталости вдруг проявились у Игоря в неспособности двигаться: руки и ноги сковало такой тяжестью, а думы такой обречённостью, что крамольная мысль показалась спасительной. Поднимая голову на сторожа, Игорь взглядом уже был где-то не здесь. – Лучше пойди вон, чашки помой, Арамыч, – тяжело попросил Иванов, в голове которого, скорее всего, уже созрело какое-то решение. Он именно попросил, не приказал, назвав пожилого человека впервые, как все. И сказал это так, что сторож понял, что именно это он сейчас должен сделать. Он встал, взял посуду, оставив начальника перед гостевой стойкой, за которой лежал немудрёный стариковский скарб: одежда, сумка с продуктами, и рабочее обмундирование – кепка и пистолет, медленно пошёл в туалет. Именно там он и услышал шум. Это был грохот падающего тела. Воспользовавшись отсутствием сторожа, Иванов взял его оружие и выстрелил себе в висок. Смерть наступила мгновенно.

Показания основного свидетеля – сторожа фирмы, Лена Иванова выслушала лично. Перепуганный армянин сам был еле жив, но повторил вдове директора всё слово в слово, как объяснял до этого полиции. Полицию вызвал тоже он. На вопрос, может ли что-то из разговора до выстрела объяснить причину его поведения, он покачал головой: – Какая причина? Он чай просил. Понимаешь? Пить хотел человек. Перед смертью хотел попить чаю. Я ему налил. Хорошего. Из Баку мне привезли.

– Он всегда любил хороший чай, – согласно кивнула Лена, находясь в ступоре, как будто сейчас это подтверждение было самым важным. Веру с собой не взяла, поспешила на звонок в полицию сама, а теперь вот сидела и слушала сторожа и следователя и ничего не понимала.

– От этого не стреляются. А вот что касается денег…, – следователь, молодой лейтенант, тот самый, что звонил Лене рано утром, выложил несколько бумаг на стол. Взяв одну из них, прочёл, – «По факту пропажи суммы в сто тысяч рублей из сейфа директора фирмы Иванова И. Д. было заведено уголовное дело». Хотя, против кого его теперь вести? В кармане штанов вашего мужа был найден чек на кофе из казино на Центральной, как раз напротив вашего дома. Наши уже позвонили туда, и директор подтвердил, что ваш муж являлся завсегдатаем заведения, а в эту ночь проиграл там более семисот тысяч. Так что про кражу из сейфа всё понятно… И мотив самоубийства тоже вроде как просматривается…