Вера, Надежда, Любовь

3

На этот раз тетя Нюра наблюдала Карякина из окна второго этажа. Сломал веточку. Помахивает веточкой-то, помахивает… Значит, опять схлестнулся с кем-нибудь. Голубь ты, голубь! Не сносить тебе головы.

Подумав так, тетя Нюра вернулась к своим заботам.

— Ну-к что ж? — вслух рассуждала она. — Отцов пиджак перелицевать — Витьке штаны. Туфли Нинке… Вовке шапка мала стала. Эхе-хе…

Она долго стояла, опершись на щетку и предоставив мыслям брести куда вздумается. Мысли пошли вкось, вразброд, и все случайные, неизвестно, откуда они и к чему.

— Калифорния… — произнесла тетя Нюра с печалью.

Потом она вошла в пионерскую комнату.

— Грязи навозили, идолы! Мыть надоть… — и вдруг уронила щетку. — Он!

В углу между двумя гербариями сидела Люба. Портфель она положила на барабан.

— Ах ты, батюшки! Так и оборвалось все. Ты чего сидишь-то, на урок не идешь?

— Я, тетя Нюра, домой пойду.

Тетя Нюра не удивилась. Раз клюют девку — куда же ей идти, как не домой?

Тетя Нюра села за стол, подперев щеку ладонью. Она никак не могла додумать мысль о Витькиных штанах и о Вовкиной шапке. Она думала, а сама глядела на Любу. Вон, гляди-ко, и у этой обувка никуда. Тетя Нюра хотела было высказать суждение о Любиной обуви, но воздержалась.

«Отцов пиджак перелицевать — Витьке штаны», — напряженно отыскивала она какую-то не эту уже, другую мысль. А сама все смотрела на Любины башмаки. Эхе-хе!

С этим вздохом тетя Нюра вышла в коридор. Здесь она открыла потайное местечко — шкаф с пожарным рукавом и достала оттуда туфли.

— Ну-кось, примерь, — сказала она, вернувшись.

Она сама сняла с Любы размокшие башмаки и некоторое время рассматривала их, как бы надеясь — авось сгодятся. Но башмаки были слишком плохи, тетя Нюра бросила их в мусорное ведро. Затем она надела Любе на ноги принесенные туфли.

— Дней десять, как оставил кто-то на вешалке. Не спрашивают, значит, не нужны. Думала, Нинке своей.

— Нет, нет! — спохватилась Люба. — Я не возьму!

Она сняла туфли и стыдливо поджала ноги.

Тетя Нюра покачала головой.

— Гляди-ка, совсем затравили девку. Змея-то очкова все под тебя роет. Позор, говорит, для школы. А в чем позор-то? Господи, в чем позор? Это же надо, люди какие пошли! Гляди-ка, исключат еще!

— Пусть исключают! — сказала Люба.

Тетя Нюра посмотрела на нее с догадкой.

— Небось на стройку? Много ты там заработаешь! Нынче на все учение надоть.

Люба эту догадку не подтвердила и не рассеяла. Для чего ей рассказывать, что она решила, сидя здесь? Об этом не надо никому говорить, пусть это будет тайной. Она умрет, как Вера. И пусть выносят ее гроб. Она будет лежать в нем, как живая. И пусть тогда все плачут. Пусть вспоминают, как они плохо к ней относились, особенно эта очкастая литераторша. Люба наперед видит, как эта противная Вера Владимировна будет рыдать. Но поздно, милая! Люба умрет навсегда…

— Не возьмешь туфли-то? — спросила тетя Нюра.

Люба отрицательно покачала головой.

— Ну, дело твое.

Тете Нюре в этом случае оставалось только вздохнуть и приняться опять за дела. Но она все сидела, подперев ладонью щеку. Любин отказ навел ее на размышления. «Гнушается, видишь ли», — примерно так могла складываться ее мысль. Вот и Нинка ее такая же. И Вовка. Но потом, когда Нинка с Вовкой вырастут, будут большими и умными, тогда-то ведь никто не спросит: откуда взялись туфли, которые они носили в такой-то год? Никто не спросит! Тетя Нюра подошла к Любе и поцеловала ее, как свою Нинку — такую же вот глупую еще. Затем, ни слова не говоря, она опять надела ей туфли, которые кто-то бросил на вешалке дней десять назад.

Люба не противилась. Что-то сдвинулось в ее душе. Будто теплым ветром подуло, тронулся первый ручей. Ожесточенность, которую она усердно накапливала, заметно подтаяла в ней и не казалась уже такой бесспорной. Люба заплакала.

— Эко, грязи навозили, идолы!

Тетя Нюра громыхнула ведром, громыхнула стулом. Сердитость ее была ненатуральная. В другой какой момент конфузно бы стало за тетю Нюру. Но Люба была ей благодарна.

V. ВЕСНА НА ЗАРЕЧНЫХ УЛИЦАХ