Вера, Надежда, Любовь

4

С отцом Александром вот что было.

К архиерею по вызову он отправился в автомобиле. Кирилл, написавший на него донос, сделал отвлекающий маневр: брату во Христе он предоставил свою «Волгу». Вез его Костя Ряхов, который добился чего хотел, стал у Кирилла шофером. Триста с лишним километров пути пассажир едва обмолвился с ним словом.

Отец Александр готовился к предстоящему. Сомнений быть не могло: его отчислят за штат. «Хорошо бы, — думал он. — Это лучше всего». Уйдя за штат, можно было попросту не вернуться — вот и все. Из всех способов сложить сан этот был самый естественный: отболело само по себе и ушло в прошлое.

В одном месте перед железнодорожным переездом они долго стояли. Отец Александр вышел. В стороне от переезда на запасных путях сдержанно погромыхивал вагонами маневровый паровоз, от шпал по-летнему пахло дегтем — был хороший денек. На «пятачке» возле чайной двое старух торговали семечками. Рядом с ними на солнышке примостились нищие: слепой, хромой и какой-то еще третий, на вид здоровый человек. «Ах, досада, переезд закрыт! Чего доброго, привяжутся».

Отец Александр только подумал так, а хромой уже его увидал. Он воздел костыль, и в сторону, куда костыль был воздет, посмотрели все, включая слепого. Через минуту они были возле священника. «Фанатики», — догадался он.

Нищих и обеих торговок охватила какая-то одурь, угар. Прося: «Благослови, батюшка», они не клонили голов, а лезли на него, как крысы. Такой гадливости отец Александр никогда не испытывал. Ища спасения, он глянул на Костю. Тот посторонне наблюдал, сидя за рулем, — Костя ему мстил.

Хромой оказался самый наглый. Ему мало было рукоцелования и целования рясы, он тянулся к кресту. На груди у себя отец Александр уже видел его голову с запекшейся раной, со свалявшимися и давно не мытыми волосами, чувствовал острый сивушный перегар. Он изо всех сил толкнул от себя хромого, но тот присосался, как спрут. Тогда в ужасе отец Александр снял с себя крест. Хромой схватил его и отстал. Когда поезд прошел и шлагбаум поднялся, отец Александр вырвался, наконец, и хлопнул дверцей машины.

По другую сторону переезда Костя остановил машину. Ни слова не говоря, он вылез и пошел назад. Что он делал там, не видно было за поворотом, да и не стал бы отец Александр глядеть, он был подавлен.

А Костя между тем очень дельно подошел к хромому, взял у него из рук крест и положил в свои карман.

— Шутники… — сказал он.

Дурак он, что ли, Костя? Дорогую вещь уступить каким-то уродам… Крест, он, чай, серебряный.

— «Беломорчику» ходил купить, — объяснил он отцу Александру. — Закурить не желаете?

На месте, когда приехали, отец Александр купил себе костюм, сорочку и галстук. В приемной архиерея он не стал ничего объяснять и ни в чем оправдываться. Умышленно приехал в мирском костюме — вот и все. Так уж получалось само собой, что сложение сана должно было произойти с треском.

Архиерей не принял его ни в этот день, ни на следующий. А еще день спустя его удивил Костя: он принес в гостиницу Александру его крест. Костя загадочно улыбался при этом, и Александр понял, что о дорожном происшествии все известно и что Костя сотворил на этом какой-то крупный гешефт. Так или иначе, липучий тип сделал ему медвежью услугу, и Александр тут же Костю прогнал — пусть едет назад один.

…Все как обычно: еще в дверях отец Александр сделал поясной поклон, коснувшись пола правой рукой. Затем, сложив чашечкой правую руку и положив ее на ладонь левой руки, он подошел к архиерею принять благословение.

Сотворив крестное знамение, старик сказал:

— Прошу сесть.

Разговор был странный: не о прегрешениях молодого пастыря, а об его смелости и уме в деле защиты православной веры. Ныне, как никогда, церковь нуждается в людях талантливых. А посему его преосвященство жалует отцу Александру камилавку. Кроме того, сделано представление в патриархию. Можно не сомневаться, что Синод вынесет постановление, и на будущий год к пасхе отцу Александру будет жалован также золотой наперсный крест, а возможно, и сан протоиерея.

Петля затянулась туже.

Не выходил из памяти, все стоял в глазах тот слепой. От него он вырвался, отсюда — никак! На поцелуй пощечины не дают — Александр не мог чрез это переступить.

Что же теперь получается? Не спасла его и любовь. Это только ночная горячечная мечта — замужняя женщина. «Надо уехать оттуда», — решил отец Александр.

Он выставил причины: с отцом Кириллом у него не гладко, с матушкой он живет врозь, не хочет якобы она из Курска ехать к нему. Помня о доносе отца Кирилла, с ним согласились. И назначено было отцу Александру ехать в Курск, в другую епархию.

Там, с другим архиереем, ему будет свободней. И может быть, то, что давно задумал, он сделает там. Он выйдет на амвон — первый раз в незнакомом храме:

— Братья и сестры, службы не будет. Я слагаю сан…

Он сложит сан… «Вон как легко, правда? — грустно усмехнулся он про себя. — А что потом?» Вот нашелся же человек, который понял его до конца, — Карякин. Ну и что же он ему предложил тогда, во время того суматошного переезда? То же было хождение по логическим тропам. А пристань где?

Из-за реки со стройки доносились музыка, грохот ссыпаемого гравия, рев самосвалов. Монтажники на высоте и внизу переговаривались в радиомегафон. Временами речь была так отчетлива, будто монтажники работали в десяти шагах.

— Ситко, а Ситко! Ты что, уснул, что ль?

— Погодь, тебе кажуть!

Садилось солнце. Огненный диск уже коснулся земли. Казалось, вот-вот вспыхнет кромка лесов на горизонте. Цементная пыль над бетонным заводом стояла алая, алым пламенем загорались окна домов, будто в домах пожар. Солнце ушло наполовину за лес, вот четверть осталась, вот маленький краешек. Если уловишь миг, когда скроется, — приоткроется на миг тайна вечности…

Отец Александр сидел неподвижно, упершись локтями в колени и положив на ладони голову. С утра отец Александр запаковал и отправил книги. А сейчас за пустырем на дороге его ждала та же Кириллова «Волга», тот же Костя Ряхов и собственный чемодан. Он пришел проститься с тем, что любил — с этим видом. Нельзя убегать, закрыв глаза на прошедшее, это непорядочно и нерасчетливо, жизнь этого не любит.

Солнце ушло. В далеком небе угасал закат. Над головой у него прошумели птицы.

— Ситко, а Ситко!

— О смола! Ну шо?

Ревели самосвалы, они несли тяжкий груз, и несли его в гору. В их движении было долгое упорство, труд до ярости, до семи потов.