Рабочий день

V

Красавин целый день занимался делами стройуправления, к вечеру съездил на дом и затем позвонил Хохрякову: завтра часов в десять заедет за ним. Хохряков ответил, что уже обещал поехать не то четверым, не то пятерым.

Назавтра Красавин нашел Хохрякова только в два часа дня в каком-то доме какой-то неведомой организации, то ли Геологостроя, то ли Трансстроя, усадил в свой «газик» и повез на свой десятый дом. Коньяк на всякий случай лежал у него под сиденьем.

В красавинском «газике» Хохряков сел, не дожидаясь приглашения, на переднее, более удобное сиденье, развалился, расстегнул пальто и пиджак, вывалил живот, устало отдуваясь и сопя. Расстегнул ворот рубахи, почесал волосатую седую грудь. Был он раздражен, кривил большой сизый рот, скалил зубы.

— Много зарезал сегодня людей, Иван Иванович? — игриво приступил к нему Красавин, с заднего сиденья.

— Почти всех. Одному подписал, — прохрипел Хохряков. — Я вас теперь вот как зажму! — он показал огромный кулак, из которого, казалось, сейчас брызнет и побежит струйкой чей-то алый сок.

— Да зачем зажимать, Иван Иванович? Все под одим богом ходим.

— Все, — подтвердил Хохряков, колыхаясь на сиденье, ласково похлопывая пальцами по животу. — Что, Красавин, тебя пожалеть надо?

— Пожалеть, Иван Иванович, пожалеть — в последний раз. А уж потом — жмите на полную! — Красавин легонько рассмеялся.

— Гхэ-э-э, — тоже зашелся смешком Хохряков. Потом вдруг резко обернулся, глянул в упор холодными, бесцветными глазами, покачал толстым пальцем: — Нет, Красавин! Халтура не пройдет, зря деньги на ресторан ухлопал, — и опять устало повернулся вперед и развалился удобней.

«Знаем мы вас, — подмигнул ему в спину Красавин. — Покуражишься — и подпишешь».

В доме вовсю еще работали: подкрашивали, подбеливали. Красавин семенил впереди Хохрякова, распахивая перед ним двери.

— Вот видите, Иван Иванович, работаем еще, не стыжусь показать. Все ваши замечания устраняем.

Хохряков прошел несколько квартир. Остановился.

— Что ты мне опять эти сопли показываешь!

— Иван Иванович! Да ведь почти все переделали! — с отчаянием, с мольбой в голосе простонал Красавин.

— Да ты хоть вверх ногами дом поставь, а щели в окнах как были, так и остались. Штукатурку переделали, что шелушилась, а побелка? Одна стена так, другая — этак. Перебелить все! Пятна купоросом вывести. Отмостку позади дома так и не переделали. Стойки под козырьками на входах сикось-накось. Вы что, маленькие? Тыкать носом в каждую щель?

Красавин совсем упал духом.

— Ну хорошо, Иван Иванович, исправлю я это — а завтра вы новые замечания найдете? Этому же конца не будет!

— Найду — переделаешь. А ты что хотел — сам мне указывать?

— Ладно, Иван Иванович, сделаем и это. Завтра к вечеру снова заеду.

Красавин отвез Хохрякова в его контору, где его тут же перехватили, а сам вернулся, собрал всех — начальника участка, прораба, мастеров, бригадиров, сделал им внушительный «разгон», объяснил положение со сдачей и заставил всех работать сегодняшний и завтрашний день в две смены, сам прошел по всем квартирам, сам расставил людей, дважды — в девять часов вечера и назавтра в обед — приезжал проверять выполнение и только после ого поехал за Хохряковым.

Хохрякова не было. В вестибюле его конторы толклись такие же мученики, как и Красавин — начальники стройуправлений, главные инженеры, заместители начальников — люди большей частью знакомые между собой: если не работали когда-нибудь вместе, то обязательно встречались раньше на совещаниях, заседаниях, комиссиях, коллегиях. Одни приезжали, другие уезжали, третьи просто сидели на диванчике у журнального столика и курили, чтобы передохнуть четверть часа в покое, перекинуться парой слов с коллегой. В общем, в конце каждого квартала и месяца здесь образовывался небольшой летучий клуб обмена мнениями и новостями.

Всем нужен был Хохряков, и никто не знал, где он есть.

— Опять, поди, кто-нибудь поит, — сказал длинный молодой человек, нервно куря сигаретку. Он стал появляться здесь недавно, был задирист и еще слабо ориентировался в обстановке.

Хохрякова в этой среде знали очень хорошо и передавали из уст в уста более молодым легенды о нем — о том, что ни одна компания с ним не обходится без того, чтобы он не читал стихов и не плясал «цыганочку», причем и то и другое, согласно легендам, он делает мастерски, или о том, что он любит подписывать акты весной — на лужайке у ручейка, летом — на песке у реки, осенью — где-нибудь у костра с шашлыком, а зимой — только в хорошем ресторане, причем по поводу каждой такой ситуации обязательно существует анекдот, и в каждом анекдоте Иван Иванович обязательно оказывается в конце концов или хитрец, или молодец; про то, как его в лесочке грибами обкормили до дикого расстройства желудка и он за сутки похудел вдвое, а потом этих ребят видеть не желал; работает начальник, а документ у Ивана Ивановича подписать не моги, посылай подставного, и пожаловаться нельзя — знает узкий круг и посмеивается в рукав, в том числе и сам Иван Иванович, а пожалуйся — и разнесут по всему городу, и считай, накрылась карьера — в глаза засмеют. Или как Иван Иванович заказал одному достать холодильничек среднего класса, а тот, чтобы уважить, перестарался — достал новейший ЗИЛ, сам доплатил, сам привез, а Иван Иванович ему: «Помоги занести, у меня радикулит», и тот на четвертый этаж эту громадину пер вдвоем с шофером, оба маленькие, слабосильные, а Иван Иванович сзади все четыре этажа помогал советами, и ему хоть бы что, а тот с тех самых пор с радикулитом замучился и проклинает Ивана Ивановича.

— Но это же безобразие! Договорился с ним, а его нет, — все волновался молодой человек, взглядывая на часы и докуривая третью сигарету подряд.

— Привыкнешь, — успокоили его.

— Говорят, его угощать надо, а я не умею, — опять сказал молодой, досасывая окурок до фильтра.

— Какие твои годы? Научишься, — опять успокоили его.

— Я его вчера укачал, как верблюда, — сказал Красавин, — а все равно не подписал.

— Ну, это уж совсем наглость, — отозвался кто-то.

— Старичье придумало эту дурацкую традицию, а мы — отдувайся. Чихал я на традицию, — возник еще один молодой, с этаким чеканным профилем, но уже стреляный — Красавин уже не раз видел его здесь. Из очень деловых.

И тут началось вроде как совещание, в котором приняли активное участие все присутствующие.

— Вообще, пора бы уж, в самом деле, положить этому конец — ни в какие рамки не лезет. Наглеет и наглеет с каждым днем.

— Ведь он и взятки берет.

— Да ну! Иван Иванович-то? Не верю, я много лет его знаю.

— Деньгами, может, и не берет, а вот гараж отгрохал — за деньги, что ли? Один — панелей на стены, другой — плиты на перекрытие, третий — ворота.

— Знаем мы про этот гараж. Ну вот ты, строитель, будешь строить себе гараж — что, все покупать по розничным ценам будешь? Да достанешь бесплатно или за полцены: где — брак, где — неликвид, а где и сортовое изделие.

— Большая разница: или себе, или начальнику архстройинспекции.

— Разницы нет — и то и другое подпадает под закон и наказуемо.

— Дело, ребята, даже не в этом, а в том, что распоясался. Матерится при всем честном народе, при женщинах. Да я сам не хочу, чтобы меня кто-то материл, пусть я сто раз виноват!

— Жаловаться на него пора.

— Жалуйся не жалуйся — горбатого могила исправит.

— А чего нам его терпеть? Давно пора свалить. Надоело.

— Ну да, свалишь его, у него со всех сторон связи. Даже, кажется, в Москве, в Госстрое. Как паук в тенетах. Вы все полетите, а он останется.

— Это еще как сказать. Если всем взяться...

— Да написать коллективное письмо в горисполком и горком.

— Я терпеть эти кляузы не могу!

— Чистоплюй.

— Да нет, просто я знаю, как меня донимают эти коллективные письма и жалобы. Они сокращают жизнь человека на двадцать лет. Давали бы в сорок лет пенсию!

— Да как же, ребята, без Ивана Ивановича-то? Не с кем будет ни водки выпить, ни стишков послушать, ни «Цыганочку» сплясать.

— В цирк его, если без него скучно. По воскресеньям будешь на него с детьми ходить, а в будни — работать надо.

— Если ты такой умный, то почему ты только начальник стройуправления? Что, новый, думаешь, лучше будет? К этому хоть ход знаем.

— Хуже не будет.

— А что, в самом деле, молодых мало? Да хоть из нас. В других городах — я вот бывал в командировках, интересовался — молодые способные ребята, а дела идут лучше наших. Уж такой позорной штуки, во всяком случае, нет.

— Давайте, в самом деле, ребята, провернем это дело...

...В тот же день часов в восемь вечера Красавин из дома звонил домой Затулину — докладывал о том, что задание не выполнил — акт по десятому дому подписать не смог.

— Ты что же это? — спросил Затулин. Однако строгости, резкости в его голосе сейчас не было. Красавин, если надо было сообщить что-нибудь неприятное, предпочитал звонить ему часов в восемь-девять вечера, когда Затулин, конечно, после ужина полулежит в мягком кресле, читает газету или смотрит телевизор, а жена или дочурка дает ему телефонную трубку. Тогда у Затулина голос грудной, спокойный и желание поговорить по-товарищески. — Значит, дом не попадет в статотчетность за квартал? Ну-ну... Кроме того, что трест наказываешь, наказываешь еще и себя — не видать тебе ни классного места, ни премий. Уж я тебя тогда закручу на все гайки — удружу по-товарищески. А в чем все-таки дело?

— А черт его знает, ничего не пойму. Моя система, ты знаешь, всегда срабатывала, а тут — его будто подменили. Рявкает, как раненый зверь, — не подступись.

— Положим, вежливостью он никогда не отличался. С каких пор твои уши стали девичьими?

— Дело не в этом. Мои уши, кстати, так залиты грязью, что, наверное, уже не отмоешь. Но выслушивать просто так, без компенсации — я ведь не мальчик, не простофиля какой-нибудь, не бич с помойки, я все-таки начальник стройуправления. Но дело, опять же, не в этом. Мне все время кажется, что он ждет от меня в лапу, что сунь я ему сотнягу — и все поедет как на мази. Знаю — плохой дом, согласен — принимать его нельзя, но ведь сходили с рук дома и хуже. С коньяком, с водочкой, но сходили! Я понимаю: выпить в ресторане и съесть цыпленка со служебным лицом — нехорошо, конечно, но это наши ветхозаветные нравы, или как их там называть. Это объяснимо. Не обмыть новую вещь — скупым можно прослыть на весь свет. Но взятки — позвольте, я не настолько еще опустился. А знаю, кое-кто из наших сует ему...

— Интересно, кто это?

— Хм... Извини, но стукачом я у тебя работать не собираюсь. Ты уж сам такие дела секи. Я только предупреждаю, как бы нам вместе с Хохряковым не вляпаться — клеймо на всех ляжет, если вдруг всплывет...

— Мда-а... Ты что-нибудь предлагаешь или просто так?

— Что я могу? Знаешь, когда зубы болят и флюс развозит по всей щеке? Опухоль может и до носоглотки дойти, и до глазных впадин, и до мозга. Так вот зубодеры в таких случаях удаляют больной корень.