Рабочий день

VIII. ПРОДОЛЖЕНИЕ МОНОЛОГА МАРТЫНОВА

Отправился я в трест Проммашстрой с настроением иже среднего. Приезжаю, захожу к главному инженеру — он уже ждет. Опять любезные разговоры о пользе механизации. Я говорю: покажите агрегат, в каком он состоянии? Он вызывает секретаря и просит кого-то там разыскать. Она часа полтора искала по всем телефонам и рациям, два раза входила докладывать, что не могут найти, он: «Найдите!» А сам продолжает работать: звонит по телефону, отвечает на звонки, что-то пишет, кого-то вызывает в кабинет, к нему постоянно входят и выходят, он разговаривает с людьми, распекает, убеждает. Я сижу тихо в сторонке, слушаю от нечего делать, и у меня такая мысль начинает мелькать, что вот люди заняты очень серьезным делом и вот в эту массу дел, в этот многотысячный коллектив с миллионными оборотами лезу еще я о своим мизерным агрегатишком, который заменит каких-то там пять-шесть человек. Надо ли это кому? А потом подумаю-подумаю, вспомню, что есть же главк, миистерство, они-то планируют — значит, надо.

Тут является в кабинет тот, который нам нужен — как том оказалось, главный механик треста Полещук Василий Иванович. Гаевский, главный инженер, говорит ему: «Вот приехал инженер из института испытывать агрегат — давай докладывай готовность». — «А что докладывать-то? — бурчит главмех. — Я ж вам уже докладывал — не готов. Подшипников, насоса и бронированных шлангов снабженцы до сих пор достать не могут». — «Ясно, — говорит Гаевский. — Снимаешь, значит, с себя вину?» — «Н‑не совсем, но и другие тоже...» — «Ишь какой заботливый — боишься, как бы других не забыли? А ты о других не пекись, ты за себя отвечай, — давит на него Гаевский. — Хорошо, бронированные шланги — дефицит, а что, насоса и подшипников сам не мог найти? Понятно, что это не грибы: захотелось — пошел нарвал. Грош тебе цена как главному механику, если руками разводишь!» — «Да ведь все же самому невозможно достать, Яков Самойлович! — взрывается главный механик. — На прошлой неделе вы мне выговаривали, почему я сварной кабель и тросы для лебедок не достал. Я ж не снабженец!» — «Ты мне вопрос не уводи! — тоже повышает голос главный инженер. — Хочешь, я сам сейчас сяду на телефон, обзвоню все до единого тресты в городе и через час где-нибудь да найду и насос, и подшипники?» — «Большая разница: главный инженер звонит или я — масштаб другой! — «В своем деле ты должен быть больше главного инженера!..» И понеслись во все тяжкие, полетели пух-перья. Я давно заметил: дело туго, когда два старых строителя собрались спорить. Уж до того ловки — что тебе акробаты, за словом в карман не лезут и один другому ни за что не уступит. Хорошо, что тут снабженца нашли, пришел в кабинет, Гаевский на него перекинулся, с него начал стружку снимать, а Полещук сел, отдувается, вытирает платочком шею и бормочет что-то — досталось-таки ему. Снабженец же хоть бы что — пожилой такой, спокойный и тертый-перетертый, видно, что и тереть уж тут больше нечего. Сел, спокойненько под ругань Гаевского вынул блокнотик и монотонно так отвечает: туда-то написали письма тогда-то, туда-то подали заявки тогда-то, туда-то и туда-то звонили тогда-то, будет в четвертом квартале, и все мы должны сказать спасибо и прыгать до потолка, потому что снабжение — не пожарная команда и не кондитерский цех, а у вас с новой техникой неувязочки получаются, надо было в прошлом году заказывать, чтобы нынче получить, что и пионеру известно. Гаевский попылил, попылил: «Что за чертовы порядки такие, с такими порядками, пока достанешь что-нибудь, техника старой станет!» — и притих. Не может ничем взять этого снабженца. «Ладно, — говорит, — ты мне за четвертый квартал головой отвечаешь, а мы будем думать, как выйти из положения. Бронированные шланги будем менять на простые», — и смотрит на меня. Я сказал, что простые не пойдут — высокая температура, требования безопасности. «Значит, будем менять на трубы с гибкими вставками или что-нибудь другое — безвыходных положений не бывает». Он тут же вызвал начальника КБ и дал задание: спроектировать замену.

Тут еще появился вежливый такой и цветущий молодой человек, Лунин, главный инженер СУ‑17, — в общем, собралось целое собрание. Гаевский усадил Лунина и устроил ему допрос: готов ли объект для испытания агрегата, есть ли площадка, подъезды, материалы, выделены ли бригадир и мастер. Лунин на все вопросы отвечал: все в порядке, все готово, дело за агрегатом.

Гаевский промыл еще раз всем мозги; кто-то начал было возражать — он оборвал: «Я вас слушал — теперь вы меня послушайте!» Назначил главного механика ответственным за пуск агрегата, велел ему оформить протокол совещания и за каждым мероприятием закрепил всех присутствующих. Даже мне записали несколько пунктов. Все назвали срок исполнения. Получалось, за исключением добычи дефицитных шлангов, две недели. Большой, конечно, срок, но надежный — каждый знал, что называл.

И думаете, через две недели агрегат был готов? Как бы не так! Во-первых, они взяли для переделки старый битумный котел и даже как следует не очистили. Я сказал: «Нет!» Начали делать новый — в общем, с нуля начали, с самого начала. Во-вторых, дефицитных деталей гораздо больше оказалось, чем Полещук называл, — просто до них еще дело не дошло, вот он и не знал. В‑третьих же, Полещук, как только увидел, что я вплотную залез в работу, — сразу в сторонку, в сторонку и самоустранился. Без вдохновения человек. «У нашего начальства, — он мне мозги запудривал, — семь пятниц на неделе, и каждый день по пожару. Вчера им ваш агрегат синим огнем горел, сегодня — автокраны, завтра еще что-нибудь». — «А как же протокол, мероприятия?» — спрашиваю. «Э‑э, — машет он рукой. — Тут этих мероприятий...» В машину и — по своим делам, а без него никуда не сунешься, никто меня не знает, никто ничего делать не хочет. Я — к Гаевскому. Смотрю — тоже очень занят, не помогает. Я — к Пикулину. Пикулин поговорил со мной по-человечески, пожаловался я ему на свои дела, он мне — на свои. Звонит Гаевскому по телефону и опять между делом начинает ему выговаривать: «Яша, ну что же это ты...» Чувствую, от такого выговора, да еще по телефону, уснуть можно. Кабинетный человек, что с него возьмешь? Я выдержал еще денек для порядка и решил идти к самому главному у них по этим делам — к Копелеву.

Расскажу — это тоже к делу относится. К нему не так-то просто прорваться. Присмотрелся: в приемной постоянно народ, в кабинет заходят только по приглашению, да не по одному, а целыми партиями. Секретарь там сидит такая, знаете, красивая, вальяжная — не то что замухрышка какая-то у Гаевского в тресте. Сразу меня приметила: ага, чужак затесался! «Вы к кому?» — спрашивает, а я мнусь, чтоб тут долго не прохлаждаться: «Да по делу, мне тут надо кое-что». А сам, только очередная партия вышла, в кабинет норовлю проскользнуть. Секретарша же — никак не ожидал я от нее такой прыти — одним махом как вскочит, цоп меня за шиворот и вытащила из самых дверей, как волкодав крысенка. Вытащила и головой качает: «Что же это вы? А еще пожилой человек! У нас не принято так». Усадила рядом и объясняет культурненько, как у них принято. Выспросила все, я объяснил. Спросила еще, был ли я у Пикулина. «Был, — машу рукой. — Надоело уже — никаких результатов». — «Хорошо, — сказала и записала что-то. — Я доложу и скажу вам результат. Сейчас можете не ждать, а часа в три приходите. Все равно до трех окошка нет».

В три часа я — как штык. Секретарша приятно улыбается: «Ждите. В четыре — прием». Сел в уголке в кресло, чтоб не мешать, газетку из кармана вынул, читаю. Смотрю, без пяти четыре появляется в приемной Пикулин, а без трех — и Гаевский. Эге‑ге, думаю, да тут шутить не любят, тут быка за рога берут! Даже страшновато стало идти — не потому что мне что-то от этого будет, а просто страшно перед большим начальством. Помню, в молодости любого начальника боялся; пойти чего-нибудь попросить или бумажку какую подписать — ходишь ходишь вокруг, вспотеешь весь, на сто ладов передумаешь, что сказать, а зашел — и забыл. Потом-то попривык к маленькому да к среднему начальству, а к большому страшок по сию пору остался, будь он неладен... Да и Пикулин, и Гаевский, смотрю, тоже сами не свои — ходят на цыпочках, меж собой почти не разговаривают, а уж в мою сторону и не глядят.

В четыре кто-то вывалился из кабинета, секретарь говорит: «Заходите!» Зашли. Сидит за большим столом сердитый, мордастый — Копелев. Я глянул на него — крепкий мужик, думаю, ухватистый, посмотрю, как он с ними сейчас. «Садитесь!» — махнул он рукой вбок. Мы сели за боковой стол. Подошел, сел впереди. «Илья Савельевич Мартынов? — прочитал он по бумажке и поднял на меня глаза. — Докладывайте. Предисловий не надо, я уже знаю — сразу по существу».

Хорошо, что я сумел сориентироваться; и страх прошел — видно, уж кипеть у меня начинало от этих мытарств, а тут, кажется, должно решиться, будет дело или нет. Помню, показалось мне с секундочку, что мы вчетвером тут в очко схлестнулись: в банке будто приличный выигрыш, Копелев банкует, а я на первой руке. Поставил на весь банк и заказываю. Недобор, перебор или очко? Мне аж весело стало: ох, думаю, сейчас в моих руках — наказать этих ребят, Пикулина с Гаевским. Ушлые они ребята, но наказать их надо! Встал я и понес на них все как есть. «Здесь можно сидеть», — говорит Копелев, а я говорю: «Ничего, постою, я так злее». Начал с того, что я только по документам инженер, а на самом деле никакой не инженер, а рабочий, что меня институт пригласил из дыры в Москву изобретение довести до ума, чтоб за американский патент золотом не платить, а к тому это я, мол, что без предисловий не умею, тем более что в предисловии собака зарыта. Но все это я кратко, четко говорил, без лишних слов. Копелев сидит, молчит, кивает. Говорю: сколько отправили писем, телеграмм, сколько по телефону переговорено, чтоб агрегат изготовили вовремя! Заверили, что агрегат почти готов, а он почти и не начат! А вот мероприятия, которые мы составили в тресте, — помахал я бумагой — хоть бы одно мероприятие для смеха выполнили! Деталей нет, места нет, рабочих нет, к Гаевскому и Пикулину обращаться бесполезно...

Копелев поднимает глаза так, что кажется, сейчас громом шарахнет. А он тихо так: «Ну что, Гаевский, скажешь?» Гаевский: «Иван Платонович, но ведь все равно пустое дело! Бронированных шлангов нет, а без них — не запустить! Мое мнение — надо перенести на следующий год...» — «А что, шланги эти выпускаются в Союзе? — спрашивает Копелев. «Да, но строго фондируемый материал, мы на этот год не заказали, чертежи пришли только в начале года...» — быстро говорит Гаевский, а я смотрю на него и только усмехаюсь: вспомнилось, как он мне две недели назад доказывал, что шланги не нужны... «Отговорки ищешь, — перебил его Копелев. — Если бы хотел заняться, нашел бы и шланги, и все, что надо, а ты заниматься не хочешь. Вам бы все поглобальней вопросы. Сулил бы агрегат миллион — ухватился бы, ночей не спал — решал бы, как запустить, а агрегат мелочь, вам апломб не дает заниматься мелочью, положение не позволяет, каждый в большого начальника играет. Вот ты — только не ври — смотрел чертежи агрегата? Из чего он состоит?» Гаевский начал рассказвать довольно общо про котел, насос и шланги, сразу понятно, что с чужих слов. «Ясно, не смотрел, — машет рукой Копелев. — Ну а ты, Пикулин, знаешь?» Пикулин начал объяснять еще хуже, все округляя воздух руками, — ужом вьется, но виду не подает. Копелев послушал-послушал, покачал головой и говорит: «Вот так... Только и умеете, что руками водить и умные физиономии делать, а признаться смелости нет, что не знаете. Вот он, стиль вашей работы. Все Наполеоны, все готовы руководить взмахом руки. Я не хотел бы лично вас, Гаевский, оскорблять, но это не от большого ума, а, скорей, от лени и зазнайства. Уверен, что ни главный инженер стройуправления, ни прорабы, ни мастера ни чертежей, ни принципа агрегата не знают — зачем подчиненному знать, если и начальник не знает! — Копелев говорил спокойно, даже устало, не повышая голоса. — Вот вам ваша техническая политика... А наверное, спишь и видишь, что бы такое придумать, чтобы шарахнуть производительность сразу этак процентов на сто десять? Ты толковый человек, Яков Самойлович, я знаю, но ничего не придумаешь — все уже придумано до тебя, а тебе надо засучить первому рукава и работать, работать над этим каждый день и своих подчиненных приучать к этому. А таких людей, как Илья Савельевич, привечать надо, условия создавать — смотришь, он тебе и подарит полпроцента производительности...» В общем, в таком духе он накачивал Гаевского, а тот сидит тихий, как мышка, и только голову клонит — стыдно все-таки такому человеку, как мальчишке, нагоняй получать. И Пикулин тихонько сидит, чует, что и к нему все это относится, что и ему еще Копелев даст копоти, только без нас — неудобно при нас своего распекать. В общем, накачал он их. Пожал мне руку и пожелал успехов. А Гаевский с Пикулиным пообещали, что примут меры.