Бери и помни

3

Всем праздник как праздник, а Андрею Зыкову мука. Знал — выпьет, а не выпьет — в душе развернется пустота неизвестно с чего. Будет шататься по соседям, вести праздные разговоры, все-таки стопку-другую отыщет и назавтра замается головой. Тогда с опохмелья устроит пир — и пойдет дым коромыслом день и ночь под гитарную брань, пока не отыщет его Нюська.

Так и на этот раз. Привел Расстатурева с новыми кирзовыми сапогами, сам мимо дома, к Расстатурихе:

— Сваты были?

— Откуль они, сваты? Дураки, что ли?

— Пропадешь ты со своими девками, теща. Налей-ка нам с тестем по стопарю…

— У меня не винная лавка, — заскупилась Расстатуриха. — Ступай домой да пей…

Вышел на крыльцо, заметил старуху Опенкину. Бабка сидела на табурете у ворот и курила толстую самокрутку. Через забор, огородами, приблизился, облокотился на заборный столбик:

— Отдыхаешь, бабушка?

— Чего стал? — Бабка Опенкина, известно, Андрея невзлюбливала.

— Разговор имею, — дружелюбно приступил Зыков, дивясь мужскому старухиному голосу. — Это иду я сегодня ночью, а темень кромешная. Слышу, кто-то за мной крадется. Оборачиваюсь — никого. Думаю — что такое? А нечистой силой так и прет. Снова оборачиваюсь, снова никого. Я за угол. Кто-то прошел, а никого нет…

— Как это? — заинтересовалась бабка.

— А так. Кто-то есть, а никого нет.

— Небось, пьяный был?

— Ты что, бабка? Я непьющий.

— Языком-то мели…

— А что? Не признала? Мы с тобой друг на друга с полчаса смотрели…

— Кто тебя разберет — пьяный ты или непьяный. — И тут же спохватившись: — Ты чего?

— А того. Я вчерась-то от заплота жердину оторвал и давай перед собой махать. Иду и машу. Вдруг чувствую — зацепил. Смотрю — лежит. Наклоняюсь, а это ты…

— Чего языком мелешь? — крепче посуровела старуха.

— Ничего не мелю, своими глазами видел. Я, конечно, испугался и в милицию. Говорю: смолоду нигде не работает, а на что живет? Вот вам фактик. По ночам слоняется под видом нечистой силы — раз! Опять же курит. Может, мужик переодетый, германский шпион — два! Так что давай чеплашку самогону, а то громыхать тебе костями за милую душу…

— Иди от меня, христопродавец, пока палкой не достала. — Старуха Опенкина во злобе махнула батогом так, что Андрей едва увернулся.

Тут в сеночных дверях своего дома показалась Марья Антоновна:

— Андрюшка, снеси собаке вчерашний суп — жалко выливать…

Андрей отнес и сам за Марьей Антоновной в комнаты.

— С бабкой немного потрепался… Скучно старухе, привязалась, говорит, расскажи что-нибудь, Андрюша, да расскажи…

У Марьи Антоновны полы сплошь застелены половиками, на маленьких окнах вышитые занавески, стол накрыт бархатом, громко работает приемник. Из боковушки вышел Илья Федорович в белой рубахе, вытер полотенцем руки.

— На празднике были?

— А как же? Всем семейством, Илюшенька… За вами хотели зайти, отец чего-то серчает… На Маньку, наверно…

— На сердитых воду возят, — бросила Марья Антоновна, отошла к трюмо и стала расчесывать волосы.

Андрей помолчал в меру и заговорил снова:

— Люблю Марью… Уж порядочек у ней всегда. С иголочки…

— Не то что у вас, — не замедлила ответить та, — едоков полный дом, а убраться некому…

— И не говори… Прошлай раз говорю Нюське: вымой, корова, пол… А она мне: хочешь, так мой…

Никто не ответил, и Андрей опять некоторое время ждал, а потом мигнул брату и снова заговорил с Марьей Антоновной:

— А на празднике люду, черт ногу сломит… Веселятся. Да и то сказать — сегодня погода…

— Праздник… Чего же не веселиться?

— Сбегала бы в лавку-то, купила чекушку, две, а я уж бы картошки отварил.

— Ух какой, смотрите на него… Сам не маленький, ступай да купи…

— Нюська деньги спрятала, а теща в долг не дает. Я прошлый раз объявление расклеил: «Меняю тещу на рыжего кота», а ей кто-то из девок принес…

— На нет и суда нет, — решительно поставила точку Марья Антоновна. — А нам нельзя по всяким простым праздникам водку пить… Нам советских хватает…

Уйдя домой, Андрей разулся и лег на кровать. Прибежала Светка, по комнатам туда-сюда: пальто на стул, шаль на бабку. Зычиху, ботинки к печке, резво к Андрею:

— Зачем к бабушке Опенкиной пристаешь, бесстыдник?

Андрей упер красные пятки в печную стену.

— По арихметике выполнила?

— У нас нет арифметики. Не скалься…

— Речь-то, речь-то, а? Комсомолка. Так соловьем и звенит.

— Как звенит, так и ладно.

— А, наверно, с мальчиками дружишь? Целуешься?

— Дурак…

— Ты сама дурочка. Киш в комнату — правила учи.

Сам долго на кровати улежать не мог — муторно от безделья, пошел к Макаровым.

Зыкова встретила Полька. Груди под вязаной белой кофтой что футбольные мячи. Встала на крыльце вызывающе, подперла бока, на губах улыбка:

— Идешь, чадушко?

— Иду, милашка…

— Иди, иди… Чего встал?

— Мужик-то дома?

— Дома.

— Говорила, выпроводишь…

Полька схватила в предосторожности смелые Андрюшкины руки, прошла, сторонясь, темными сенцами, открыла двери в избу:

— Семка, Андрей пришел…

Семен Макаров ответил из дальней комнаты:

— На ловца и зверь… А я думаю, с кем выпить?

Вот тебе, Андрюшка Зыков, и стол с вином. Сколько ни ищи, а если надо, найдешь…

Семен помогал жене расставлять снедь, сам водрузил бутылки и крутил жилистой гусачьей шеей. Его волнистый нос порозовел и в глазах собралось умиление. Он то и дело касался большими руками жениного пухлого плеча.

Андрей без приглашения — к столу, усадил хозяев и — слово за словом — разговорился сильнее прежнего. Полина устроилась напротив: груди на столе, не ела, не пила, завистливо смотрела на Андрея и улыбалась.

— Это, значит, анекдотец… Идет лиса и думает: «Эх, сейчас бы курчонка». Слышит в кустах: «Ко, ко, ко…» Вот тебе и курочка, значит. Лиса в кусты, шум пять минут… Потом выходит из кустов волк, потягивается и говорит: «А хорошо, когда иностранный язык знаешь».

И посыпались анекдот за анекдотом, случай за случаем, один другого ядренее. За столом весело. Глаза Полины неотрывно на губах Андрея, груди от смеху трясутся.

Когда Зыков надумал пойти домой, она вышла его проводить, задержалась в сенцах и в избе показалась, румяная, быстрая. Сказала:

— Морозец прижимает. Пока во дворе была, щеки схватило.

А кому говорила, зачем? Семен все равно спал, упав головой на стол.