Бери и помни

— И неправда, — заспорил Семен. — В конце концов, это не ты со мной замаялся, а я с тобой…

— Оба вы хороши, — вставил Федор Кузьмич Зыков, до этого молчавший. Он радовался буче, которую заварил, и сидел важный, будто Наполеон на императорском совете.

— Семен, я еще раз предупреждаю: не отходи от дела, Щукаря из себя не строй, — председательствующий постучал пальцем по столу. — В протокол всю его болтовню не вносить.

— Полностью и совершенно согласный, — заторопился Семен Макаров. — А в протокол меня вписать надо. Я в общественной жизни активный… Пусть, кто протокол ни прочитает, всяк скажет: Макаров не отмалчивается, Макаров говорит. А я, к примеру, чистосердечно и откровенно хочу, чтобы всей нашей шахте, всему нашему государству было как можно лучше от предложения Федора Кузьмича Зыкова. Но с другой стороны, в конце концов, я и себя утеснять не могу, не имею права. А всякое может получиться. К примеру, «бугор» наш, товарищ Василий Терентьевич Маковецкий, которому доверили собранием нашим руководить, за месяц может позабыть, кто лучше работал. Или по своей партийной привязанности кому-нибудь партийному первое место отдаст. А когда у нас будет каждый день записано — сколько или еще как скажется, тогда, в конце концов, всем будет ясно, кто передовой…

— Поняли тебя, Семен… Садись, пожалуйста, — сказал председательствующий. — Говорил больно долго, но в общем ничего. Твое предложение лично я принимаю к сведению.

Бурно еще выступали, с огнем, и каждый предлагал свое, как водится на рабочих собраниях. Под конец согласились с предложением Григория Басулина, потому что наговорились вволю и устали, наметили цифры, как говорят, и от имени партбюро попросили Андрея Зыкова оформить предложение письменно — красиво, на листе ватмана — и вывесить на видном месте. Андрей кивнул и пустил по рядам бумажку с карикатурой на Макарова: согбенный, в шляпе и сапогах, Семен стоял на дороге и закуривал из тощего кисета, на котором было написано: «Трудодни».