С добрым утром, Марина

2

В цветастом платье, в туфлях на высоком каблуке, с коричневой сумочкой под мышкой, Марина спешила в клуб. Она старалась смотреть только вперед, а глаза сами косили то вправо, то влево, чуть-чуть улыбались. Пусть знают все, что наконец-то сбывается ее задумка. Первое клубное мероприятие, предложенное ею в Гремякине и занесенное в план культработы. Ох как многое может зависеть от сегодняшнего вечера в клубе!..

Еще был целый час в запасе.

Марина накрыла кумачом стол на сцене, поставила графин с водой, оглядела зал. Вот теперь, кажется, все, пусть собираются люди. После побелки в клубе еще чуточку пахло известью, свежевымытыми полами. Вечернее солнце бросало в окна и распахнутые двери ярко-желтые полосы. Когда оно скроется за Лузьвой и завечереет, можно включить полный свет — и в зале и на сцене, чтобы было посветлей. На стене висела прибитая фанерка со старательно выведенными рукой Марины словами: «Товарищи! Не курите и не сорите. Клуб — ваш дом, берегите и любите его!»

Раньше всех пришел дед Блажов, подстриженный и наодеколоненный, в праздничном костюме. Увидев, что в клубе еще никого нет, он повздыхал, поахал и куда-то исчез. Спустя некоторое время появилась шумная ватажка мальчишек; они заняли первые ряды, но Марина выпроводила их за дверь, объяснила, что кино сегодня не будет, а состоится вроде делового совещания, детям это вовсе не интересно. Потом пришла с двумя соседками тетка Лопатиха, женщины были в платках и косынках, аккуратные, чинные, сели в самой середине зала. Люся Веревкина с матерью устроилась у окна и раскрыла на коленях какую-то книгу. Мужчины обосновались в углу; среди них выделялся жилистый, высокий, как жердь, Сергей Сергеевич, который рассказывал что-то веселое, остальные посмеивались…

Марина не находила себе места, подсаживалась то к Люсе Веревкиной, заглядывая к ней в книгу, то к тетке Лопатихе, прислушиваясь, как та жаловалась соседкам на своего непослушного сына. Теперь уже не было сомнения, что вечер состоится, раз гремякинцы собрались в клубе и ждут начала, но все же на душе у нее было неспокойно, щеки пылали от волнения. Хорошо, что она увидит сегодня Максима Блажова не на берегу Лузьвы, не на улице, а в этом зале, на людях. Только бы не смутиться, не растеряться, не выдать себя, чтобы никто ни о чем не догадался…

«Пусть он поймет, на что я способна!» — думала она, поглядывая блестящими глазами на входную дверь.

Когда кто-либо появлялся в дверях, она бросалась навстречу и, улыбаясь, сияя, предлагала место получше. Племянницу Чугунковой — Шуру и ее мужа-речника она устроила во втором ряду, они почтительно поблагодарили ее за внимание к себе. Бабка Шаталиха не захотела пройти поближе к сцене, села в последнем ряду. А вдовец Толокнов, как только заметил в зале Люсю Веревкину, подошел к ней, неловко опустился рядом. Был он в сапогах и жилетке, побритый и причесанный. Люся тут же пересела к девушкам и ни разу не оглянулась на свою мать.

Дед Блажов обосновался в первом ряду и теперь, когда зал наполнился людьми, громко переговаривался чуть ли не со всеми гремякинцами. Он явно гордился тем, что они собрались послушать не кого-нибудь, а его родного сына.

Максима почему-то еще не было. Может, он задержался у Павла Николаевича, в конторе?.. Марина все чаще стала поглядывать на свои часики, теребила янтарные бусы на шее.

— Поближе подсаживайтесь, товарищи! Чего жаться в хвосте? — поднявшись над рядами, сказал дед Блажов мужчинам в углу.

— А нам и тут хорошо! — отозвался за всех здоровяк, скуластый и плешивый, сидевший рядом с Сергеем Сергеевичем.

— Где ж твой сын, Федотыч? — выкрикнул кто-то молодо и требовательно.

А другой голос с издевкой добавил:

— Тезисы в районе согласовывает!

Несколько мужчин засмеялись, но недружно, как бы нехотя.

— Я видел его позавчера аж в Думине, с тамошним председателем о чем-то спорил! — объявил в дверях Илья Чудинов и смеющимися глазами оглядел зал.

Вид у него был такой, будто он хотел всех уверить, что знает то, чего другие не могут знать. Он подмигнул девушкам, с которыми сидела Люся Веревкина, и, задевая стулья, пробрался вперед, опустился позади деда Блажова. Сивобородый, глуховатый сосед Лопатихи — бывший пасечник Солодов тоже перебрался поближе к сцене; на ходу гулко бубнил:

— Слыхивал на своем веку разных говорунов! И из района, и из области, и даже из столицы матушки-Москвы. Теперича послухаем гремякинского оратора… Пущай говорит чего не лень. Наше дело — какое? Слухать да на ус наматывать…

— Пора бы начинать! — крикнул кто-то из парней.

— А танцы седни будут? — спросили девушки вразнобой. — Потанцевать охота, аж ноги чешутся.

— Лучше бы кино показали.

Дед Блажов заерзал на своем месте, вскочил на ноги и, подняв руку, призвал всех к тишине.

— Не волнуйтесь, товарищи! — сказал он скороговоркой. — Сейчас он появится, Максим Григорьич, раз такая встреча организована нашей молодой Мариной Звонцовой, то есть встреча со всеми гремякинцами. Это я вам говорю, как отец. А задерживается мой сын, ежли сказать правду, по причине бритья бороды. Зарос за это время. Так и то ж понять надо: у родителя своего, можно сказать, летний отпуск проводит. И вообще, живет, значит. От городской сутолоки, стало быть, отдыхает. Ну, конечно, и пропадает денно и нощно на реке. Пущай! Наша Лузьва, слава богу, еще не загажена заводами, рыбка водится, сами знаете. Кто ж удержится от рыбалки? А он, Максим Григорьич, не просто рыбалочкой увлекается, а и своими делами, оказывается, занимается. Я-то думал, только с удочками сидит, ан нет! Записную книжку показывал мне. Ежли б вы взглянули в нее, в ту книжечку. Чего-чего там не написано! Так что не волнуйтесь, вот-вот сын мой появится, как отец заявляю…

После такого пояснения дед Блажов сел и принялся что-то втолковывать глуховатому соседу Лопатихи. В зале загудели, послышался смех, кто-то зааплодировал, кто-то вышел покурить, а Илья Чудинов то ли в шутку, то ли всерьез объявил, что теперь как раз время пивца попить, да жаль негде…

Марина забеспокоилась.

Ей представлялся этот вечер совсем по-другому. Максим Блажов должен был выйти на сцену, увлекательно рассказать о газете, о своей журналистской работе. Из зала задали бы несколько вопросов, на них бы ответили, и все чинно и спокойно закончилось бы. А тут люди уже разговорились, будто сидели перед домом у калитки. Что ж это он, Максим Блажов, так задерживается? Мог бы заранее сбрить свою бороду и прийти вовремя!..

Марина уже намеревалась попросить деда Блажова сходить домой, поторопить сына, но тут Максим показался в дверях, за ним — Евгения Ивановна, веселая, сияющая, в белоснежной кофточке. Они проследовали через весь зал на сцену. Максим на ходу здоровался. Марина увидела его безбородое лицо и удивилась подковкам-складкам на щеках. Он словно бы похудел, стал старше. Странное дело, бородка молодила его, делала добродушным, а без нее он казался строже, официальнее, суше.

«Ну, вот и встретились, я смотрю на него — и ничего, ничего, просто знакомый человек!» — думала Марина, успокаивая свое сердце.

Взглянув на часы, Максим осуждающе покачал головой:

— Почти полчаса просрочил! Извините, товарищи.

Евгения Ивановна уже приготовилась за столом, чтобы объявить о начале вечера. Шли последние минуты. Максим наклонился к Марине, шепнул ей на ухо:

— Нос бы вам оторвать! Втравили меня в такое дело… Отец заставил бороду сбрить, а я не мог ослушаться.

В руках у него ничего не было — ни блокнота, ни записок. Он виновато посмотрел в стихающий зал, увидел отца, Лопатиху, незнакомых молодых парней, небрежно откинувшихся на спинки стульев, и ему захотелось сказать этим людям что-то простое, обычное, чтобы с самого начала разговор пошел непринужденный, как беседа в собственном доме.

— Значит, так, батя: с бородой я распрощался! — обратился он к отцу, надеясь, что все улыбнутся его словам. — Потому и запоздал, прошу еще раз меня извинить.

В зале послышалось одобрение. Сивобородый сосед Лопатихи с веселой лукавинкой крикнул Максиму:

— На кой она тебе, растительность на лице? Нечего в старики записываться, поживи с наше, а тогда уж и бородой обзаводись.

Привстав над столом, не переставая улыбаться, Евгения Ивановна, наконец, объявила:

— Товарищи гремякинцы, внимание! Встречу эту организовала Марина Звонцова, наша завклубом. Так хай она ее и проводит. Председательствуй, серденько. А я вот тут за столом посижу рядком с тобой.

Марина легонько постучала карандашом о графин, как это делают председательствующие на собраниях, и, когда в зале успокоились окончательно, сказала, глядя только на деда Блажова:

— Начинаем вечер-встречу, товарищи! Максим Григорьевич, уроженец Гремякина, журналист, расскажет сейчас про то, как делается в городе газета, а также о своей профессии. Все его знаете, и ему предоставляется слово.

Впервые в жизни ей пришлось вот так, со сцены, обращаться к людям, сидеть на виду у всех за столом, накрытым кумачом. Это было важно, очень важно для нее. Она сказала и опустила глаза, сосредоточенно вертя в пальцах карандаш.

Максим подошел к трибуне, облокотился, с минуту молчал, потом развел руками, как бы желая сказать: «Ну что ж, придется начинать!» Марина покосилась на него и тут же отвернулась, чтобы в зале не подумали, будто она смотрит только на него. Он заговорил медленно и негромко:

— Вот тут Марина… Марина Звонцова объявила: встреча журналиста с гремякинцами. Право, не знаю, с чего начать. Газета делается не одним человеком, а целым коллективом, да еще огромную помощь оказывают люди, от которых приходят сотни писем в редакцию… Сидят товарищи за столами, правят материал, планируют, верстают полосы, исправляют опечатки и ошибки, а потом почтальон доставляет вам газету на дом. Вот, пожалуй, и все. Важны, так сказать, не редакционные тайны, а то, о чем и как пишет газета. Не буду рассказывать, как в последние годы развернулись дела в деревнях, как зажили люди, — это вы по своему Гремякину судите. К тому же я тут не докладчик, не лектор. Я журналист, а нашего брата обычно называют разведчиком нового. Это так, но это не все. Журналист еще и солдат правды, защитник ее, а в общем, делает то же дело, что и каждый из вас, — борется за победу хорошего в жизни, за уничтожение дурного…

Постепенно Максим освоился на трибуне, слова уж не приходилось подыскивать, в памяти сами собой всплывали факты, имена людей, с которыми доводилось встречаться во время поездок по заданию редакции. И оказывается, все это было гремякинцам интересно, его слушали внимательно, а иногда вдруг кто-нибудь бросал реплику, переспрашивал, вспыхивал шумок. Максиму была приятна доверительность зала, он задерживался взглядом на знакомых лицах, и тогда его глаза как бы говорили: «Вот уж не ожидал! Рад, рад, что все это вам нужно!»

Теперь в дверях толпились запоздавшие, и Марина, воспользовавшись паузой, предложила им пройти в зал. С топаньем и шарканьем несколько человек устремились по проходу, среди них был и Василий, муж Анны, которую на днях увезли в роддом. Он не сел, а как-то плюхнулся на стул. Марина успела подумать, что ей непременно надо спросить сегодня у тракториста, когда вернется его жена с ребеночком. Внезапно появился в зале Павел Николаевич, а следом быстро прошла Чугункова. Они уселись рядом, позади деда Блажова. Марина уже не испытывала за столом на сцене прежней неловкости; наоборот — поглядывала в зал с хозяйской зоркостью и заботливостью, лишь на Максима все еще избегала смотреть. Выждав, когда установилась тишина, она попросила его продолжать.