Гуманитарный бум
- Автор: Леонид Бежин
- Жанр: Современная проза / Советская проза
- Дата выхода: 1985
Читать книгу "Гуманитарный бум"
— Что?!! — спросила жена, снова берясь за сердце.
— Я, кажется, занял у него еще, — пролепетал Виктор Борисович.
Он сделал попытку встать и припал на отсиженную ногу.
— Занял?! Любопытно, с каким расчетом?!
Жена заподозрила его в умысле контрабандой закупить охотничьи доспехи.
— Там и на мебель хватит, — вяло отмахнулся он.
Простившись с Одинцовыми («Всего наилучшего… передавайте приветы… и вы заходите!»), Виктор Борисович чувствовал себя гадко. Вспомнилось, как Левушка выдвинул ящик стола, отсчитал купюры и в ответ на его заверения о немедленном возврате долга болезненно сморщился: «Какая ерунда!»
У Одинцовых ничего не изменилось, жилище напоминало склеп, и все та же паутина висела в углах. Виктору Борисовичу было их жаль, но что делать, если нужда заставляет просить деньги!
Когда грузовое такси доставило мебель и Агафоновы расставили ее в комнатах, то в сочетании с заново отремонтированными стенами гарнитур производил впечатление. Разве что не хватало ковра, и Полина повела осторожное наступление на мужа: «У кого бы чуть-чуть занять?» — «Нет, нет!» — закричал тогда Виктор Борисович, и она недоуменно пожала плечами: «Как хочешь…»
Они долго крепились и ничего не покупали. Виктор Борисович честно старался заработать, трудился ночами и обедал на сорок копеек. Он стал вторым человеком в секторе, глаза которого воспалились от бессонницы. Но стена без ковра зияла… Они заставляли себя не замечать этого, не упоминать об этом в разговорах, но в конце концов Виктор Борисович сорвал телефонную трубку: «Дружище, две сотни…»
Сумма долга кошмарно росла, и пх судорожные усилия укротить его упрямо сводило на нет. Заняли на хрустальную столешницу, финский палас, двухсоттомник «БВЛ» и слаломные лыжи. Левушка как раз выпустил книгу, и у него скопилась масса ненужных денег.
— Что ж, и они нам обязаны! — вздохнула Полина, подчеркивая, что нет никаких причин избегать ссылки на этот довод.
— Прошу тебя… Хватит! — Виктор Борисович досадовал, что, высказав эту мысль вслух, жена отняла у него тайный предлог для самооправдания.
— А что?! Я им обед варила…
— Это несопоставимые вещи… У людей несчастье, а мы пользуемся!
— Почему? Мы же в долг…
— Вернули мы хотя бы копейку? Человек книги создает, а я…
— Напиши и ты книгу…
Она полузевнула, показывая, что спор становится скучным.
— А… — Виктор Борисович то ли не находил свежих возражений жене, то ли устал от бесплодного спора с самим собою.
В студенческие времена Виктор Борисович относился к презренному металлу легко: забывал возвращать долги, забывал, если ему не возвращали. Они с Левушкой задавали себе упоительно праздные вопросы о смысле жизни, оба увлекались Державиным, и Виктор Борисович был полон натурфилософских, возвышенных («Я царь — я раб — я червь — я бог!») размышлений. В отличие от Левушки, он вовремя сдавал курсовые, усердием добиваясь того, что приятель хватал на лету. Но ведь что-то же побуждало его к сидению в библиотеках, не просто так он взгромождал наверх свой сизифов камень! Иногда он явно чувствовал неуклюжие толчки вдохновения, и напечатал же он в студенческом сборнике вполне сносную статейку о Державине!
И вот этот долг… О чем бы ни говорил Виктор Борисович, внутри сосало и сосало. Стал спрашивать у знакомых, должны ли они кому-нибудь и тяготит ли их это? Многие были должны, но никого это не тяготило. Виктор Борисович же ощущал свой долг, как язвенник приближение сезонного приступа. Он знал, где болит, стоит лишь вспомнить о деньгах: здесь, под сердцем!
Временами казалось, что он должен не только Левушке — это-то как раз пустяки! — он самому себе должен, не нынешнему (с нынешнего Виктора Борисовича взятки гладки!), а тому, из университетских лет, с томиком Державина в портфеле. «Как это там?! — пробовал он вспомнить. — «…я червь — я…?» — и не мог, вылетело из памяти.
Всю жизнь он у себя занимал, уверенный, что щепетильность и честность уместны по отношению к тем, от кого ты зависишь, с самим собой же — свои люди, сочтемся — позволительна толика беспечности. Но получалось, что быть должником самого себя и есть самое страшное. С другими можно расплатиться, с собой — не расплатишься! Караванам в пустыне грезятся тенистые кущи и арык с прохладной водой, но стоит простереть к ним руки — и они встречают пустоту миража…
В детстве ему хотелось дружить с соседскими мальчишками, которые лазили по крышам, через запасной выход бесплатно проникали в кино и всей: ватагой трогали револьвер у бронзового матроса на станции метро «Площадь революции». Но родители считали этих мальчишек уличными и познакомили сына с тихим мальчиком Олегом, послушным и скучным. Олег любил аквариумы, и вот Витя как бы занял у своего желания дружить с соседней ватагой чуть-чуть интереса к кормлению рыбок, чтобы дружба с Олегом не была слишком безотрадной. Этот долг представлялся совершенно безобидным, и он надеялся вскоре вернуть его, выбирая друзей по душевному влечению. Но это так и не удалось, и Виктор Борисович всегда останавливался у скульптуры «Площади революции» и подолгу разглядывал отполированный ребячьими ладонями бронзовый револьвер. А аквариумом занимается теперь его дочка.
В университете ему хотелось писать диплом о Державине, но его отговаривали: «Второразрядный поэт… дворянского происхождения», и он получил другую тему. Надо было подавать диплом, и он как бы взял — совсем чуточку — от своего увлечения Державиным, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Благодаря этому тема начала ему даже нравиться, многое из диплома он помнит наизусть — намертво въелось в память, — а вот «я червь — я бог» забыл и к Державину больше не возвращался.
Теперь Виктор Борисович тяжело переживал за Левушку, сочувствовал и сострадал ему всей душой, и это как бы давало право чуть-чуть занять у своей искренности, чтобы затем (выплатив долг) снова доказать ее неизменность. Виктор Борисович убеждал себя, что это произойдет скоро, очень скоро, но срок оттягивался, и проклятые купюры жгли сквозь кожу бумажника.
Последний раз заняли у Одинцовых перед поездкой. Агафоновы из деликатности решили отказаться от дачи, которую когда-то («Уже когда-то!») снимали с ними вместе, иначе разговоры о лете наводили Левушку с женой на печальные воспоминания. Виктор Борисович и Полина собрались провести отпуск на пароходе и взяли путевку «Москва — Астрахань», дорогую, первого класса. Пришлось, естественно, занимать. Полина убеждала мужа, что нет ничего зазорного в том, если они попросят о лишней сотне, но Виктор Борисович впал в сомнения, и тогда жена придумала выход. Левушка Одинцов страстно привязался к их дочурке, задаривал ее игрушками, возился с нею часами и рычал, изображая медведя. Перед его очередным приходом Полина позвала дочь к себе.
— Аленушка, Когда дядя Лева спросит, поедешь ли ты на дачу, что ты ему ответишь?
— Что мы поплывем на пароходе…
— Умница, но ты должна добавить, что тебе этого очень хочется. На пароходе, поняла?
— Поняла…
— Тогда у твоей мамы будет повод тяжело вздохнуть, изображая себя жертвой беспросветного безденежья, и дядя Лева мгновенно выложит деньги, — раздраженно вмешался Виктор Борисович. — Ах, какая деликатность!
— Молчи и не морочь голову дочери, — оборвала его жена. — Аленушка, повтори, что ты скажешь?
— Скажу, что я хочу на пароходе, — словно отвечая урок, старательно выговаривала дочурка.
На пароходе устраивались со скандалом. Сначала им предложили каюту дверь в дверь с туалетом, затем — словно в насмешку! — не оказалось места в комфортабельной столовой первого класса, их сунули на нижнюю палубу, во второй, и Виктор Борисович снова ругался с помощником капитана. Когда утряслось и с каютой, и со столовой, он чувствовал себя окончательно выпотрошенным. Он даже отказался от полдника и сказал жене, что просто посидит на палубе. И вот вынес шезлонг, поставил на нижнюю зарубку, полусел-полулег и… забылся. На реке вечерело, заволакивало туманом берега, и Виктор Борисович благодарил судьбу, что хотя бы сейчас никого нет рядом. Он потянулся со вкусом, зажмуриваясь: «А то суетимся, суетимся…» Сзади тихонько подошла дочь, осторожно — чтобы не расплескать — поставила перед ним чай и убежала к матери. «Спасибо, чиж!» — крикнул ей вслед Виктор Борисович и, размешивая ложечкой пунцово-красную жидкость, вдруг поймал себя на странной мысли, заставившей его встревожиться, словно тень надвигающегося сачка уснувшую бабочку.
Жена и дочь задержались на полднике, поэтому все шезлонги были уже заняты. «Что ж ты не побеспокоился?» — спросила его Полина тонким, напрягшимся голосом, и Виктор Борисович сразу засуетился и побежал за шезлонгами. На верхней палубе их не оказалось, и он принес шезлонг с нижней палубы, не такой новый, чистый и удобный. Жена сразу заметила разницу, это напомнило ей об утренней нервотрепке и испортило настроение. Виктор Борисович стал доказывать, что и на этом шезлонге можно отлично устроиться, и, ставя упор на зарубку, снова поймал себя на странной — будто тень от сачка — тревоге.
— Мне что-то неважно, я уйду… Прости.
— Сердце? — спросила она неприязненно, не разрешая себе поддаваться опасению за мужа, еще не оправдавшегося перед ней.
— Долги, долги! Хватит! — зашептал он со страшными глазами. — Пора расплачиваться!
— Доченька, погуляй, — привычно сказала жена Аленке и, когда дочь послушно отошла, устало обратилась к мужу: — Но ведь мы же вернем эти деньги!
На первой же остановке — в Угличе — Виктор Борисович сошел с парохода, сказав жене, что ему срочно надо в Москву. «Какая срочность?! Не понимаю!» — со слезами спрашивала Полина, но он не слышал ее. Пароход дал гудок и отчалил, а Виктор Борисович весь день прослонялся по городу, по жарким и пыльным улочкам. Обнаружилось, что на билет в Москву у него нет денег, и он послал телеграмму Левушке: «Дружище, двадцатку… в последний раз».
БАБОЧКА НА СТЕКЛЕ