Гуманитарный бум

— В этом мы разберемся. Главное, чтобы номер телефона был правильный.

— Я же Машкова совсем не знаю, — прошептала Алена. — Пожалуйста, не звоните! Не звоните им!

— Не понимаю…

— Я объясню все после. Не звоните!

— Алена, вы просто во всем запутались, — сказал Алексей Степанович. — Вам надо немного прийти в себя.

Как бы давая ей время, чтобы последовать его совету, он взглянул на цифры телефонного номера, записанного впопыхах, и аккуратно переписал их заново.

В Москве Лева Борисоглебский часто вспоминал о Фросе, и всякий раз эти воспоминания вызывали в нем чувство жалости, словно бы там, на даче, он упустил что-то важное, чему сначала не придал значения (так бывало, когда, собираясь в гости, он невнимательно слушал объяснения к адресу, а затем долго плутал в поисках нужного дома). Фрося явно отличалась и от Алены, и от Лизы, и от университетских сокурсниц Левы, и если раньше он не задумывался об этом отличии, то теперь оно все настойчивее овладевало его мыслями. Кто же такая Фрося? — спрашивал себя он, находя в этом вопросе как бы оправдание тому интересу, который она в нем вызывала. Ему словно бы хотелось разрешить какую-то загадку, разгадать заключенный в ней секрет, хотя на самом деле единственным секретом для Левы было его собственное стремление к Фросе.

Однажды он разыскал ее домик, стоявший на углу улицы Ленивки и Лебяжьего переулка (в записной книжечке сохранился адрес, вписанный ее безупречным каллиграфическим почерком), взбежал по скрипучей лестнице на второй этаж, позвонил… звонок не работал, он постучал в деревянную дверь, похожую на дверь его чердачной мансарды, и ему открыла сама Фрося, в простеньком передничке, с волосами, убранными под косынку, с мокрой тряпкой в руке.

— Здравствуйте. Вы? — спросила она, строго и недоверчиво глядя на него с порога.

— А что тут странного? Взял и пришел! — Лева улыбнулся, как бы помогая ей освоиться с положением, к которому сам он успел подготовиться заранее.

— Вот и прекрасно, — она охотно отозвалась на улыбку. — Проходите… Правда, у меня беспорядок…

— Какие мелочи! Беспорядок даже лучше, — сказал он и тотчас же обнаружил, что в комнате, напротив, все убрано, чисто, уютно, на подзеркальнике стоят цветы, в блюдечко налито молоко для кошки, и на солнце, падающем в окно, блестят вымытые полы.

— Вот так мы и живем, — сказала Фрося, поймав его взгляд.

— Хорошо живете. Можно позавидовать, — Лева улыбнулся, показывая, что его зависть заключается не столько в желании такого же благополучия для себя, сколько в желании еще большего благополучия для Фроси.

— Чем же хорошо? Обычные вещи, обычная комната… — Фрося бросила мокрую тряпку в угол и вымыла руки под маленьким ручным умывальником, которым пользовались в том случае, если не хотелось идти на кухню.

— Зато откроешь окно и — Москва-река… — Лева сел на стул, принимая позу гостя, которого требуется угощать и развлекать. — Может быть, чайку?

— Ах, извините! Сейчас, сейчас… — Фрося торопливо схватила чайник и побежала с ним на кухню. Вернувшись, она спросила: — Лева, а у вас ко мне какое-нибудь дело? Не могу поверить, что вы просто так…

— Именно просто так. Разве это странно?

— Нет, но просто вы…

— А что во мне такого?

— Вы учитесь в университете, бывали во всяких странах, а я простой библиотекарь. Вам со мной неинтересно.

— Библиотекарь-то вы не простой, а с секретом.

— Какой же во мне секрет? — смутилась Фрося. — Выдаю книги, заполняю формуляры, а дома надо за мамой ухаживать. Ей кажется, что она все болеет…

— А секрет в том, что вы добрый человек. И жизнь у вас простая и ясная.

— Вот уж не думала, что я добрая! Иногда меня все так злит…

— А это ничего не значит. Добрый человек и сердится по-доброму.

— Нет, это неправильно. Добрые вообще ни на кого не сердятся. А мне иногда на маму закричать хочется.

Лева рассмеялся, принимая ее слова совсем не в том значении, какое она в них вкладывала.

— Помню, в детстве я рассердился на маму и, не смея этого показать открыто (мама же — кумир, божество), взял какую-то книгу и воровски вписал между строк слово, казавшееся мне ужасно кощунственным: м а м к а. Вот и вы мне представляетесь таким же ребенком, но в то же время вы очень мудрая…

— Как змея… — с усмешкой добавила Фрося.

— Странно, другими вы восхищаетесь, а себя совсем не любите. Почему? Тоже от доброты? — Лева задал этот вопрос, слегка наклоняясь в сторону Фроси и словно бы желая помочь ей в ту минуту, когда она будет отвечать на него.

— Наверное, от простоты, что хуже воровства, — сказала Фрося, продолжая сидеть прямо и как бы отклоняя тем самым помощь и участие Левы. На кухне засвистел вскипевший чайник, и Фрося поспешно встала, прерывая их беседу. — Давайте лучше пить чай. Сейчас я принесу чашки…

Она вышла на кухню. Оставшись один, Лева поймал себя на внезапно мелькнувшей мысли, и ему захотелось не столько высказать ее самому себе, сколько поделиться ею с Фросей.

— А почему бы нам с вами не видеться чаще? — спросил он, когда Фрося открыла дверь в комнату, намеренно не называя ее по имени, словно этот вопрос мог относиться к кому-то другому. — Например, я могу давать вам книги, которых наверняка нет в вашей библиотеке.

— А я вам что могу дать? — Фрося поставила на стол чашку, жалобно звякнувшую о блюдечко.

— А вы будете угощать меня чаем. Договорились? — сказал Лева, удовлетворенно снимая с запотевшего чайника румяную ватную куклу.