Утренний, розовый век. Россия-2024 (первая часть)

Конечно, я не собирался тогда расставаться с Милой. Мне всего-навсего казалось, что я и с ней сохраняю свою свободу. Но мое толкование свободы, как права на посторонние интрижки, вызвало у Милы такой взрыв негодования, от которого наша совместная жизнь разлетелась вдребезги.

Через какое-то время, измучившись без нее, я уговорил ее вернуться. Затем последовали новый скандал и разрыв. А дальше всё повторялось: мы то сходились, то расходились. И причиной расставаний были уже не только мои похождения. Мы с Милой, по существу, превратились в супружескую пару, а не бывает семьи без конфликтов. Но мы не могли, как другие, ссориться годами и всё равно жить вместе. Характеры у нас обоих были слишком независимые. К тому же, с возрастом ее самолюбие возрастало, а у меня терпение и покладистость прибывали слишком медленно.

Во время одного нашего воссоединения случилась трагедия. Мила заявила мне, что годы ее проходят, и, — будем мы вместе или нет, ей на это уже плевать, — она в любом случае решила завести от меня ребенка. А я как раз втянулся в новый коммерческий проект, вертелся волчком и умолил ее отложить затею на полгодика. Потом, — уверял я, — мы, конечно, сотворим нашего младенца. Потом — пусть вынашивает, рожает, растит, я буду помогать. На полугодовую отсрочку она согласилась. В то время как раз входили в моду "прививки от беременности": противозачаточные уколы, обеспечивающие контрацепцию на несколько месяцев вперед. Мы решили, что такой вариант для нас удобнее всего… После неудачного укола Мила оказалась в больнице и вышла оттуда исхудавшая, бледная, со страшным приговором: детей у нее теперь не будет никогда.

Она ни в чем не стала меня обвинять, и дела наши покатились по прежней колее — мы с ней разошлись, потом опять сошлись, потом разошлись снова. И лишь когда в очередной раз я позвонил ей, пытаясь вернуть, она срывающимся голосом заявила, чтобы я больше не смел ее беспокоить: она вышла замуж.

Вот это был удар! Я понимал, что она выскочила за первого попавшегося только для того, чтобы отомстить мне, но — черт возьми — цели она достигла! Я едва на стену не лез в бессильной ярости, представляя Милу, обнаженную, в постели с другим мужчиной.

Вскоре оказалось, что удар вышел еще сильней, чем она задумывала. Я как раз ввязался в то предприятие, которое в итоге разорило меня, а ведь без общения с Милой я терял и добрую половину своей сообразительности, и быстроту реакции. Конечно, если бы она была со мной, то всё равно не избавила бы меня от проклятой деликатности с компаньонами и конкурентами — главной моей, губительной слабости. Но опасность краха я вместе с Милой разглядел бы гораздо раньше. А уж тогда сумел бы хоть что-то выхватить из вспыхнувшего пламени и не прогорел бы до пепла.

Мало и этого. Когда я очутился на улице, без квартиры и без денег, мне некуда было идти, кроме как к Миле. Но я не мог к ней пойти, она была замужем! Так я и сделался медбратом в психушке с правом ночлега в подсобных помещениях. И даже когда после полугода моей тамошней службы я узнал, что Мила развелась, то всё равно не обратился к ней. Раз она тоже поспособствовала моему крушению, я не мог предстать перед ее глазами в таком ничтожном виде. От двух людей не хотел я жалости — от нее и от Билла. Они не знали, куда я подевался, и меня это вполне устраивало. Еще полтора года носил я белый халат санитара. И только после того, как случайно встретился с Биллом, получил место аналитика в "Неве-Граните", немного отъелся, приоделся, восстановил душевное равновесие — только тогда я посчитал, что могу явиться к бывшей подруге с поднятой головой.

Короткое неудачное замужество и долгое мое отсутствие сильно испортили ее характер. Нам пришлось заново притираться друг к другу. А когда всё, казалось бы, восстановилось, когда оборванные нити взаимной привычки наконец-то срослись, я снова проштрафился. Мне самому проступок мой казался незначительным, но — слово за слово — мы с Милой разругались в пух и прах, и я выкатился прочь, хлопнув дверью…

Кажется, я правильно вычислил: в этот раз мы не виделись с ней год и восемь месяцев. Предыдущий наш разрыв длился дольше, но даже тогда, после всех выпавших мне испытаний, не жаждал я увидеть Милу так, как сейчас. Я расхаживал взад-вперед у ее дома — старенькой пятиэтажки, которая давно пошла бы на снос, если бы не располагалась в непрестижном окраинном квартале, не вызывавшем аппетита у строительных фирм. Стемнело. Сердце у меня колотилось. То одна, то другая женская фигура, возникавшая вдали в сиянии уличных фонарей, казалась мне похожей на Милу. Я делал несколько шагов навстречу, убеждался в своей ошибке и поворачивал обратно.

Как ни странно, в итоге я прозевал ее появление. Она сама окликнула меня:

— Валун! — подошла и указала на мешки, которые я держал в руках: — Что, опять покаянный набор? Шампанское, коньяк и тортик?

— Угадала. От тебя не скроешься.

Она фыркнула и двинулась к подъезду, я заторопился за ней. В полутьме она выглядела совсем молодой — быстрая, с порывистыми движениями. И только когда мы вошли в ее однокомнатную хрущевку, когда в маленькой прихожей она щелкнула выключателем и нас залил яркий, беспощадный свет, я увидел ее сегодняшнее лицо — недоброе, с морщинками в уголках глаз, с жесткими складками у рта. Лицо одинокой, тяжко работающей сорокапятилетней женщины, измученной своим одиночеством и нескончаемой борьбой за выживание. Вместе с тем я мгновенно подметил, что глаза у нее подведены, губы подкрашены, от нее пахнет хорошими духами. Конечно, всё это было для встречи со мной, не в больнице же она так расхаживает.

Мила сбросила пальто и, подбоченившись, сказала:

— Опять явился по мою душу, Валун? Явился, не запылился! Проблемы, говоришь? Понима-аю! Когда у тебя переполняются яйца, а бабы под рукой не оказывается, ты вприскочку бежишь ко мне. Только что хвостом не виляешь!

— Может, мне сразу уйти?

— Катись!

Опустив голову, я подождал, пока она чуть остынет. Потом жалобно сказал:

— Не прогоняй меня. Ты мне очень нужна.

— На ночь или на две?

Я вздохнул:

— Хотел бы навсегда. Но теперь уже ручаться боюсь. Как получится.

Она усмехнулась:

— Ладно, хоть в вечной верности больше не клянешься. Жрать хочешь?

— Ага.

— Накормлю, черт с тобой. Только ночевать не оставлю, и не рассчитывай!

Мы устроились на ее крохотной кухне. Я открыл бутылку шампанского:

— За нашу встречу, Мила!

— За то, чтобы у тебя отвалился!

Она жадно выпила. А я вдруг вспомнил, что Билл собирался поставить мой телефон на контроль. Значит, Билл определит, где я сейчас нахожусь, и, поскольку знает Милу и ее адрес, легко всё поймет. А тот "хвост" в серой куртке? Он явно подкарауливал меня с утра у моего дома, оттуда увязался за мной и пришел к "Евгению и Параше". Потеряв меня на Литейном, он скорее всего опять отправится пастись под окнами моей квартиры. Что он станет делать, когда обнаружит, что я туда не вернулся? Он тащится за мной на своих двоих. Билл утверждает, что подобной кустарщиной ни в МВД, ни в ГУБе давно не занимаются. Если мой преследователь не имеет возможности следить за мной по телефонному номеру, если у него нет доступа к системам контроля за согражданами, — стало быть, он не из "органов". Он даже не из крупной мафиозной структуры, все крупные давным-давно срослись с властью. Тогда кто он такой, черт его дери?!

Понятно одно: если он человек, а не робот из фантастического фильма, то не может действовать в одиночку. Хотя бы потому, что кто-то должен сменять его, когда он устанет, ведь слежка с перерывами не имеет смысла. Так какая же организация его послала?.. Первый, сам собою напрашивающийся ответ — разумники. Но тогда они нацелились на меня как-то уж чересчур быстро: я получил от Акимова задание разыскивать их только сутки назад. Может быть, отношения разумников с хозяином "Глобал-Калия" не исчерпываются, как с другими олигархами, эпизодическим требованием денег? Может быть, за Акимовым они по какой-то причине наблюдают постоянно, засекли мой визит к нему, подслушали разговор? Иных объяснений того, что мне мгновенно прицепили "хвост", как будто не найти. Но, с другой стороны, Билл на улице заметил преследование в два счета, а разумники — искушенные конспираторы, такая топорность не в их стиле.

И даже если за мной охотятся разумники, что они могут мне сделать? Вот интересный вопрос: можно ли убить человека, если и жертва, и убийца имеют обязательные телефонные номера. Кажется, невозможно: следствие тут же засечет киллера. А между тем — не по официальной статистике, а по слухам и свободным вбросам в Интернет, — люди, случается, пропадают и теперь. Да и вообще преступность, пусть в меньших масштабах, чем прежде, тлеет углями под сладким дымком благополучия. И трупы со следами насильственной смерти находят, и бандиты грабят, и воры воруют. И полиция с ГУБом не бездельничают, ловят кого-то…

— У тебя и вправду что-то случилось? — Мила внимательно смотрела на меня.

Я взял ее за руку:

— Очень расстроишься, если я вдруг погибну?

Мила не отдернула руку. Ее большой рот искривился в напряженной усмешке:

— Ты что, опять собрался ракетные двигатели испытывать? Или записался добровольцем на Кавказскую линию?

— Подожди. А если я вдруг разбогатею?

— В лотерею полмиллиона выиграешь?

— Получу двадцать пять миллионов за риск.

Она сощурилась:

— Хочешь, устрою тебе консультацию у хорошего психиатра? — И высвободила руку: — Налей-ка лучше еще. Сто лет шампанского не пила.

— Слушай, я не шучу! Я тебе всё объясню, потом. А сейчас ответь: если приду к тебе с такими деньгами…

— Ко мне?

— А к кому же еще! И скажу: брось к черту свою больницу, хватит горшки из-под больных выносить…

— Какие горшки, придурок? Я — старшая медсестра!

— Хорошо. Тогда скажу: оставь свою блестящую карьеру, выстроим дом где-нибудь на природе и — плевать на весь свет — уединимся, будем жить друг для друга…

— Ах ты, сволочь! — вскипела она. — Все-таки запел о вечной верности!

И тут я не выдержал, вскочил и бросился к ней:

— Мила, Мила!

Вначале она отбивалась, отбрасывала мои руки, уклонялась от моих губ. Потом стала поддаваться, но так, что каждый поцелуй, каждую расстегнутую пуговицу мне приходилось брать с бою. В итоге мы опрокинулись на кровать, даже не раздевшись до конца.

— У, черт, — возмущенно крикнула она, — какой ты стал тяжелый!

— Ты просто отвыкла от меня, отвыкла, родная моя…

— Мне больно, больно же!

— У тебя просто давно этого не было. Сейчас всё будет хорошо. Сейчас, сейчас, сейчас…

Настоящий наш разговор состоялся посреди ночи. Я проснулся, увидел, что Мила тоже не спит, и потянулся к ней:

— Ты в рубашке, зачем? Тело твое совсем не изменилось, такое же молодое.

— Хочешь сказать, что рожа постарела?

— Ну, не цепляйся к словам.

— А ты не подлизывайся! Утром всё равно выгоню.

— Я-то как раз хотел просить, чтобы позволила мне у тебя пожить немного.