Сорок из Северного Далласа

— Дилдо. — Я улыбнулся. — Максвелл был мастером-практиком, но слаб в теории.

— Да, этот самый. — Максвелл спешил продолжить рассказ. Казалось, что он переживает по-настоящему то, что случилось с ним, только тогда, когда рассказывает об этом. Его рассказы всегда вызывали у меня интерес — еще один аспект странного паразитически-симбиотического содружества, скреплявшего нас.

— Примерно вот такого размера. — Он раздвинул ладони приблизительно на фут и затем сделал кольцо своим большим и указательными пальцами. — Джерри надел его и принялся за работу. Что за вечер!

— И когда ты уехал?

— Это уже глава вторая.

Жар сауны и волнение, вызванное рассказом Максвелла, оказались выше моих сил. Я встал и пошел под душ, чтобы остыть. Стоя под душем, я впервые почувствовал действие медикаментов. Похоже, что мне удастся прожить еще один день.

В двери душевой показался Руфус Браун, сорокалетний негр, обслуживающий здание клуба.

— Как вы попали сюда?

— Привет, Руфус, как дела?

— Отлично, как вы попали сюда?

— Максвелл разбил окно сзади. Сделай что-нибудь, ладно?

— Хорошо, — сказал он, нахмурившись. — Но если мне придется платить за окно, вы должны дать мне деньги. Ты же знаешь, как мало я получаю.

Он был совершенно прав. Разведчики клуба, разъезжающие по разным городам, проливали виски на большую сумму, чем Руфус получал за год. Клинтон Фут бился с ним за каждый цент. В прошлом году, после завоевания первого места в лиге, мы проголосовали за выдачу Руфусу двух тысяч ста долларов из причитающихся нам чемпионских, но Клинтон сделал по-своему и снизил премию до пятисот долларов на том основании, что «решение не было единогласным и нельзя давать цветному премию больше, чем служащим клуба».

— Обязательно, Руфус, — сказал я. — Спасибо.

— Сделаю, не беспокойся. — Он улыбнулся и пошел обратно в раздевалку собирать вчерашние грязные носки и суппортеры. Я сунул в нос фломастер и попытался прочистить отверстие. В результате из левой ноздри потекла кровь, а из правой — светлая, как вода, жидкость. Мое левое ухо было чем-то забито уже давно и отчаянно болело, когда я двигал челюстями. В результате я не ел по-настоящему уже несколько дней.

— Примерно около полуночи, — продолжал Максвелл, — когда его изможденная жена заснула, мы пошли в кухню выпить пива, и он позвонил жене какого-то врача в Лейквуде. Она пригласила нас к себе. Муж куда-то уехал. Джерри сказал мне, что она — нимфоманка и проходит курс лечения. Ее муж не возражает, чтобы его жену… развлекали, только настаивает на предварительном знакомстве. — Губы Максвелла искривились в циничной улыбке. — Для меня она сделала исключение — все-таки я звезда и все такое. Она настоящая красавица — лет двадцати пяти. И визжала так, что…

— Не надо больше. — Я умоляюще поднял руки.

— А после того как мы потрудились на славу и были на грани издыхания, она открывает ящик в своем туалетном столике и показывает мне шприц с морфием…

— Морфием?

— По крайней мере так она сказала. — Лицо Максвелла ничего не выражало. — Она объяснила, что муж, уезжая, оставил ей этот шприц. И потом принудила нас к таким извращениям, которые я только в кино видел.

Максвелл улегся на спину и стал что-то мурлыкать.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Эдди Рэнд, массажист, растерянно глядя на меня взглядом.

— О’кей, — завопил он. — Кто?

Я немедленно указал на Максвелла.

— Он, — сказал я.

— Это правда, Сэт? — Голос Рэнда зазвучал гораздо спокойнее.

— Что правда? — равнодушно спросил Максвелл, по-прежнему уставившись в потолок.

— Шкафчик с медикаментами, — объяснил Рэнд. — Если Б. А. узнает об этом, не миновать скандала.

— А ты не говори ему, — предложил я. — Не подводи парня. Я был рядом и все видел. Он неимоверно страдал. Посмотри на это, как на исключительный случай.

— А ты всего лишь стоял и наблюдал? — с подозрением спросил Рэнд.

— Он повалил меня и силой заставил проглотить пару. — Я раскинулся на полу, держа руки за головой. — Но я не сержусь на него. Почему ты не хочешь его простить?

— Чтоб больше этого не было, — произнес Рэнд. — Слышали, ребята?

— Ни в коем случае, Эдди, можешь быть уверен, — сказал я, переворачиваясь на бок, спиной к сердитому мужчине в белых брюках. — Надеюсь, за пиво ты тоже не рассердишься?

— Подонки! — взвизгнул Рэнд. — Выпили мое пиво!

Его нога, обутая в туфлю на резиновой подошве, с размаха пнула меня в зад. Дверь захлопнулась.

— Черт, — пробормотал я, потирая пострадавшую ягодицу, — как больно.

— А ты чем занимался вчера? — Голос Максвелла разбудил меня. Я застонал, пытаясь сесть.

— Ничем. Обычный вечер среды.

Вчерашние события исчезли куда-то. Я напрягся, пытаясь вспомнить. Казалось, с тех пор прошли годы.

— Ах да, я словил невероятный кайф. Набрался кактусового сока у Харви и посмотрел на то, что я собой представляю на самом деле. И убедился еще раз, что я полный чудак на букву «м». — Я вздохнул, понимая, что это правда.

— Да, еще, — вспомнил я. Вчерашние события начали понемногу возвращаться. — Совсем забыл. Кроуфорд и Кларидж устроили Драку.

— Друг с другом?

— Нет. Со всеми остальными. Кларидж снова разделся догола, на этот раз прямо на сцене в Рок-Сити. Когда дело зашло слишком далеко, я схватил подругу Бодроу и сбежал.

— Узнаю бесстрашного Фила Эллиота, — сказал Максвелл. Прозвище родилось в далеком прошлом, когда на поле в одном из матчей разразилась драка. Все наши повскакивали со скамьи и бросились в бой. В следующий вторник на просмотре фильма воскресной игры камера показала наплывом панораму покинутой скамейки нашей команды, где остались только двое: Б. А., стоящий у боковой линии и размахивающий кулаком, и я, сидевший рядом с телефоном, завернувшись в теплую куртку.

— Интересно, не арестовали их, как ты думаешь? — Я так торопился скрыться с Шарлоттой, что даже не подумал о судьбе своих партнеров по команде.

— Вряд ли, если только они не искалечили кого-нибудь.

— Женщину ударили ногой в голову.

— Тогда жди неприятностей, если, конечно, она не болельщица. Тогда она будет гордиться этим.

Мы дружно рассмеялись. Открылась дверь, и в сауну вошел Арт Хартман, наш трехчетвертной номер два.

— Привет, ребята. — Арт сощурился от обжигающего легкие воздуха. — Сколько же здесь градусов?

— Как дела, Арт? — отозвался Максвелл.

— Устал до смерти, — сказал Хартман, осторожно перешагивая через меня и пожимая протянутую руку Максвелла. — Ребенок плакал всю ночь. А ты как?

— Лучше всех.

Арт Хартман был в команде второй год. Играя в Мэриленде, он зарекомендовал себя лучшим распасовывающим в Национальной любительской футбольной ассоциации. В команде его считали наследником Сэта. По своим физическим данным он заметно превосходил Максвелла. Ему не хватало только опыта, чтобы стать лучшим трехчетвертным в профессиональной лиге.

— Вы слышали о Кларидже? — спросил Хартман, опуская свое почти двухметровое тело на нижний полок.

— Да, — ответил я. — А тебе откуда известно?

— Встретил Джона утром в конторе. Он сказал, что был там.

Арт Хартман и Джон Вильсон, свободный полузащитник, жили в Лейк Хайлдженс, ухоженном пригороде для зажиточных семей, и подрабатывали у одного торговца недвижимостью. Прошлой весной Хартман заработал больше двадцати шести тысяч долларов, продав два земельных участка для промышленного строительства. Во время игрового сезона он заезжал в контору каждое утро перед тренировкой и каждый вечер после ее окончания.

— Никого не арестовали? — спросил Максвелл.

— По-моему, нет. А вот Вильсону не повезло. Его жена провела полночи у нас дома. Она обнаружила у него на трусах губную помаду… Как самочувствие, Сэт? — Хартман перевел взгляд на Максвелла, который улегся на спину, закрыв рукой лицо.

— Я уже сказал тебе, малыш, что лучше всех, — ответил Максвелл, не двигаясь. — Однако в присутствии таких молодых жеребцов, как ты, я начинаю чувствовать тяжесть прожитых лет.

— Количество которых сегодня утром достигло шестидесяти одного, — вмешался я.

— Меня уже давно не будет в команде, босс, а ты все будешь играть, — заметил Хартман, улыбаясь.

— И никогда не забывай этого, малыш, — Максвелл сел и усмехнулся, глядя вниз.

Многие считали, что Хартман мог бы заменить Максвелла уже в начале сезона, и уж точно на будущий год. Я не был в этом уверен. Конечно, отрицать физическое превосходство Хартмана было бессмысленно, но я верил в голову Максвелла. Хартман мог дальше бросить мяч, быстрее бежать и был физически намного сильнее. Высокий, мощный и симпатичный, женатый на девушке, с которой он учился в колледже, он был олицетворением профессионального трехчетвертного. Ему принадлежали кирпичный дом с тремя спальнями, два автомобиля. Хартман входил в Общество христианских атлетов и был прихожанином Методической церкви в Окридже, как и Б. А.

— Это уже который раз у Клариджа? — спросил Максвелл.

— По-моему, третий или четвертый, — ответил Хартман. — Если считать только те случаи, когда он раздевался догола. А не совсем догола, я не помню. — Он улыбнулся и пожал плечами.

— А что там было дальше? — спросил я Хартмана.

— Не знаю, мне нужно было срочно ехать, чтобы показать участок клиенту.

— Черт побери, — удивился Максвелл, — когда же ты приходишь в контору?

— Часов в шесть.

— Господи! — произнесли мы с Максвеллом хором. Максвелл снова опустился на полку. — Мистер Бизнесмен, — пробормотал он.

Достаточно прогревшись и приняв душ, мы вернулись в раздевалку. Максвелл забрался на весы. Стрелка показала сто один килограмм.

— Проклятье! — простонал он, качая головой. — Ну скажи, как это можно объяснить? Я прибавил целый килограмм в сауне!

Вытершись насухо, я потянулся. Сзади хлопнула дверь. Обернувшись, я увидел Томаса Ричардсона. Он стоял у доски объявлений.

— Я слышал, вчера вечером было весело? — спросил он.

— А ты как думаешь?

— Я так и думал. — Он сунул руку в карман пиджака, достал лист бумаги и приколол его кнопками.

Я подошел и прочитал.

СОВРЕМЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК БОЛЬШЕ НЕ ЧУВСТВУЕТ, ОН ТОЛЬКО РЕАГИРУЕТ. ТВОРЧЕСКИЙ ДУХ СМЕНИЛСЯ ДУХОМ КОНФОРМИЗМА. ЖИЗНЬ УТРАТИЛА СВОЮ НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ: НАМИ УПРАВЛЯЮТ НАШИ МАШИНЫ. ЛИЧНОСТЬ МЕРТВА.

— Черт. Кто это сделал? — Сзади стоял Максвелл, вытирая волосы.

— Ричардсон.

— Он чокнутый, это точно.

— Разве ты не чувствуешь, Сэт, что тобой управляют машины? — заметил я, поворачиваясь и глядя на него. — Скажи, Сэт, ты любил когда-нибудь? — спросил я.

— Что?

— Ты любил кого-нибудь? — спросил я снова. — Ну, испытывал ли ты глубокое чувство? Не считая Марту и Дьюэна.

Марта и Дьюэн были родителями Максвелла. Сэт родился в западном Техасе, в семье баптистов, и если не оговаривать заранее, он автоматически включал родителей и двух сестер в число любимых людей. В действительности он едва выносил их.

— Билли Шарлей и Норма Джин?

Я отрицательно покачал головой.

— Ладно, — сказал он. — Черри Лейн Родент?

— Черри Лейн? Похоже на название улицы.

— Да, это к ней подходит, — заметил Максвелл. — Моя первая девушка. Она уводила в кусты мальчишку и возвращалась с мужчиной.