Когда порвется нить

Из вашего последнего письма я заключил, что вы учительница и теперь, когда на дворе июнь, возможно, вы отправитесь на летние каникулы куда-нибудь подальше от города.

Бен не знал, чем закончить письмо. Назвать свое имя? Оставить адрес? Предложить встретиться лично?

К его искреннему удивлению, они переписывались уже давно. Единственный раз такое случалось с ним после летнего лагеря за городом, когда его соседи по комнате поклялись оставаться друзьями по переписке в течение всего учебного года, даже скрепив свое обещание особым ритуалом. Однако к зиме, когда жизнь мальчиков снова наполнилась уроками, спортом и музыкой, их решимость сошла на нет. Именно Бен написал последнее письмо, так и не получив ответа.

Из последнего письма было ясно, что Э. была учительницей, но Бен не знал, свободной или замужней, молодой или старой. Возможно, теперь, когда у него было больше информации, пришла пора провести расследование, прийти в школу в будний день и спросить, кто из учителей преподает в классной комнате 204. Но не будет ли он выглядеть подозрительно? Тридцатилетний мужчина, шныряющий вокруг и задающий странные вопросы?

Кроме того, Бен не был уверен, что хочет узнать ответ. Он не был готов расстаться с тайной, которая делала эти письма особенными. Он понимал, что для Э. переписка могла быть пустяковым развлечением или проявлением жалости. Но он не хотел, чтобы письма перестали приходить.

Горстка друзей, которым Бен доверил правду о своей нити, – все они были длиннонитными, – вначале поддерживали с ним связь довольно часто, звонили или писали, чтобы узнать, как дела. Но в последнее время общение постепенно угасало. Даже Деймон, который еще в апреле уговорил Бена вступить в группу поддержки, каждый понедельник утром интересовался, как прошла очередная встреча, последние две недели подряд забывал задать этот вопрос.

Возможно, все они считали себя бессильными помочь Бену, или неловко прятали свое горе, или чувствовали себя виноватыми из-за своих длинных нитей. Может быть, они просто не знали, что сказать.

Но я по-прежнему буду приходить в этот класс каждое воскресенье вечером на случай, если вы окажетесь здесь летом.

А если нет, то я желаю вам удачи и надеюсь, что вы обретете покой, какое бы решение вы ни приняли: посмотрите вы на свою нить или нет.

Б.

Бен подождал, пока группа разойдется и он останется один в пустом классе, потом достал из портфеля сложенный пополам лист бумаги, на котором была написана буква «Э». Наклонившись, он поставил его, как миниатюрную палатку, на пол, у книжного шкафа.

Когда Бен обернулся, то увидел Хэнка, который озадаченно за ним наблюдал.

– Кажется, я потерял наушники, – объяснил Хэнк.

– О, давайте поищем вместе, – предложил Бен.

Мужчины в неловкой тишине принялись расхаживать по классу, склонив головы.

– Не возражаете, если я спрошу, что вы делали с этим листом бумаги? – наконец решился Хэнк.

Бен на мгновение задумался.

– Подпадает ли мой ответ под закон о конфиденциальности переговоров врача и пациента?

– Конечно, почему бы и нет? – Хэнк рассмеялся.

И Бен рассказал Хэнку о письме, которое случайно оставил под стулом после одной из встреч с группой, и о загадочном ответе, который получил.

– И теперь я как бы переписываюсь с совершенно незнакомым человеком… – объяснил Бен. – Что, как я понимаю, звучит нелепо, если произнести это вслух.

Хэнк с любопытством прищурился.

– Ты действительно не знаешь, кто тебе пишет?

Бен покачал головой.

– Я думаю, что это одна из учительниц, – сказал он. – Но возможно, что здесь проводят собрания анонимных алкоголиков и еще каких-нибудь групп поддержки, так что… кто знает?

Хэнк пожал плечами и ободряюще улыбнулся.

– Наверное, единственный способ узнать это – продолжать переписку.

– Спасибо, – сказал Бен.

– За что?

– За то, что не заставляешь меня чувствовать себя сумасшедшим.

– Мы все здесь блуждаем впотьмах. Трудно назвать кого-то безумцем.

Хэнк заглянул под стол, на котором Шон расставлял закуски.

– Ты работаешь в Мемориальной больнице, верно? Я сожалею о том, что там произошло.

– На самом деле я уволился в конце мая. Но заявление об уходе подал еще до той стрельбы, – пояснил Хэнк. – Я только что понял, что не могу вспомнить, чем ты занимаешься?

– Я архитектор, – сказал Бен.

– Ух ты. Спроектировал какое-нибудь известное здание?

– Пока нет, – с тоской ответил Бен. – Есть одно – пока в процессе, но это на севере штата.

Хэнк сел на один из пластиковых стульев.

– Почему ты решил стать архитектором?

Бен, немного удивившись вопросу, сел рядом.

– Точно не знаю, – сказал он. – Но в детстве у меня не было братьев и сестер, а родители пропадали на работе, поэтому я подолгу рисовал маленькие домики и города и представлял людей, которые там живут.

Хэнк нахмурился и с жалостью посмотрел на Бена.

– О нет, не пойми меня неправильно, – добавил Бен. – Мои родители – замечательные люди, и не то чтобы я все время был одинок. Мне просто очень нравилось рисовать эти крошечные миры.

– И теперь ты хочешь создать большие миры?

Бен рассмеялся.

– Скажем так, в школе мне порой приходилось нелегко, и тогда я думал, что если смогу создать что-то такое же большое, как нью-йоркский небоскреб, то больше никогда не почувствую себя маленьким и слабым.

– А сейчас?

Бен посмотрел в окно, где на фоне темнеющего неба сливались воедино величественные здания Верхнего Ист-Сайда.

– Теперь я хочу создать что-то на века. Чтобы мои здания стояли и после…

Хэнк понимающе вздохнул, и они замолчали, не зная, будет ли продолжен разговор. Но Бену все же хотелось кое-что выяснить, и он спросил:

– Если дело не в стрельбе, почему ты уволился?

– Наверное, просто устал, – сказал Хэнк. – Устал смотреть, как люди приходят в больницу заплаканные, испуганные, в полном отчаянии и умоляют меня дать ответы, которые я не могу им дать.

– Ужасно.

Хэнк поморщился, размышляя.

– На самом деле то была не единственная причина. Я так сказал своему начальнику и коллегам, но правда в том, что я просто не хотел больше быть врачом. Я думал, что вернул сотни людей с края смерти. Что я противостоял смерти и победил. А потом узнал, что, возможно, это не так. Может быть, я спас только тех, кто не собирался умирать в любом случае, тех, у кого еще оставалось время. А другие, кого я пытался спасти и не смог, возможно, их и нельзя было спасти. Ни один врач не смог бы им помочь.

– В этом можно, наверное, найти утешение? – спросил Бен.

– Только вот трудно продолжать бороться с чем-то, когда понимаешь, что борьба эта нечестная, – пояснил Хэнк. – Вероятно, многие смотрят на это под другим углом. Даже если мы не можем повлиять на чье-то долголетие, по крайней мере, мы можем повлиять на качество его жизни. И я знаю, что они правы, но не могу с этим смириться. Я работал в скорой помощи. Всю свою жизнь я боролся со смертью. Но это единственное, что мы не можем победить.

– Разве до появления нитей было не так? – спросил Бен.

– Так, – сказал Хэнк. – Но до нитей я все еще мог обманывать себя, думая, что у меня есть шанс.

Бен мрачно кивнул.

– Мне жаль, что так получилось…

– И мне жаль, что я не увижу твой небоскреб…

Бен притворился оскорбленным.

– А вот не надо! У меня еще осталось немного времени, чтобы построить его.

Хэнк опустил голову.

– Я не такой, как все вы, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне осталось совсем недолго, – пояснил Хэнк. – Но мне не хотелось сидеть в группе для коротконитных, которым остался всего год. Слишком у них мрачно. Вот я и пришел сюда.

– Мне так жаль… – едва слышно проговорил Бен.

– Иногда выдаются тяжелые деньки, – сказал Хэнк, – но чаще я просто стараюсь помнить, что прожил хорошую жизнь. Я делал все возможное, чтобы помочь людям. Я несколько раз влюблялся. Я старался быть хорошим сыном… – Хэнк медленно откинулся в кресле. – Знаешь, я видел, как многие люди доходили до конца, а все вокруг умоляли их бороться. Чтобы продолжать сражение, нужна особая сила воли, и да, обычно это правильный путь. Бороться, не сдаваться, несмотря ни на что. Но иногда мне кажется, что мы забываем, что сила нужна и для того, чтобы отступить.

Дорогой Б.,

не тревожьтесь, я не уезжаю. Я преподаю в летней школе и занимаюсь репетиторством. Но даже сложись все иначе, я обнаружила, что жду ваших писем с таким нетерпением, что готова рискнуть своей работой и проникнуть в школу во внеурочные часы, лишь бы не пропустить ни единого письма.

Если вы хотите продолжать переписку, обещаю, что никуда не исчезну.

Э. ХЭНК

Девятого июня Мора спросила, может ли их группа поддержки собраться на час раньше, чтобы успеть посмотреть первые в этом сезоне первичные дебаты.

Хэнк не особенно интересовался политикой. Конечно, в широком смысле его волновали вопросы, которые непосредственно касались его лично и его работы: медицинское страхование, уровень преступности, налоги, – но у него не было времени, чтобы часами обсуждать тонкости политики или читать длинные аналитические статьи. Однако до Хэнка дошли слухи, что кандидат от штата Вирджиния Энтони Роллинз планирует сделать во время дебатов громкое заявление. Для Хэнка он был просто еще одним обходительным миллионером, оторванным от реалий жизни большинства американцев, реалий, свидетелем которых Хэнк бывал каждый день в отделении неотложной помощи. Но все же дебаты он смотреть согласился, из любопытства.

Он потягивал пиво, сидя на коричневом кожаном диване, когда ведущий задал вопрос, которого Хэнк услышать не ожидал.

– Сегодня я хотел бы начать с темы, которая волнует каждого избирателя: нити. Как, я уверен, мы все слышали, Китай только что выпустил новый общенациональный закон, приняв подход, противоположный недавнему постановлению Северной Кореи, и вместо этого требуя от всех граждан открывать свои коробки при получении и подавать отчет в правительство с указанием длины нитей. В то время как большинство усилий Конгресса по решению проблемы нитей здесь, в США, в основном застопорилось, мы все, конечно, следим за трагическими событиями последнего времени, включая стрельбу в Нью-Йоркской больнице в прошлом месяце и в торговом центре в Техасе, которые, по-видимому, связаны с появлением нитей. Итак, кандидаты, заставило ли вас появление нитей пересмотреть какие-либо свои позиции или предложения?

Энтони Роллинз был наготове. Он проигнорировал основную часть вопроса и перешел к речи, которую явно отрепетировал.

– Президентство – это высшая должность в нашей стране, и тот, кто будет избран, должен служить своей стране в течение четырех, а возможно, и восьми полных лет. Баллотируясь в президенты, вы обещаете народу великой страны, что готовы и способны посвятить себя работе в Овальном кабинете в течение всего срока, а возможно, даже двух. Вот почему я смиренно представляю вам, народ, наряду с моими налоговыми декларациями и сообщениями в «Твиттере», кое-что еще более важное. Мою нить.