Когда порвется нить

Зима

ДЖЕК

Джек ковырялся в тарелке с креветками в углу номера люкс корпоративного отеля в окружении бежевой мебели разных оттенков, пытаясь подготовиться.

Костюм сидел на нем немного свободнее; он потерял на удивление много мышечной массы за те месяцы, когда перестал тренироваться в спортзале. Через окно он мог видеть рой протестующих, собравшихся у отеля, с табличками «Поддержим коротконитных!» и «Остановите Роллинза!».

Через несколько минут Джек будет стоять на сцене под аркой из красных и синих воздушных шаров, пока его дядя произносит речь о будущем нации, а тетя машет толпе, которая, казалось, становится все больше и громче с каждым митингом. Сегодняшнее мероприятие, самое крупное за все время, транслировалось по телевидению на всю страну.

Джек посмотрел на отца, который читал, сидя в соседнем кресле, и слабо улыбнулся ему.

– Тебе лучше отточить эту ухмылку перед съемками, – сказал его отец, перелистывая страницу газеты. – И может быть, тебе стоит просто сесть и расслабиться, пока мы не понадобимся. Хватит корпеть над едой.

Когда отец Джека впервые услышал о том, что Джек и Хавьер поменялись нитями, он, конечно, испытал облегчение и благодарность за то, что его ребенка ждет долгая жизнь. Но в то же время пришел в ужас от поступка мальчиков. Он часами ругал Джека, потрясенный тем, что сын поставил под угрозу наследие Хантеров и пошел на такой обман. Это продолжалось до тех пор, пока Джек не напомнил отцу о рассказах дедушки Кэла о службе в армии. Дед всегда восхищался солдатским братством, верностью товарищей. Джек сообщил отцу, что Хавьер мечтал поменяться с ним местами и они так и сделали. Его отец никогда не узнает правды.

Джек знал, что отца до сих пор мучат кошмары о том, что его обман будет разоблачен и поставит под угрозу репутацию всей семьи.

– Только три человека в мире знают об этом, – снова и снова заверял его Джек. – Только я, ты и Хави. Вот и все. И никто из нас не расскажет.

Однако свет софитов все ярче освещал Кэтрин и Энтони, и отцу Джека было трудно не испытывать беспокойства. Он с ужасом ожидал того дня, когда в недалеком будущем правда неизбежно выплывет наружу.

Джек наконец-то понял, почему его воспитывали таким одиноким. Его научили заботиться о себе в надежде, что, когда придет время, Джек справится с любыми трудностями.

Сегодня Джеку оставалось только стоять в углу сцены и изображать поддержку членов семьи. Однако у него был другой план.

Джек знал: что бы он ни сделал сейчас, это не отменит его эгоистичных мотивов, побудивших его пойти на обман в июне; какие бы слова он ни произнес сегодня вечером, это не изменит его многомесячного молчания. Но, возможно, этого все же будет достаточно, чтобы выполнить обещание, данное Хавьеру.

Высокий охранник в солнцезащитных очках заглянул в комнату.

– Мистер Хантер, Джек, ваш выход.

Отец Джека встал с кресла.

– Как мой костюм? – спросил он Джека. – Не помялся?

– Нет, сэр, – сказал Джек, и удовольствие, с которым он отвечал на просьбы отца, даже такие незначительные, едва не заставило Джека отказаться от своего плана, тем более он знал, что вина отчасти ляжет и на его отца. Но он зашел слишком далеко, чтобы отступать.

В лифте Джек думал о демонстрантах у отеля, которые до сих пор скандировали свои лозунги. Он думал о митинге в августе, где человек по имени Хэнк расстался с жизнью во время протеста. И он думал о неизбежной смерти Хавьера, солдата, которым он всегда хотел быть, а ему чуть было не сломали судьбу. Когда-нибудь об этом тоже будут говорить протестующие.

У Джека была длинная нить, гораздо длиннее, чем у Хэнка или Хавьера. Самое меньшее, что он мог сделать, – это присоединиться к ним сейчас. Увидеть несправедливость и не отворачиваться. Как сказала ему та женщина, Леа. Он был так поглощен своим противостоянием с Хави, что больше ничего не видел. Но эта битва была не просто между Энтони и Джеком, Хавьером, или Хэнком, или человеком с планшетом и парнями в Нью-Йорке. Это было важнее, чем все они, вместе взятые.

Джек с отцом вышли из лифта, чтобы присоединиться к ожидающему их распорядителю сцены. Джек сунул пальцы в карман и осторожно вытащил маленькую золотую булавку с двумя переплетенными нитями. Он вертел ее в потной ладони, следуя за распорядителем по коридору, и наконец прижал к лацкану, когда его ослепили огни сцены.

Энтони готовился через несколько минут начинать приветственную речь, когда произошло нечто неожиданное.

Джек стремительно шагнул вперед, выхватил микрофон из рук дяди, шокируя всех на сцене и в зале и даже немного удивляясь самому себе. Как только микрофон оказался в его руках, все на мгновение замерло, застыло на две секунды – весь зал ждал продолжения.

Энтони, казалось, тоже ждал. И он, и Кэтрин, и отец Джека замерли в замешательстве, не зная, как реагировать. И пока все пытались осмыслить разворачивающееся перед ними действие, Джек заговорил.

– Я племянник Энтони, – сказал он. – Солдат с короткой нитью, о котором он вам рассказывал.

Фразы одна за другой вылетали у Джека изо рта, поскольку он пытался сказать как можно больше, прежде чем кто-то неизбежно заставит его замолчать. Энтони и Кэтрин все еще смотрели на него, потеряв дар речи. Возможно, они надеялись избежать унизительной сцены, позволив ему высказываться хотя бы минуту, притворившись, что это не спонтанный переворот.

– Но правда в том, что моему дяде на самом деле наплевать на меня и на всех коротконитных! – заявил Джек. – И нам пора набраться храбрости, чтобы противостоять ему! Никто не отличается от других из-за своей нити. Ничья жизнь не имеет меньшего значения. Мы все люди, не так ли? – Джек практически умолял толпу прислушаться. – Энтони Роллинз заботится только о победе! Не позволяйте ему вас запугивать! Не позволяйте ему развращать…

И тут Джека отбросили от микрофонной стойки, его руки чудом не вывалились из суставов, когда телохранитель утащил его со сцены, а над аудиторией повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь скрипом лакированных туфель Джека, волочащихся по полированному полу.

Двадцать минут спустя Джек сидел на стуле за кулисами под охраной двух членов команды безопасности Энтони, как наказанный ребенок.

На мониторе под потолком Джек видел, как Энтони извинился за прерванное выступление, закончил свою речь и ушел со сцены вместе с женой, сказав зрителям «спасибо».

Откинувшись в кресле набок, Джек заметил, как его тетя и дядя появились за кулисами, прежде чем они смогли увидеть его. Отец Джека шел позади них.

Менеджер избирательной кампании Энтони встретил их натянутой улыбкой.

– Вы оба выглядели великолепно. Речь прозвучала прекрасно. Вы справились с ситуацией как профессионалы.

Но как только Энтони отошел от камер, его лицо исказилось в яростной гримасе.

– Где он, черт подери?

– Мы оставили его за кулисами, – сказал менеджер.

Энтони резко повернулся к Кэтрин и своему шурину:

– Кто-нибудь из вас знал об этом?

– Нет. Конечно, нет! – запротестовала Кэтрин. Отец Джека энергично покачал головой.

– Он что, совсем спятил? – крикнул Энтони.

– Я не… я не знаю, – заикаясь, проговорила Кэтрин. – Может быть, он просто хотел сказать, что это способ идентифицировать себя с другими коротконитными.

Глаза Энтони сузились, и он направился к Джеку, а Кэтрин, отец Джека и менеджер избирательной кампании заторопились следом.

Увидев приближающегося дядю, Джек встал со стула, золотая булавка на его пиджаке сверкнула под светом кулис.

Энтони подбежал к Джеку, схватил его за лацкан и сильно встряхнул.

– Да что с тобой такое? – закричал он, брызгая слюной Джеку в лицо.

Какофония испуганных криков вырвалась у Кэтрин, отца Джека и менеджера одновременно.

– Энтони!

– Оставь его в покое!

– Пожалуйста, успокойтесь, сэр.

Только Джек молчал, глядя в яростные глаза дяди, его сердце гулко стучало в барабанных перепонках. Он думал, что Энтони может даже ударить его, пока отец и тетя Джека не оттащили его, пытаясь успокоить.

Отец Джека выпрямил спину, став на дюйм выше Энтони.

– Это мой сын, – прорычал он.

– Да? Его чертова речь может стоить мне Белого дома! – бушевал Энтони.

– И мне не нужно напоминать тебе о той роли, которую мы, Хантеры, сыграли в попытке доставить тебя туда, – сказал отец Джека. – Так что попрошу тебя держать руки подальше от любого члена нашей семьи.

Энтони посмотрел на отца Джека, не желая чувствовать себя приниженным.

– Кроме того, возможно, мы все слишком остро реагируем, – добавил отец Джека. – Зрители знают, что у Джека короткая нить и стресс от этого может свести с ума любого. Я уверен, что они поймут.

Кэтрин положила руку на грудь мужа и обиженно взглянула на племянника.

– Почему ты сказал такие ужасные вещи, Джек?

Джек знал, что в этот момент его тетя выбрала свою сторону, но он почувствовал прилив уверенности.

– Я думал, ты хочешь, чтобы весь мир знал, что у меня короткая нить, – вызывающе глядя на Энтони, произнес Джек.

Менеджер избирательной кампании ловко вмешался, прежде чем Энтони успел ответить.

– Сэр, нам пора, больше ждать нельзя. У нас запланировано три интервью, и мы уже опаздываем.

– Ладно. – Энтони практически выплюнул это слово, прежде чем в последний раз бросить мрачный взгляд на племянника. – Но я хочу, чтобы он убрался отсюда. Немедленно. ЭМИ

Эми никогда не чувствовала себя такой одинокой.

Она никогда так ужасно не ссорилась с Ниной, и никогда они так подолгу не сторонились друг друга. С той ночи на кухне прошел месяц, свадьба Нины приближалась, и Эми мечтала поговорить с кем-нибудь, с кем угодно, чтобы объяснить свой взгляд на события. Но ей было слишком стыдно разглашать подробности, особенно перед родителями, которые могли посмотреть на трагедию сквозь пальцы и увидеть огромный дар: их старший ребенок встретил свою любовь и был сильно любим в ответ. К счастью, Нина, похоже, тоже никому не рассказала об их споре, поскольку никто из членов семьи не спросил Эми, почему ее не пригласили на свадьбу. (В том году Нина провела День благодарения с родителями Моры, оставив Эми наедине с кузенами.)

Сидя за учительским столом в школе, Эми постоянно слышала слова сестры. В те часы, когда она не вела уроки, класс казался ей давящим и душным, и она не могла ничего есть без того, чтобы желудок не взбунтовался. Казалось, что-то грызет ее изнутри, и ей хотелось, чтобы это были просто остатки гнева после ссоры, но она знала, что это нечто большее.

Это было чувство вины.

Даже после всех оскорблений, которые они бросали друг другу, Нина оставалась ее единственной сестрой, старшей подругой, самым большим доверенным лицом и советчиком. А теперь она выходила замуж. И Эми не будет на церемонии.

Как она могла жить в мире с собой, зная, что пропускает один из самых важных дней в жизни Нины? Зная, что своими словами она все испортила?

Она вспомнила тот день, когда Нина пришла домой в слезах из школы и закрылась в спальне с матерью, а Эми сидела на ковре за закрытой дверью, прислонившись спиной к стене, и ждала, когда сестра выйдет. Она зажмурила глаза, молясь о том, чтобы Нина не страдала, и представляя, как будет мстить всем девочкам, которые причинили ей боль.