Когда идет дождь…

— Без Пал Романыча? — вынырнула Эля из глубины кулис.

— Что ж поделаешь… Завтра навестим его и поговорим об этом еще. Грустно это. Тем более, что день назначен. Декорации, реквизит и маски готовы.

Примолкшей, сиротски разбредающейся группой ребята двинулись к автобусной остановке. На ней по этому позднему часу уже никого. И транспорта не видно. Наконец, все запихиваются в какой-то подвернувшийся автобусик, и — по домам.

У своего подъезда Эля остановилась и подняла к небу голову. Там одна за другой зажигались звезды.

«Ветерок, проникший к той бедной женщине в дом. Этот порыв ветра — я. На своем лету буду ей нашептывать много чудных слов утешения. Вот так, как это умеют делать одни только дети. Святые дети», — она засмеялась хрустальным переливом детских голосов. И будто тихий звон серебряных колокольчиков пронесся по двору.

— Я слышу. Слышу, да? — Эльмира прислушалась. — Или это мое эхо? Или звезды? Нет, не звезды и не эхо — это журавлиный пух. Он летит на мои плечи, руки, волосы… Пушистый-пушистый. И светится в темноте, как голубой снег под большими старыми дубами в моем странном сне. Как отзвук чьей-то далекой жизни.

В Уфимском театре кукол зачетный спектакль студентов института искусств. На улице весна, и совсем по-праздничному светит солнце!

За кулисами сцены волнение. — Все! Начали!

«Пошла первая сцена. Без Пал Романыча пустыня какая-то. Жаль, что играем без него. Слава Богу, пока все идет неплохо. Я совсем не волнуюсь. Может быть, немного… На мне плащ до пят с капюшоном. В руках на веревках куклы, изображающие японских карапузов с черными кисточками волос на лысых головках.

В зале мама и Петька. Любимый мой сын. Видишь, как красиво на сцене? Расписная ширма, а на заднике совершенно прелестный японский пейзаж. Запомни, сын, этот спектакль. Спектакль, где играет твоя мама.

Почему-то заныло сердце. Зазвенело в ушах. Что это? Клекот журавлей? И вдруг оборвалось. Мой выход…»

И голубым в снегу, с кровавым зевом пасти
Тигриным шорохом взметнулось небо вдруг!
Как иероглифы из этой старой сказки
Бег ног моих босых и взлет крылатых рук!
Мой красный плащ рванул кулис забрало,
И щебетом бездумных, легких птиц
Рассыпан детский крик,
Как плач, как смех, как миг,
В котором журавлиха умирала, Любившая так мужа без границ…
Вскружу я неба синь тем пухом журавлиным!
И зеркалом застынет солнца прядь…
В купели облаков, плывущих на крестины,
Омою душу, чтоб обет принять.
И пусть летит тот пух, как снег
С волос моих…
Как дань любви в прекрасном сне
С надежд моих…

— Мама! Мама!!!

Он увидел ее издали. Эля медленно шла по аллее к их корпусу.

— Мама приехала!

Петя с разбега бросается к ней, обхватывает руками ее ноги и прячет лицо в складках яркой, цветастой юбки.

— Ой, ты ж меня свалишь с ног!

— У нас здесь, в санатории, праздник. Правда, правда! Настоящий праздник, как в детском саду! Будем играть, петь и подарки дадут.

— Хорошо вам тут с бабулей отдыхать, а?

— Да.

Лилия Федоровна вглядывается в лицо Эльмиры.

— Ты не болеешь?

— Нет, мама. Что ты так в меня всматриваешься? Я просто устала с дороги.

— Отдохнешь немного и на праздник с Петрушей пойдешь.

Петя хлопает в ладоши и щурит глаза то на маму, то на солнце.

В комнате, где живут Лилия Федоровна с внуком, светло, и по-казенному строгая чистота. Эля прилегла на кровать.

После обеда Пете не спится, он уже собирается на праздник. Наконец, бабушка сообщает, что можно на самом деле приводить себя в порядок. И что время уже подошло.

— Эльмирочка, вставай.

— Нет, я не пойду никуда. Дайте еще немного полежать.

— Я тебя не понимаю. Ребенок же хочет идти с мамой. Вставай! Не ленись!

На огромной лужайке собрались отдыхающие с детьми.

— Голубой вагон бежит, качается, — подтягивают баянисту две пожилые дамы в панамках, очевидно, бабушки. Массовик, изжелта крашеная блондинка в брючном костюме перебегает короткими ногами площадку, созывая в мегафон всех отдыхающих на праздник:

— Сегодня в нашем заезде, заезде «Матери и ребенка», веселый праздник, праздник Чебурашки!

Она торжественно, под звуки туша, одевает на голову баянисту шапочку с плоскими большими ушами.

— Мам, идем в хоровод!

— Нет, иди с бабушкой, а я на вас посмотрю. Мне тут так хорошо, в теньке, под деревьями.

— Хочу с тобой! Кто с мамами, тем дают призы!

— С бабушками тоже дают.

— Эльмира, ты мне не нравишься. Плохо выглядишь. Случилось что?

— Все нормально. Что за вопрос?

«Что-то неладно», — подумала про себя Лилия Федоровна и пошла с хныкающим Петей в хоровод.

Эля помахала им рукой. И вдруг у нее в глазах задвоились верхушки деревьев и раздвоился ушастый Чебурашка-баянист.

— Что это со мной? — она тряхнула головой. — Сейчас все пройдет, все пройдет…

«Жить надеждой — это, наверное, не самое худшее, что нам дано жизнью. Мы стали, по всей видимости, «наркоманами» пограничной ситуации. Нам время от времени нужны встряски, которые будоражили бы кровь, будоражили воображение, хотя в идеале мы стремимся к обратному — к покою.

Сартр сказал: «Ад — это другие!» На что мы обрекли друг друга? На паперть. Бежать впереди себя, чтобы не думать, не оглядываться, чтобы забыться. А чужие люди, будь то друзья или мать, подают нам желанное подаяние — жалость, мимолетные встречи, участие. В этих подаяниях нет самого главного — понимания.

Они любят — да. Пытаются отогреть — да. Они пытаются дать даже то, что не в состоянии дать. Что делать! Это удел всех нищих, которые ждут золотой, а получают медные полушки. Для тех, кто в свое время миллион разменял по рублю, это закономерно.

Почему, когда души так близки, их оболочки не могут сосуществовать вместе?!? Разве это не абсурд? Неужели, эти столь недолговечные футляры так самонадеянны и амбициозны? Они ревнуют, оспаривая право на собственность?

Зачем любящим душам необходимо плотское совместное существование своих хозяев? Это является обязательным правилом игры для земных? Ведь достаточно просто любить! Наверное, именно против этих плотских взаимоотношений восстает душа. Она хочет освободиться. Смерть для влюбленного — это наивысшее сладострастие, потому что души освобождаются, сливаясь воедино. (Ромео и Джульетта.)

Они вольны делать что угодно, а можно им одно — быть вместе с вечностью, неся энергию созидания, в отличии от их земных коллег, которые являются разрушителями, развратителями до тех пор, пока не заплачена цена за…»

В Уфе по этой осени дожди. Эля, раскрыв зонтик, ловко обегая лужи, спешит в институт.

— Ба, какие люди! Эльмира, привет! Давно из Питера?

— Привет, Сережа. Да, порядком уже…

— Как там Юрка?

— Все как всегда. Суета сует. Гастроли, гастроли…

— «И некому руку подать…». А ты чего такая потухшая?

— Голова болит.

— Так не надо загоняться. Надо вовремя приостановиться, нажать на фрукты, овощи — благо сезон. Войти с собой в контакт, проявить к своей особе внимание-она это любит.

— Ладно, поняла. Встретиться бы, когда время будет. — Приходите в гости с Петькой. Эллка рада будет. — Как она? Танцует? Ездили куда-нибудь? — Пока нет.

— Привет ей! Ну, пока! Бегу!

— Пока!

И он, не удержавшись, посмотрел ей вслед.

Последний год учебы. У Павла Романовича разговоры о дипломном спектакле. Задумываются некоторые сцены из «Ревизора» Правда, пока еще все не решено.

— Интересно у гениального Салтыкова-Щедрина. Такая же изумительная сатирическая галерея типажей наместников власти. Какие фамилии: Негодяев, Прыщ, Угрюм-Бурчаев. У последнего во взгляде была только «голая решительность и ничего более». Вам, дорогие мои, хорошо бы это все прочесть, чтоб понять ту атмосферу.

— Что? Она так здорово отличается от нашей? — Да, неумирающая комедия «Ревизор»!

— Комедия? Это, скорее, трагедия! Я имею в виду нашу трагедию, что эта комедия современна. — Эля нервно теребит рукав кофточки. — Трагикомедия…

— Как я сегодня устала… Таньк, я зайду к тебе, а? Отлежаться немного. А то мама опять взволнуется, почему я такая…

— Правильно, что ее волновать. Мамы всегда преувеличивают. Потом, она так устает с Петрушей.

Утром Эля проснулась бодрая. И сразу стало светлее, и Петька веселым криком оглашает квартиру.

В институт они идут вдвоем с Танькой.

— Ты, Эльмирк, сегодня выглядишь лучше. Я ж тебе говорила — пройдет темная полоса, придет черед светлой. Ты, знаешь, Рутберг — это фантастика! Эльк, ты не можешь представить всю силу его магии!

— Ну-ну…

— Какие руки, какая пластика!

— Он же, кажется, в энергетическом учился? Вот где и познал тайны энергии!

— Не надо иронии, здесь совсем другое!

— Понимаю, просто шучу. Вот Всероссийский фестиваль по танцам творческих вузов — это серьезно. Надо готовиться. Почему-то мне стало трудно двигаться, какая-то вялостъ в членах.

— А, ерунда все это. Эльмирк, может, ты того?

— Думаешь, беременна? Нет. Пока нет.

— Тогда танцуй, танцуй и займет наш институт какое-нибудь призовое место!

Мы созданы из того, что и сны…

И сном все завершится. Шекспир.

— «Буря» Шекспира. Моя дипломная роль. Роль Ариэля… Ари-эля… Эля… слышите эхо? Или его слышу только я?

— Эля, там все сложно.

— Я чувствую.

— Буря всегда несет разрушение. А здесь она, наоборот, все расставляет на свои места, упорядочивает нарушенный мир. Парадокс. Да? Она помогает раскрыть зло и наказывает его. Добро благодаря ей торжествует! И все же есть здесь что-то неотвратимое и пугающее своей тайной. Ариэль…

— У Проспера корыстные цели? Ведь он хочет выдать дочь за сына короля? — Нет, не совсем… Корысть — это когда в ущерб другим, а здесь все наоборот.

Тут требование сердца освободиться от обиды путем восстановления справедливости. И является Ариэль — дух, вызывающий смятение в природе. Буря-средство, Ариэль его проводник.

Мудрый Просперо. Его воля и любовь к дочери решают все. Сильное желание превращает Просперо в волшебника. Реально, да? Фантастика, да?

Ты — Ариэль, собирающий росу с Бермудских островов, готовый сделать все, что скажет Просперо:

«…Плыть по волнам, иль ринуться в огонь,

Иль на кудрявом облаке помчаться!..»

— Мне кажется, Пал Романыч, у него в словах сожаление об оставшихся целыми и невредимыми людях после кораблекрушения. У него в глазах должны сверкать демоны. Это как на охоте, когда просыпается жажда разгула.

— Ариэль — дух. Он непредсказуем. Демоны тоже духи… Давай почитаем. Я тебе буду подавать реплики Просперо.

Просперо.

Так, Ариэль!

Ты порученье выполнил отлично.

Но дело есть еще. Который час?

Ариэль.

Уже за полдень.

Просперо.

Два часа, не меньше.

А до шести должны мы все успеть.

Ариэль.

Ты шлешь меня на новые труды? Позволь же, господин, тогда напомнить: Ведь ты мне обещал…

Просперо.

Как? Недовольство? Чего ты хочешь от меня?

Ариэль.

Свободы!.. Шекспир.

— Ариэль. Я прилетел из стихии. Я — дитя стихии, — взлетели Элины руки. Сквозная. Прозрачная легкость и вдруг вихрь! Он подхватывает ее фигурку отрока с длинными ногами. Трепетные раскрылья ноздрей, и глаза, в которых таится жажда бури…