Белый кролик, красный волк

ДАННОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ НЕДОКАЗУЕМО.

В животе нервно заурчало. Смысл я, конечно, понял. Это утверждение действительно было недоказуемо, потому что доказательство его истинности доказало бы его ложность — и добро пожаловать на территорию парадоксов.

«Это просто игра слов», — сказал я себе. Просто хитроумный каламбур, основанный на расплывчатости языка, на котором мы ведем разговоры о кофе, котятах и ядерных войнах. С математикой такие условности не работают.

Но Гёдель был математиком, и у меня возникло тревожное предчувствие: я понял, к чему это ведет. Если бы вам удалось составить уравнение, которое докажет собственную недоказуемость, тогда быть беде, ведь, по сути, этим вы сломали бы саму математику. Я вспомнил затравленный взгляд Гёделя и дрожащими пальцами перевернул страницу.

Черт.

Уравнения змеились по всей странице. Сколько уже я учусь в этой школе, и все время эта книга пылилась здесь в библиотеке, выжидая момент, чтобы перевернуть мою вселенную.

Я перечитал всё пять, шесть, семь раз, вопреки всему надеясь найти какую-нибудь ошибку, оплошность, которую не замечали до меня сотни читателей, чьи жирные пальцы заляпали пожелтевшие страницы.

Я ничего не нашел.

Я дошел до последней строки главы, и — вот оно, ку де грас[3]:

Недоказуемая теорема.

Вот и все. Математика не абсолютна. Она не могла найти решение, а за пределами математики не существовало ничего более фундаментального и конкретного, что могло бы справиться с этой задачей.

Черт.

Черт черт черт черт черт.

Я почувствовал, как утрамбованный в желудке обед поднялся к горлу. Меня тошнило. Я сжал в руках книгу с такой силой, что хрустнули костяшки пальцев.

Я сверлил ее взглядом.

Недоказуемая теорема. Вопрос без ответа. Задача, над которой могут биться и я, и тысяча таких же, как я, и миллиард миллиардов суперкомпьютеров до тех пор, пока не потухнет солнце, и ни на шаг не приблизиться к решению.

«Если такая теорема существует, — спросил противный голос из глубины сознания, — как ты можешь быть уверен, что она всего одна?»

Я обмяк в кресле.

АРИА умерла.

Вся моя теория строилась на двух основных предпосылках. Что, во-первых, мои панические атаки были, по сути, математической проблемой; и, во-вторых (предположение настолько очевидное, что я даже не заметил, как допустил его, — а не это ли в итоге обязательно бьет под дых), что любая математическая задача может быть решена с помощью математики.

Гёдель проделал в моем втором предположении дыру таких размеров, что в нее спокойно вписался бы авианосец. Под маской любого уравнения может оказаться уродливая, неразрешимая, разрушающая жизнь западня.

Все тайные надежды, планы, которыми я делился с Ингрид, гулким эхом носились в коридорах моего сознания.

Если бы мы решили это уравнение… Пусть на это уйдут годы, но я бы узнал, наконец узнал, кончится это когда-нибудь или нет.

Книга выпала из онемевших пальцев, и я даже не слышал удара об пол.

Но внутренний голос не сдавался: возможно, с АРИА все будет по-другому. Возможно, на эту теорему все-таки есть ответ. Там все еще может быть доказательство. Но голос был слаб. Моя мечта трещала по швам, и как бы я ни хватался за обрывки, они не давались мне в руки. Я представил себя сгорбившимся над столом, изъеденным возрастом и сомнениями, год за годом продолжая вычисления, не зная, приблизился ли я к ответу.

Я опустил глаза в пол. Книга раскрылась при падении, и на меня снова взирали голодные глаза Гёделя.

…нельзя знать наверняка.

ДАННОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ — ЛОЖЬ.

Ложь, которая уничтожила мою уверенность во всем.

Я сбежал из библиотеки. Джули окликнула меня, но слезы мешали видеть ее лицо и слышать голос. Я наугад бежал по коридорам, лишь бы куда-нибудь бежать. Дождь бомбардировал окна сотнями капель в секунду, слишком много, чтобы сосчитать.

Часы в холле отсчитывали секунды: 6:47, а мамы все не было. Я достал из кармана телефон и набрал Бел, но она не ответила. Я попытался позвонить Ингрид, но не смог заставить себя нажать на кнопку. Я вспомнил ее глаза, когда я рассказывал ей про АРИА, загоревшуюся в них надежду, и не смог, просто не смог растоптать ее.

Я привалился спиной к шкафчикам и сполз на пол, горячие слезы текли по моим щекам. Я чувствовал себя одним во Вселенной.

Но я был не один.

Я услышал шаги слишком поздно.

Бен Ригби, с мокрыми от дождя волосами, сбросил с плеча футбольную сумку и отделился от компании приятелей.

— А ты какого черта все еще здесь?