Белый кролик, красный волк

— Уверен? — Рита напряжена, на ее лице застыло выражение, которое я не могу прочесть. — Подумай. Куда она могла пойти? Вы близнецы. Никто не знает ее лучше, чем ты. Когда ты в последний раз принимал лекарства? Недавно? Хорошо. Тогда думай.

Я тупо мотаю головой. Я не знаю. Она должна быть здесь, со мной и мамой. Еще одна страшная мысль бьет в солнечное сплетение. Я вспоминаю, как бежал по всем этим коридорам. Вдруг Бел лежит в другом таком же коридоре, истекая кровью, и рядом нет никого, кто мог бы ей помочь?

— Вдруг она тоже ранена? — Я задыхаюсь.

— Нет, — уверяет Рита. — Мы уже всё проверили. Ее здесь нет.

— Я не… я не…

Но что-то не так, что-то не дает мне покоя.

Когда ты в последний раз принимал лекарства?

Как она узнала?

Потому что она мамина коллега, придурок. Она ее подруга. Она назвала ее по имени. Конечно она знает о таблетках — она знает о тебе все.

Но тогда почему — и подозрение, как червяк, закрадывается в мою голову, — почему я не знаю о ней ничего? Если они с мамой достаточно близки, чтобы обсуждать мое медикаментозное лечение, почему мама никогда не упоминала о Рите?

Глупый, дурацкий, параноидальный мозг. Сосредоточься, бесполезный ты кусок дерьма. Она хочет помочь. Она пытается сказать, что Бел пропала, а ты только и можешь, что придираться к словам. Парамедики с мамой вышли за дверь на три четверти. Один из них придерживает ее ботинком. Массивным черным кожаным ботинком. На носке которого — длинная царапина, из-под которой выглядывает стальной носок. Сердце ухает вниз.

— Стойте… — я бросаюсь вперед в тот момент, когда за мамой, чье лицо наполовину скрыто налипшими влажными прядями, захлопывается дверь, окончательно скрывая ее из виду.

— Стойте…

— Питер? — Рита смотрит на меня с беспокойством. — Можешь пойти за ними, Питер, все в порядке.

— Кто вы такая? — сипло спрашиваю я сквозь мокроту и слезы в горле.

— Я же говорила, — отвечает она. — Я врач, я ваш друг. Меня зовут…

— Я вам не верю, — перебиваю я. — Если вы мамина подруга, почему она никогда не рассказывала о вас? — Мысли лихорадочно скачут, и слова спотыкаются друг о друга. — У фельдшера царапина на ботинке, точно такая же была у того парня, который ставил столы в зале. Там было восемь техников, две команды по четыре человека. И здесь было четыре фельдшера, хотя обычно на вызов посылают двоих. И вы говорили с ними так, как будто вы давно знакомы. Вы сказали: «Нам придется это сделать». Нам. Каким таким «нам»? Кто вы все такие?

Я замолкаю и перевожу дыхание. Заткнись, Питер. Послушай, что ты несешь: ты перенервничал и ведешь себя как параноик. Я смотрю на Риту, надеясь, что она будет все отрицать, — тогда я смогу выдохнуть и довериться ей. Одному мне не справиться. Сейчас она все объяснит, непременно объяснит. Расскажет все как есть. Она мне поможет.

Рита смотрит на меня. Потом переводит взгляд на часы. И вроде бы приходит к какому-то решению.

— Ты можешь либо поверить в то, что мы на твоей стороне, — говорит она, и ее тон нисколько не меняется. — Либо ты можешь считать нас своими врагами. Получается, твоя истекающая кровью и беспомощная мать сейчас находится под нашим контролем. Так что в любом случае тебе выгоднее делать так, как мы говорим.

Внутри меня все леденеет. Я уставился на нее и не могу отвести глаз. С невозмутимым выражением она терпеливо ждет моего решения.

Я поворачиваюсь на сто восемьдесят. Сквозь матовое стекло еще видно, как они увозят маму по длинному коридору. Мне хочется драться — бешеное желание растет во мне и распирает грудную клетку так, что, кажется, вот-вот вырвется наружу и потащит за собой, но их слишком много, они слишком крупные, и даже если в какой-то гомерически малоправдоподобной вселенной я смогу одолеть четырех взрослых мужиков, дальше-то что? Слишком много времени потрачено впустую. Мама может умереть до приезда второй скорой, настоящей скорой. Ее единственная надежда — ее же похитители.

Где же ты, Бел?

Я сглатываю кислую слюну и говорю:

— Что мне нужно делать, говорите.

Сквозь стекло я вижу мутную человеческую фигуру, бегущую к нам. Человек тормозит, огибая мамины носилки, затем снова набирает скорость и врывается в двери. Я узнаю в нем человека в сером костюме. Сейчас его галстук ослаблен, лицо раскраснелось. Когда он видит меня, на его лице мелькает что-то вроде облегчения, быстро сменяясь недоумением. Он поворачивается к Рите.

— Где девушка? — строго спрашивает он. В его голосе слышится североирландский акцент.

Рита молчит.

— Ты что, не знаешь? — возмущается он. — Какого че…

— Следи за выражениями, — ледяным тоном обрывает его Рита.

Метнув на меня беглый взгляд, он снова возвращает свое внимание к ней. «Девушка», — лихорадочно соображаю я. Он имеет в виду Бел?

— Ее нет? Он забрал ее? — шипит мужчина. — Как это могло произойти? Как он вообще сюда попал?

«Он». В мыслях разброд. Кто такой «он»?

— Не знаю, — признается Рита.

— Твои люди должны были мониторить все входы и выходы.

— А твои — вести наблюдение, Шеймус. Хочешь сейчас искать виноватого? — В голосе Риты звенит опасное напряжение.

«Пора нырять с аквалангом, родной», — не к месту думаю я.

— Не сваливай на меня ответственность.

— И свалю, если решу, что так надо, — говорит Рита тоном, не терпящим возражений. — А теперь возвращайся к своим мониторам и организуй нам отступление.

Она снова поворачивается ко мне, а я смотрю, как человек убегает обратно через двойные стеклянные двери.

— Шагай передо мной, — приказывает Рита таким тоном, как будто она приставила пистолет к моему виску. Но ей не нужен пистолет — у нее моя мама на носилках. — Не отходи от меня дальше чем на двадцать дюймов. Посмотри на меня. — Я смотрю ей в глаза. — Ты знаешь, сколько это — двадцать дюймов? — Я киваю. — Вот и славно, тогда иди.

Она делает паузу и добавляет:

— Похоже, у тебя неплохие инстинкты, так что, если заметишь что-нибудь подозрительное, кричи, не стесняйся.

Она разворачивает меня за плечо и толкает к двери. На холодном стекле остаются ржавые отпечатки рук. Мамина кровь сохнет, запекаясь в трещинах и складках моих ладоней.

За спиной я слышу гудок мобильного телефона: Рита кому-то звонит. Трубку берут после первого же гудка.

— Домашний, — голос на другом конце провода слабый, но я достаточно близко, чтобы расслышать слова.

— Кролик у меня, — говорит Рита.

— А волк?

Я резко вздрагиваю.

Волк.

Волк, который похитил мою сестру?

Рита колеблется и только потом отвечает, и в ее голосе я слышу то, чего не слышал от нее до сих пор, то, что знакомо мне лучше любого другого чувства, — страх.

— Ищи ветра в поле.