Белый кролик, красный волк

СЕЙЧАС

— Пусто, — Ингрид хмуро оглядывается по сторонам. — Тут пусто. Никого нет.

Я медленно поворачиваюсь кругом, глядя на осыпающийся терракотовый фасад школы, черные водосточные трубы, побеленные подоконники, трехметровую кирпичную стену, огибающую школьную территорию по периметру: в этой аудитории Бел проводила свои уроки по бесстрашию для начинающих. Позади меня — стена деревьев. Их ветки пылают осенью и прячут нас от любопытных глаз. Все так же, как и в последний раз, когда я приходил сюда.

Большим пальцем проверяю зарубцевавшуюся вмятину на лбу и, прищурившись, смотрю на кроны деревьев, как будто вычисляю ветку, которая ее оставила. Этот укромный уголок за школой хранит огромную часть моей жизни — моей и Бел, — и у меня не укладывается в голове, что кому-то он мог показаться «пустым». Впрочем, зависит от того, что искать. Для меня это место играет огромную роль, но для Ингрид — это белый шум и отсутствие сигнала.

Я ворошу красные, по щиколотку листья. Они взлетают над землей и шуршат, как статические помехи.

— Уверен, что это то самое место? — спрашивает она меня.

— Знаешь же, что да.

— Тогда… не знаю, Пит. Может, ты знаешь ее не так хорошо, как тебе кажется.

Какая-то часть меня надеется, что это правда, что Бел последовала собственному совету, 17-20-13, и бежит, бежит, и сейчас она в тепле и безопасности, далеко отсюда. Мне нравится эта часть, и я бы хотел быть таким целиком, но это не так, и другая часть меня, которая глубже и реальнее, снова и снова бормочет «моя аксиома моя аксиома моя аксиома», панически дыша, в то время как мир начинает опрокидываться от мысли, что с ней что-то могло случиться.

— Питер, — встревоженно зовет Ингрид, и я вслед за ней смотрю на него: свет стремительно уходит. — Если ее здесь нет, то и нам лучше не оставаться.

Я тупо киваю, но вместо того, чтобы через лес возвращаться назад, плетусь к школе, на каждом шагу пиная листву, как десятилетний ребенок. «Почему нельзя подождать?» — хочу спросить я. Мы здесь всего двенадцать минут. Но если Бел вообще собиралась приходить, у нее в запасе было семь часов, чтобы добраться сюда.

Если мы уйдем, я не знаю, как ее найти.

Пальцем правой ноги я задеваю что-то твердое. Что-то, что подпрыгивает и катится, пока не упирается в стену. Я замираю.

— Питер? — окликает Ингрид у меня из-за спины. — В чем дело?

Яблоко.

Ярко-зеленое яблоко на красном фоне. Лежит в палой листве у самой стены. В глаза бросается глубокая рана в чистейшей белизне мякоти, там, где яблоко кусали острые зубы.

— Питер? — повторяет Ингрид.

Я не отмираю. Пот начинает щипать шею. Стой. Иди. Красный. Зеленый…

Белый. На одно ужасное мгновение мой мозг пустеет, а потом, слава Гауссу, я начинаю соображать.

Ферменты во фруктах времени даром не теряют. При взаимодействии мякоти с воздухом химические вещества, содержащиеся в яблочном соке, стремительно запускают процесс окисления. Если бы зубы Бел вошли в контакт с яблоком раньше пятнадцати минут назад, мякоть была бы уже не белой, а коричневой, как ириска.

Пятнадцать минут. Мы провели здесь двенадцать. И не видели, чтобы кто-то уходил.

— Питер?

Может, ты знаешь ее не так хорошо, как тебе кажется. Может быть, но мое сердце часто бьется от облегчения и страха, потому что я ее, черт возьми, знаю.

А значит…

Мне приходит в голову одна мысль, и в животе словно разверзается пропасть. Не слишком ли просто нам удалось сбежать?

Для чемпиона среди параноиков, Пит, ты ощутимо сдаешь позиции.

Я оборачиваюсь на Ингрид, но смотрю мимо нее, в чащу деревьев, которые заслоняют поляну. Глубоко в тени что-то блестит.

Я делаю выдох, чтобы успокоиться.

— Ничего страшного, — отвечаю.

Не перестарайся, Пит: не слишком громко, без театральности, просто говори достаточно четко, чтобы тебя услышали. Мне самому кажется, что голос дрожит, и наружу выплескивается страх.

— Ее здесь нет. — Я засовываю руки в карманы и направляюсь к опушке. — Пойдем отсюда.

— ВСЕМ СТОЯТЬ! НИКОМУ НЕ ДВИГАТЬСЯ!

Я жду их появления, но сердце все равно сжимается в крошечный комочек, когда на меня несутся четыре фигуры в темных куртках и джинсах, с черными пистолетами, направленными мне в голову.

— ПОВЕРНИСЬ И ВСТАНЬ НА КОЛЕНИ! РУКИ НА ГОЛОВУ! НЕМЕДЛЕННО ПОВЕРНИСЬ!

Я худенький безоружный пацан, но на меня орут, как будто я гранатами жонглирую. Позвоночник цепенеет от агрессии в их голосах. Я поворачиваюсь и опускаюсь на колени, на голове сцепляя пальцы в замок. Несмотря на вечернюю прохладу, мои волосы взмокли от пота.

Яблоко остается в поле моего зрения, беззаботно лежащее у стены. Я заклинаю ветер подуть сильнее, надуть на яблоко опавшие листья, но кричаще-зеленый фрукт остается на своем месте, у всех на виду.

Что-то твердое упирается мне в затылок.

— Питер Блэнкман. — Голос мужской, с ирландским акцентом. Он кажется смутно знакомым, и это не дает мне покоя, пока я не понимаю: это Шеймус, из музея. — Только подумай повернуться ко мне лицом, и я снесу тебе голову с плеч, так что она долетит до Баллимины. Тебе ясно?

— Ясно, — хриплю я.

— Попытаешься сбежать — Баллимина. Солгать — Баллимина. Короче, попробуй выкинуть хоть что-то, что придется мне не по душе, и это закончится для тебя путешествием в графство Антрим в один конец, которым ты едва ли насладишься. Ясно?

Краем глаза вижу Ингрид. Она об этом знала? В этот миг я пытаюсь прочесть ее мысли так же, как она читает меня. Она бледна как полотно, переводит взгляд то на меня, то на яблоко, и я забываю, как дышать, но она не размыкает губ.

— Все ЯСНО? — кричит Шеймус.

— Д-д-да.

— Хорошо. А теперь ответь мне на один вопрос, и мы все разойдемся по домам. Где, черт возьми, твоя сестра?

Меня начинает трясти. Горячее мокрое пятно расползается по брюкам, ткань прилипает к бедру. У меня дрожат зубы. И хорошо: не так просто будет распознать ложь.

— Я, я, я… я не знаю. Наверное, она ушла.

— Джек! — обращается к кому-то Шеймус. — Думаешь, он прав? Мы вроде все были уверены, что она его не бросит. Что сказано в ее характеристике?

— В ее характеристике сказано, что единственный человек, который знает ее лучше, чем ее характеристика, — это он.

Этот голос мне тоже знаком. В памяти всплывает санитар в форме зеленого цвета. Ты молодец. Снова музей. Вероятно, работает та же команда, что логично: это секретное агентство, секретных агентов не должно быть слишком много. Всякий раз, принимая в команду нового человека, риск провалить задание немного возрастает. Сердце колотится как сумасшедшее, и я отчаянно цепляюсь за детали. Детали позволяют все держать под контролем.

Шеймус сплевывает, и пенистая лужица слюны падает на листья справа от меня.

— Проверь за деревьями.

Они входят в лес, и за спиной я слышу треск и шорох. Некоторое время спустя двое агентов, лысый мужик в кожанке и женщина с эльфийской прической, пробегают мимо меня к стене. Мужик тяжелым ботинком втаптывает яблоко в грязь, но не смотрит на него. Я стараюсь не дышать слишком громко.

Ни один, ни вторая на меня не смотрят, и к лучшему, потому что мое перекошенное от слез и отчаяния лицо наверняка не самая лучшая мина для игры в покер. Мужик исчезает за зелеными железными воротами. Когда он снова появляется в поле зрения, он порхает от одного окна пустующей школы к другому, как привидение, и я почти не могу его разглядеть.

— Ни следа, Шеймус, — говорит он, возвращаясь ровно через шесть минут. (Я это точно знаю, потому что счет — это последнее, что не позволяет моей башке взорваться даже без вмешательства господина Турагента-Баллистика позади меня.)

— Проклятье, — вздыхает Шеймус. — Ладно, вяжите Кролика. Когда вернемся, узнаем мнение Генри по поводу того, что с ним делать дальше.

Мне выкручивают руки за спину, и с пластмассовым треском в мои и без того ободранные запястья впивается пластик наручников-стяжек. Я скашиваю глаза вправо и вижу Ингрид — она тоже стоит на коленях среди палой листвы. Я смотрю на яблоко. Смотрю на нее. Мои собственные слова предательски вползают в голову.

Второй вариант: скажи им правду. Ты немного оступилась, но теперь снова в игре.

У нее дрожат губы, как будто сквозь нее пропустили электрический разряд, но ее глаза пусты. Она знает то же, что и я, и я со страхом понимаю, как заманчиво сейчас выглядит перспектива рассказать им все как есть, чтобы вернуть расположение семьи.

Она не размыкает губ.

Давление на затылок ослабевает. Я слышу хруст листьев за спиной: Шеймус отступает на один, два, три шага. Щелчок разблокировки телефона. Остальные три агента группкой стоят возле Ингрид. Один из них прячет пистолет в куртку и вынимает пачку сигарет. Без оружия в руках он совершенно непримечателен. Сомневаюсь, что узнаю это невыразительное бледное лицо и каштановые волосы, если увижу его на улице. За такую обезличенность ему, вероятно, и платят. Он чиркает спичкой и прикуривает сигарету.

«Ну что же вы», — истерично думаю я. Даже наполовину погребенное в прелой листве, яблоко все еще смотрит прямо на меня. Пошевеливайтесь, уводите нас отсюда. На обратном пути вам заодно выдадут талоны на рак легких.

Он бросает спичку, и я наблюдаю за тем, как она падает к его ногам. Бросить еще недотлевшую спичку на сухие листья? Боже. Во всяком случае, теперь точно ясно, что платят этому типу не за мозги.

Я смотрю туда, куда упала спичка. Лесной пожар, к счастью, не разгорается, но я все равно продолжаю смотреть.

Я продолжаю смотреть, потому что рядом с упавшей спичкой, прямо перед потертым черным ботинком агента фоновый шум листвы внезапно пропускает сигнал красных кудрявых волос.

— Рита, это Шеймус, — сзади бросает Шеймус в трубку. — Это провал. Никаких следов Красного Волка.

Волк.

Листья взметаются вихрем.

Все происходит настолько быстро, что я забываю дышать. Она вскакивает с земли, разрывая лиственный покров, как дельфин, выпрыгивающий на поверхность воды, и, вскочив, совершает разворот. Женщина с короткой стрижкой реагирует первой, но словно бы забывает о пистолете, не успев даже прицелиться, и вместо этого накрывает рукой ярко-красную жидкость, брызнувшую из ее горла. Что-то сверкает в белом кулаке, плавно скользит по безупречной архимедовой спирали, перерезая шею лысого агента, который безрезультатно ловит угол, чтобы не задеть выстрелом умирающего товарища.

Курильщик, который, похоже, умрет все-таки не от рака, даже не успевает сунуть руку в куртку. Его тело падает рядом с остальными. Три трупа менее чем за две секунды. Три трупа с геометрической точностью.

«Трое мертвы, — шокированно думаю я, гортанью чувствуя кислый страх, — но их четверо».

И я изворачиваюсь, неуклюже привставая на ноги, теряя равновесие из-за связанных рук, а телефон Шеймуса только сейчас выпадает у него из рук. Он наставил пистолет на Бел. На меня он не смотрит, его лицо вытянуто от удивления и слепой ярости. Я мчусь на него по сухой земле. Вот он в четырех шагах, в трех…

Я бросаюсь на него. За долю секунды до того, как воздух расплывается, я успеваю заметить, какой он крепкий, сильный. Сердце ухает куда-то в пропасть. Я вешу всего пятьдесят семь килограммов. Задней долей мозга я вычисляю массовую скорость, и, когда он кидается на меня в ответ, я понимаю, что этого недостаточно. Он пристрелит меня, а затем и мою сестру. Перед собой я не вижу ничего, кроме лица нашего будущего убийцы.