Когда порвется нить

Склонность Эми к мечтам привела к досадной привычке уже на втором или третьем свидании воображать свадьбу, и в то же время самые незначительные недостатки мужчины она невероятно преувеличивала. Парень, оборвавший ее в разговоре, в ее воображении прерывал ее клятвы у алтаря, а мужчина, которому казалось неловким находиться рядом с матерями, кормящими грудью на публике, отказывался заботиться о своем вымышленном ребенке.

А иногда, как бы она ни старалась, Эми просто не могла увидеть будущее с конкретным мужчиной. Образы не складывались в ее сознании или появлялись нечеткими и темными, а мужчина возникал с размытым, расплывающимся лицом. И это было даже хуже, чем воображаемые неприятности.

До сих пор только двое мужчин прошли проверку ее воображением, бывшие бойфренды Эми, с которыми она встречалась с тех пор, как ей исполнилось двадцать лет: адвокат, у которого не было времени на серьезные обязательства, и поэт, еще более мечтательный, чем сама Эми.

– То есть ты, возможно, стала бы встречаться с коротконитным, но вышла бы ты за него замуж? – спросила Нина.

– Честно говоря, не знаю, – медленно произнесла Эми. Она не впервые задумывалась над этим вопросом. – Я уверена, будь я влюблена до того, как появились нити, как вы с Морой, – это одно. Но в самом начале отношений? Понимаешь, я знаю, что вы не хотите детей, но я уверена, что хочу, так что речь пойдет не только обо мне. Я бы сознательно подвергла семью такой ужасной потере. Выбирая детям будущее без отца.

– Я понимаю, – сказала Нина.

– Жизнь и так достаточно тяжела, к чему приносить в нее еще больше печали? – сказала Эми и повернулась к сестре. – Как ты считаешь, это ужасно, так думать?

– По-моему, это означает, что ты сама не знаешь, на что способна, – ответила Нина. Неподалеку заиграл джазовый квартет, уличные артисты.

Эми прислушалась.

– Мы с Морой всегда останавливаемся их послушать хотя бы на десять минут, – сказала Нина. Вокруг музыкантов уже собралась небольшая аудитория. Зрители покачивались и притопывали в такт мелодии.

– Потанцуем? – Эми улыбнулась, покачивая плечами и бедрами.

Нина инстинктивно напряглась, скрестив руки на груди.

– Нет, спасибо, – отказалась она.

– Ну давай, пожалуйста, – просила Эми. Она нежно потянула сестру за руки, и Нина расслабилась, отдаваясь ритму, пусть заторможенно, но двигаясь в такт.

И сестры стояли, раскачивались взад и вперед в толпе танцующих зрителей, благодарных, что пусть ненадолго, но отвлеклись от проблем и оказались в объятиях прекрасной музыки.ХАВЬЕР

После сентябрьских дебатов Хавьер надеялся, что Джек сам заговорит о наболевшем: упомянет, что его дядя рассказал на телевидении душещипательную историю своего племянника-солдата. Как будто этим можно было похвастаться. Как будто речь шла о его нити и судьбе.

Но Джек вернулся в их квартиру на следующий день после дебатов и ничего не сказал. Хави хотелось верить, что Джек просто готовился к разговору, возможно, даже советовался со своей семьей по поводу поведения Энтони, прежде чем обратиться к Хави с решением. Но прошло несколько дней, и Хавьер понял, что сыт по горло молчанием.

Он решил сам задать вопрос, когда они с Джеком были в боксерском зале. Хотя Джек прекратил большинство тренировок после того, как сообщил о своей «короткой нити» армейскому начальству, он каждую неделю ходил с Хави на бокс, выступая спарринг-партнером.

Хави отрабатывал удары на щите, который держал Джек.

– Мы когда-нибудь поговорим о том, что твой дядя устроил на дебатах на прошлой неделе? – спросил он.

– Да, это был идиотский поступок, – ответил Джек в перерывах между ударами. – Даже для него.

Хави ждал, что Джек скажет что-нибудь еще, но в зале было тихо, только перчатки Хави били по щиту.

– Ты с ним потом поговорил? – спросил Хави.

– С ним сейчас не так-то просто связаться.

– А как насчет твоей тети? Что говорит твой отец?

– Наверное, я просто не хотел поднимать из-за этого шум, – пожал плечами Джек из-за щита.

– Но это важно! – воскликнул Хави. – Я бы хотел, чтобы ты относился к этому серьезнее.

– А мне не хочется привлекать лишнее внимание к своей нити, – парировал Джек. – По очевидным причинам.

– Я просто не хочу, чтобы твой дядя использовал мою нить, чтобы добиться своего избрания, – сказал Хави, ударяя себя перчаткой в грудь. – Это моя жизнь. Он не имеет права ее использовать.

Джек со вздохом кивнул.

– Я знаю, Хави. Ты прав. Он не должен был этого делать. И мне жаль, что у меня не было возможности поговорить об этом с семьей, – ответил он. – Я просто разбирался с тем, что все пишут мне и звонят, спрашивают, был ли я тем коротконитным, о котором он говорил по телевизору. И теперь все хотят со мной пообщаться, но меня не тянет на разговоры.

Хави слушал и не верил. Какой эгоизм! Думает только о себе. Конечно, Джек не лежал на полу в часовне, переживая за свою семью, молясь Богу сквозь слезы.

– Какая трагедия, приятель. Я понятия не имел, через что тебе приходится проходить, – с горечью сказал Хави. – Должно быть, очень хреново быть коротконитным.

Джек покачал головой.

– Ты же знаешь, я не это имел в виду. Я ненавижу общаться с людьми, разговаривать о нитях, потому что чувствую себя при этом чертовым лжецом! – Джек швырнул свой щит о стену, испугав боксеров в другом конце зала и напомнив себе и Хави, что надо бы говорить тише, иначе будет кому подслушать.

Хави знал, что его друг тяжело переживает последние дни. В то утро на Джеке была футболка с талисманом школы, и Хави понял, что прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз видел Джека в одежде с армейской эмблемой. Хави был рад, что Джек хотя бы что-то чувствует, что поступки родственников его волнуют. И все же Хави хотелось встряхнуть Джека за плечи, заставить его понять, что он так многого может достичь за отмеренный ему срок.

– Я просто не понимаю, почему ты позволяешь дяде делать все, что ему вздумается, – сказал Хави. – Он заходит слишком далеко. И это касается всего, не только коротконитных.

Хави с трудом сдерживал гнев, пока не вспомнил о недавно увиденных в Сети твитах, подтверждающих, что Энтони Роллинз был одним из инициаторов программы ОБПС.

Об этом Джек, если, конечно, ему это было известно, тоже забыл поделиться с Хави.

– Это из-за твоего дяди нам пришлось обо всем лгать! – прошипел Хави.

– Думаешь, я не понимаю? Когда я узнал, что за всем этим, по сути, стоит он, я почувствовал себя последним идиотом! Но я ничего не могу сделать, Хави. Дядя никогда со мной не разговаривает, разве что просит об одолжении. И даже если бы мы поговорили, он не стал бы меня слушать.

– Но ты его племянник, вы одна семья! Ты же можешь что-то предпринять?

– Мы одна семья, – сказал Джек. – Именно поэтому я не могу потребовать, чтобы он вышел из президентской гонки, когда все остальные члены семьи активно его в этом поддерживают.

– Ну так скажи ему хотя бы, пусть перестанет усложнять жизнь людям, которые и так страдают, – призвал Хави.

– Слушай, я понимаю, со стороны кажется, что он в этом главный, но я думаю, что он далеко не одинок в своих стремлениях, – тихо сказал Джек. – Я не пытаюсь его оправдать, но, возможно, он просто чувствует очень большую поддержку.

– Тогда он должен использовать свое влияние, чтобы изменить мнение людей! А не подливать масло в огонь, – произнес Хави, пытаясь понять, почему Джек так спокоен. – А может быть, ты с ним согласен?

– Господи, конечно, я с ним не согласен! – воскликнул Джек, защищаясь. – Я просто не вижу смысла выступать против дяди. Он будет делать все, что захочет, независимо от того, что скажем мы с тобой.

Глядя на поникшего, смирившегося Джека, Хави все больше распалялся.

– Разве тебя не волнует, что на кону реальные жизни? Тот доктор, которого застрелили в Нью-Йорке, погиб из-за твоего дяди!

По лицу Джека Хави понял, что его слова задели за живое.

– То, что случилось с тем доктором, ужасно, – сказал Джек. – Но если я начну критиковать дядю, то добьюсь только одного: от меня отречется вся семья. Как ты думаешь, на чью сторону они встанут? Ребенка, который едва пробился в академию, или человека, который может стать президентом? И я не понимаю, почему я должен исправлять его ошибки. Я не просил его становиться моим дядей, он просто эгоист, который женился на сестре моего отца. Я не могу нести ответственность за его поступки – это не моя проблема.

– Его поступки стали твоей проблемой, когда он вышел на сцену и рассказал о тебе всему миру, – жестко напомнил Хави. – О нас.

К ним шел, позвякивая ключами в карманах, менеджер спортзала.

– Ребята, у вас все в порядке? Поступило несколько жалоб.

– Да, не беспокойтесь, – сказал Джек. – Я все равно ухожу.

Он выплюнул капу в руку и устремился в раздевалку. Хави молча смотрел, как за Джеком захлопнулась дверь, будто поставив точку в их первой настоящей ссоре за более чем четыре года дружбы.

Несмотря на богатство и связи Джека, Хави всегда немного жалел друга, зная, что его детство не было таким же счастливым, как у Хавьера, что он вырос, чувствуя себя потерянным и брошенным. Хави знал, что в семье к Джеку предъявляли много требований, что он носил свою фамилию как бремя, всегда стараясь оправдать ожидания родственников. Именно поэтому Хави не мог понять, почему в решающий момент Джек встал на их сторону, а не на сторону своего лучшего друга.

Неужели он так боялся их упреков? Так отчаянно нуждался в их одобрении?

Или он просто настолько хорошо умел ставить границы, что мог каким-то образом отделить людей, которых любил, от боли, которую они причинили?

Возможно, было что-то еще, о чем Хавьер не подозревал.

Хави уже собирался уходить из спортзала, когда заметил высокий боксерский мешок, одиноко висевший в углу, и со злостью ударил по нему кулаком с такой силой, что мешок качнулся и впечатался в стену позади него.

Дорогой Б.,

я думаю, вы правы насчет длиннонитных. Некоторые из них, возможно, даже не осознают, что делают. Они просто хотят отстраниться от грусти, или от чувства вины, или от любого напоминания о собственной смертности. Неважно, сколько времени им осталось, никто не хочет думать о конце.

Это странно, потому что раньше общество относилось к смерти гораздо спокойнее. В рамках школьного курса, посвященного Викторианской эпохе, я объясняю ученикам, что в те времена люди были окружены смертью. Они носили медальоны с волосами умерших родственников, держали гроб в гостиной во время поминок, они даже фотографировались с умершими близкими на память. В наши дни мы хотим как можно меньше думать о смерти. Нам не нравится говорить о болезнях, мы изолируем умирающих членов общества в больницах и домах престарелых, отводим под кладбища отдаленные участки вдоль шоссе. Я полагаю, что коротконитным досталось испытать это наше отвращение к смерти даже сильнее, чем кому-либо в истории.

Но вы спросили, заслуживает ли каждый человек счастья. Я, конечно, думаю, что да. И не считаю, что короткая нить жизни должна лишать человека счастья. Если я чему-то и научилась из всех историй, которые читала: о любви и дружбе, приключениях и храбрости, – так это тому, что жить долго не то же самое, что жить хорошо.