Фонарь на бизань-мачте

Я открыла ларец. Из шелковой подкладки торчали иголки, а под шелком лежало письмо с красными нетронутыми печатями. Едва я успела подумать о роли, которую это письмо сыграло и продолжает играть в моей жизни, как госпожа Дюкло перешла в наступление.

— Скоро небось объявится, — сказала она.

— Кто? — спросила я.

Из чисто женской хитрости мне не хотелось, чтобы она поняла, что наши мысли с сегодняшнего утра крутились вокруг одного и того же предмета.

— Ах, Армель, вы прекрасно знаете, что я имею в виду капитана.

— Зачем ему объявляться? — сказала я.

— Чтобы сделать вам предложение. Вы жили с этой надеждой все последнее время, не отрицайте. И вот час настал.

— Выйти за него замуж? Да ни в коем случае! Он не тот человек, за которого выходят замуж.

— Неужели он вам не кажется обворожительным? Будет вам, никогда не поверю в подобную чушь.

— Я не сказала, что капитан не обворожителен, я говорю, что он не тот человек, за которого выходят замуж.

— Объяснитесь, я вас не понимаю.

Я тоже не понимала себя. Я только знала, что, если я приму его предложение, он тотчас возьмет надо мною верх. Я не хотела этого.

— О каком же будущем вы мечтаете? — спросила госпожа Дюкло.

— Я вообще не мечтаю, это гораздо благоразумнее. Ничего из того, что воображаешь себе, никогда не сбывается, разве вам неизвестно это? Вы приехали сюда, как и я, с большими надеждами, и что вы нашли?

— В первое время трудности неизбежны, — с некоторым смущением сказала она. — Через два-три года…

— В первое время? Ради чего вы покинули вашу родину, вашу семью? Ради какого-то жалкого существования, в иные минуты мучительного, а ведь вы, конечно, надеялись на другое. Нотариус да и вы сами думали, что в два счета сколотите здесь состояние. Что осталось от всех этих сладостных упований? Дом, затопляемый каждым ливнем, крыша, которую сносит первый же ураган, и никаких возможностей отложить хоть немного деньжат, потому что вы слишком честные люди, и все, что тут можно купить, часто самое необходимое, баснословно дорого!

— Армель!

— Простите меня. С тех пор как я здесь, я много чего повидала и поняла. Чтобы содержать в порядке свое поместье, надо быть одержимым и обладать неистовой волей к победе. Не каждому это дано. Вот вы, что бы вы делали, получив концессию?

— Только от нас зависит ее получить.

— И сразу, с вашими-то и вашего мужа понятиями, с вашей-то щепетильностью, вы почувствуете себя по гроб жизни обязанными Вест-Индской компании. Даже сейчас, будучи просто их служащим, господин Дюкло сам создал себе кучу лишних забот.

— Это в традициях его семьи…

— Я знаю, что он от них не открестится. Борьба эта беспрерывна и слишком часто не приносит наград.

— Что правда, то правда, борьба идет нескончаемая, но есть и награда. Удовлетворение от того, что приносишь пользу, что ты звено в длинной цепи…

— Вы говорите совсем как нотариус!

— Я должна говорить, как он, мы муж и жена, и я ему так благодарна…

— Ну видите, как опасно замужество?

Она предпочла засмеяться, но мы были правы обе. И я, когда говорила о воле к победе — победе над людьми, природой, стихиями, — и она, напомнив об удовольствии от работы, ведущей к всеобщему благу.

Госпожа Дюкло поднялась, чтобы расстелить простыню на столе и подогнать кусок полотна к тому месту, где она прохудилась. Значит, подумала я, когда она вышла замуж, даже в ее приданом имелись потертые вещи. Простыня из добротной материи не расползется за два-три года. Выйти замуж в надежде пускай не разбогатеть, но хоть жить в известном достатке, и вот оказаться в бедности на каком-то острове, с мужем, конечно, добрым, порядочным, однако же не имеющим ничего общего с Адонисом, — как это грустно! Не такое ли будущее приводило в ужас и госпожу Фитаман?

Я снова, будто воочию, увидала ее в коридоре в том памятном красном платье, с волосами, зачесанными наверх и ниспадающими на шею крутыми локонами. Я-то была в своем холстинковом платьишке и с котелком в руке. Как можно поверить в то, что судьба моя столь удивительно повернулась и капитан пожелал жениться на мне? Немыслимо! Если он принял такое решение, то у него была некая цель или его подтолкнула боязнь.

— О чем вы вдруг размечтались, Армель? — спросила госпожа Дюкло.

— Просто думала, как лучше подкоротить этот фартук. По нижнему краю или по талии?

— Ладно, храните ваши секреты. Как бы то ни было, развязка уже близка.

— Я не так уж в этом уверена.

Я никогда и ни в чем не была уверена, и так же, конечно, было и с ним. Но зато он знал, мы это знали оба, что каждый из нас мог, даже не обернувшись, уйти в любой день. Во время разлук нас сковывал одинаковый страх. Я могла уйти, пока его нет, он мог не вернуться. Но он возвращался, а я всегда была здесь.

Госпожа Дюкло оказалась права. Развязка произошла тем же вечером, когда незадолго до ужина я уложила детей.

Некий гость подошел к воротам. Звук сотрясаемого кольца привлек внимание нотариуса, и он вышел в сад.

Я уже поняла и была согласна, но на моих условиях. Эти условия, я знала, сильно обеспокоят тех, кто меня окружает и даже успел привязаться ко мне.

Войдя в дом и обменявшись с нами поклонами, капитан Жан Франсуа Мерьер, одетый в обычный мундир, со шпагой на левом боку, без промедления заявил, что хочет на мне жениться и увезти с собой. Обращался он не ко мне, а к нотариусу. Он обращался к нему как вежливый человек, желающий соблюсти обычай. Ведь я находилась под покровительством семейства Дюкло.

То, что мне представлялось немыслимым, воплощалось в жизнь. Впервые за долгие эти недели мы стояли с ним снова лицом к лицу. Каким оно было странным, это одушевлявшее меня чувство! Я разрывалась между соблазном всем сердцем отдаться своему торжеству и убеждением, что мне надо себя защитить, спасти то, что должно было стать моим счастьем. Это будет не так-то легко, но, если действовать хитроумно, я своего добьюсь, уж это как пить дать.

Мы продолжали стоять в гостиной. словно то, что должно быть сказано, не терпит ни малейшего отлагательства. Трепетание ламп бросало на наши лица странные отсветы, как будто мы все внезапно возникли из бог весть какой, давно позабытой жизни.

Госпожа Дюкло первой спустилась с небес на землю.

— Армель, — сказала она, — вам решать, это ваше будущее.

— Я ведь вам давеча говорила, сударыня, что не хочу выходить замуж за капитана Мерьера.

Капитан сделал шаг вперед, схватил меня за запястье и так его сжал, что мне стало больно. Изо всех картин, которые он подарил мне во время плавания, самой памятной стала картина последнего вечера на борту: на ней был налет печали с оттенком (если уж разобрать все до черточки) чего-то похожего на недоверие. И вот, быть может, впервые в жизни, капитан потерпел неудачу.

— Вы не хотите выйти за меня замуж?

— Да, не хочу.

— Сударыня, сударь, — сказал он, повернувшись к супругам Дюкло, — мне здесь больше нечего делать, соблаговолите простить меня за вторжение в дом.

— Армель, что за новая прихоть… — начал нотариус.

Капитан подошел к двери, но прежде, чем он открыл ее, я была уже рядом.

— Я не сказала, что не хочу за вами последовать, капитан.

Он на мгновение опешил, потом засмеялся.

— Вы никогда не перестанете меня удивлять, — сказал он.

В эту минуту я поняла, что мне радостно видеть и слышать, как он смеется. Что до нотариуса, то он откликнулся на мою выходку совершенно иначе.

— Известно ли вам, Армель, что означают ваши слова? — спросил он.

— Да, сударь, — ответила я.

— Вы, девушка из моего дома, доверенная моему попечению, вы хотите поставить себя вне общества?

— Какого общества? — задала я вопрос.

Он было пришел в замешательство. Как видно, подумал, что вряд ли можно и впрямь назвать обществом несколько жалких жителей, а также людей, объявленных вне закона и нашедших себе убежище в этом порту, однако, опомнившись, продолжал:

— А губернатор, а прокурор?..

— Думаете, они найдут время обеспокоиться участью молодой особы, прибывшей сюда искать себе мужа?

— Вот именно мужа, вы правильно выразились, покровителя.

— Не верится, что капитан откажет мне в покровительстве, буде представится такой случай.

Было видно, что капитан в открытую забавляется этим спором, но госпожа Дюкло казалась испуганной. Она положила руку мне на плечо.

— Армель, вы не можете на глазах у всех покинуть наш дом с капитаном.

— Я уйду украдкой. Мне не хотелось бы вас запятнать всей этой авантюрой.

— О! — воскликнул нотариус. — Вы выбрали точное слово. Авантюрой, которая вас недостойна.

— Откуда вы знаете, сударь? — сказала я. — Может быть, этот отказ — моя единственная защита.

— Что вы такое сказали? — спросил капитан.

Я промолчала. Каждый словно бы разговаривал на своем языке, но каждый, в меру собственного разумения, отстаивал что-то личное.

— Наша ответственность, — продолжал нотариус, — и моя в особенности, обязывает меня предостеречь вас против ловушек, расставленных по дороге, на которую вы вступаете.

— К чему такая торжественность, друг мой? — заметила госпожа Дюкло. — Армель завоевала нашу любовь, мы будем по ней тосковать, да и она, я уверена, опечалится, расставаясь с нами. Так зачем же еще разводить на прощание мировую скорбь? Когда вы едете, капитан?

— При этих условиях завтра, если возможно.

— Вы, значит, покинете дом на рассвете, Армель. Капитан вас будет где-нибудь ждать, и нам первым придется разыгрывать недоумение, когда мы, проснувшись, вас не застанем.

Почему она так облегчала мне нашу разлуку? По-видимому, романтичность ее натуры возобладала над благоразумием, но после жизнь покажется ей еще более тусклой. Я подошла и поцеловала ее. Никогда я столь явно не выражала свою любовь и признательность, и она вполне оценила значение этого жеста. Нотариус попытался вмешаться снова:

— Друг мой, не делайте вид, будто вы одобряете…

— Я попросту ставлю себя на место Армель. Диктуя ей, как следует поступить, я избавляю ее от чувства неблагодарности, которое, может быть, ее мучит.

— Сударыня, — сказал капитан, — эти слова вам делают честь, и я вам за них особенно благодарен. И все же мне непонятно…

Он посмотрел на меня, и по его лицу скользнула смутная тень беспокойства. Я притворилась, что не заметила фразы. Внезапно нотариус сказал уже мирным тоном:

— Я сделал все, что в моих силах. В конце концов я ведь не опекун, не… — Он поискал слово, но не нашел его, и обратился к капитану: — Мы еще не садились за стол, не желаете ли разделить ужин с нами?

В отличие от того, что я чувствовала во время визита Матюрена Пондара, сейчас я ничуть не смущалась присутствием капитана, когда подавала ужин. Наоборот, от его присутствия всем стало просто, легко, словно на окружающих изливалась какая-то исходящая от капитана скрытая сила. Разговор, который и мог и должен был стать при таких обстоятельствах трудным, сам собою свернул на общие темы. Говорили об отплытии кораблей, о пошлинах, о плантациях, об истреблении урожая крысами и обезьянами, о том, как хранить припасы в амбарах…

Забавно все это выглядело в столь важный для меня час: картина похвальной благопристойности, которую я собиралась попрать ногами. Зачем? Но это касалось только меня одной.