Фонарь на бизань-мачте

Фонарь на бизань-мачте

Все началось в один прекрасный вечер в июле. Тем вечером словно бы вдруг исчезло все то, что находится ныне в этом укромном уголке Большой Гавани. Пейзаж изменился, предстал таким, каким был чуть более двух столетий назад. Не стало ни этих величественных смоковниц, ни миробаланов, лишь несколько канифольных деревьев да единственное эбеновое. И еще купа кустов домбеи с ее хрупкими розовыми цветами. Там, где теперь просторная гостиная, как раз посередине были двери амбара. И на пороге стояла, смеясь и подняв глаза кверху на большой дом, белокурая молодая женщина.

Июль. Дорога к Большой Гавани бежит от горы Шуази под сводом ветвей еще не расцветших гранатов. А пенное море несет суденышки, покорные всем прихотям ветра.

Не знаю уж с какой целью, может быть, чтобы положить начало моей популярности и зажечь для меня огни рампы, я и была приглашена Ги Лажессом на этот ужин. Мы условились с ним, что я приеду раньше других, заночую в его бунгало и потихоньку уеду на самом рассвете. Бунгало состояло тогда — все так быстро меняется! — из каменной башни с большой комнатой на втором этаже и двумя маленькими на первом. Была еще и гостиная, которая, примыкая к башне, образовывала третью сторону патио, выходящего в сад. Этот внутренний дворик был весь затенен огромным миробаланом. Подальше, у самой дороги, росла смоковница, и ее длинные воздушные корни напоминали снасти стоящего на якоре корабля.

После разъезда гостей мы с Ги Лажессом у подножия лестницы пожелали друг другу спокойной ночи, он поднялся к себе, а я заняла одну из комнат внизу. И уже через час начались чудеса.

На первых порах я бодрствовала и четко осознавала, что происходит. Хотя эта нынешняя круглая башня выстроена из бетонных плит и камня, я слышала треск рассохшихся половиц и звуки безостановочного хождения взад и вперед. И еще мне казалось, как будто ветка, раскачиваясь почти над моей головой, цепляется временами за дранку кровли и на упорном ветру скрипит все сильнее. Я не испытывала ни малейшего страха. Наоборот. А задремав, очутилась в некоем давнем мире, который всегда возбуждал во мне интерес, нисколько не удивляя меня — так я срослась с ним душой.

Той ночью я чувствовала себя рядом с людьми из далекого прошлого, как будто я и сама принадлежу к их обществу. Путешествие в минувшее?

Ранним утром, перед уходом, я написала записочку Ги Лажессу: «…Твой дом населен духами, но не злыми, а добрыми». И присоединила к записке не слишком умелый рисунок, изображающий старый дом с покатой кровлей из дранки, дерево, одна из ветвей которого тянется к крыше, большой амбар и за ним уголок цветущего сада. К полудню Ги Лажесс позвонил мне по телефону: «Когда закладывали фундамент, в яме нашли скелет».

Я в свою очередь рассказала ему про мой сон и про то глубокое впечатление, которое этот сон на меня произвел. Но что я в тот день могла ему объяснить и какие сыскать слова, дабы воссоздать эту жизнь, протекавшую у меня на глазах, хотя дарованной мне дивной властью я иной раз проникала даже и в мысли людей, увиденных мною словно воочию?

Потребовалось немалое время, чтобы, идя от вешки к вешке, я нашла верное истолкование и галопу лошади, и парусам, то появлявшимся, то исчезавшим за горизонтом, а также всем прочим, менее четким подробностям.

Ну что я прежде всего должна была думать о молодой белокурой женщине, почти еще девочке, которая, переступив через борт, влезла в лодку и стала грести вдоль песчаного берега Большой Гавани к Южной косе? Выведя лодку из бухточки, женщина наклонилась, пристально всматриваясь в гряду подводных рифов. Лодка скользила туда и обратно, словно женщине важно было заметить некое место. Потом женщина возвратилась. Она выглядела веселой, была полна живости, как человек, одержавший важную победу.

А вот в старом доме сидит мужчина. От него, казалось, исходит сияние. Рядом с ним та самая молодая женщина с лодки. Он обнимает ее за талию, уткнувшись лицом ей в бок. Мужчина словно бы не видит в глубине зала тени другой, тоже светловолосой женщины в белом шелковом платье, но та, чью талию он обнимает, насторожена. Я совершенно уверена, что она-то угадывает присутствие этой тени, что ее гложут тяжкие воспоминания. И, еще не раскрыв всей тайны, я задаюсь вопросом: когда же, когда их жизни соприкоснулись с жизнью женщины в белом?

Внезапно мужчина заговорил. Я его слов не слышу, но не сомневаюсь, что это слова любви, так как лицо молодой женщины озаряется глубокой внутренней радостью.

Перед домом стоит амбар. В открытых дверях видны мешки с рисом, мукой, зернами кофе, маиса. Множество птиц сидит на ветвях деревьев, но когда проходит работник, они вспархивают и отлетают в сторону. В конюшне бьют копытами лошади. Слышно, как хрюкают свиньи, клохчут цесарки. Скрипит на дороге повозка. Вдали, за полями, я хорошо различаю вершину горы Питер Бот, и воздух пропитан запахами рассола, полегшей и высушенной жестоким солнцем травы.

А вот мужчина заходит в дом. Ясно вижу, как он приближается к молодой женщине. В руках у нее ларец с принадлежностями для шитья. Шелковая, подбитая ватой, подкладка отклеилась от его крышки. Мужчина достает из ящика банку с клеем. Он чинит ларец, а женщина поначалу глядит на него со страхом, затем с выражением благодарности. Тут он ее привлекает к себе, берет на руки и поднимается со своей драгоценной ношей по лестнице… Минуя площадку, он снова не замечает призрачной тени женщины в белом. Откуда-то издалека до меня доносятся звуки флейты и одиночные шумы, похожие на потрескивание корабельных рей под напором ветра. Когда мужчина и женщина, держась за руки, возвращаются вниз, тень женщины в белом, подавшись назад, исчезает, словно бы растворяется в воздухе.

Едва лишь она скрывается из виду, на горизонте вдруг возникает корабль. Он входит в бухту. Паруса приближаются, якоря скользят в море. В спущенных на воду шлюпках — их три, нет, даже четыре — теснятся обнаженные до пояса мужчины и женщины. Высадка производится в темноте, при полном безмолвии. Но в какой-то миг над морем вспыхивает молния, а затем, когда шлюпки уже у самого берега, еще и другая. Слышится слабое шарканье — это колонна двинулась в путь.

Порой молодая женщина тоже оказывалась на борту корабля и либо стояла, облокотившись на ограждение, либо лежала в каюте на подвесной койке, мужчина же находился на полуюте, и тогда казалось, что их разлучили, хотя они мысленно ни на минуту не расставались друг с другом.

Когда они возвращались домой, их охватывала такая ненасытная тяга друг к другу, что, видя их вместе, рядом, я окончательно убеждалась в неразрывности этих уз. Мир вокруг них замыкался, и все-таки молодую женщину явно не отпускала тревога. Нечто, тщательно ею скрываемое, продолжало ее терзать. Что именно? Нечто, бесспорно имевшее отношение к женщине в белом, но чего я никак не могла разгадать.

Женская ревность? Это было бы слишком просто. Мужчина порой беспокоился тоже, но по другим поводам. В глубине души ему нравились собственные опасения, они разжигали в нем волю к победе, и достаточно было проследить за его взглядом, чтобы это понять. Случалось, он клал руки на плечи женщины и говорил с ней долго, серьезно. Она смотрела ему в лицо с чуть заметной насмешкой и отказывала хоть и ласково, но решительно.

Я понимаю — прошло уже много времени. Молодая женщина в одиночестве. Корабль не стоит постоянно на якоре, однако всегда приходит назад… Летят месяцы, может быть, годы… Я уясняю это себе по множеству признаков. Вот деревья в цвету, а вот уже плодоносят. Мужчина и женщина… В чем она, тайна их жизни?

Сон продолжался, растягивался, вертелся вокруг то тех, то иных людей и событий.

Рабы таскают мешки из амбара на берег, где небольшое суденышко ожидает погрузки. Мужчина и женщина гуляют в саду. Вдруг, показав ей на крышу, он направляется к дому. Женщина неторопливо идет к амбару, но не переступает порога, а, обернувшись, прислоняется плечом к косяку и глядит на мужчину, который уже стоит на балконе. Вот он перелез через балюстраду и, смеясь и озорничая, приплясывает на покатой крыше. Смех молодой женщины звучит словно дальнее эхо. Миг простого детского счастья! На скате крыши мужчина выкидывает новое замысловатое коленце, но, поскользнувшись, тщетно пытается ухватиться за ветку и летит вниз. На земле лежит что-то бесформенное, распластанное, навсегда застывшее. Все случилось так быстро, прямо молниеносно.

В углу сада виднеется свежевскопанная земля. За узкой скамьей из камня, лежащего на двух других, густо насажен кустарник домбеи. Молодая женщина сидит на скамье. Мне кажется, она ждет уже долго. Вдали послышался шум упряжки, необычайный в этом затишье. Две лошади, запряженные в шарабан, появились в конце аллеи, приблизились, остановились. Пожилой человек весьма почтенного вида и еще не старая дама высадились из экипажа. Они подошли к белокурой женщине и сели с ней рядом. Перебивая друг друга, оба начали с жаром в чем-то ее убеждать. Молодая женщина, не соглашаясь, лишь молча покачивает головой. Наконец она просто показывает рукой на этот цветущий участок сада, на дом, на поля, на море и на стоящий на якоре парусник…

Она остается одна в наступившей вновь тишине. Не могу отделаться от впечатления, что она навечно окаменела в вечности.

Это конец.

На рассвете проснулись птицы на миробалане и солнце сверкающими ручьями заструилось на бухту.

Протекло несколько лет, прежде чем этот сон перестал меня преследовать. Но едва лишь я увлекалась чем-то иным, мне на глаза попадались какие-нибудь документы: бортовой журнал, обрывки судебного протокола, другие подробности жизни тех давних времен…

И постепенно укоренилось такое чувство, будто кто-то где-то еще надеется, что я заново воссоздам этот старый дом. Мои будущие персонажи начали возвращаться ко мне такими, какими я их увидела в ту июльскую ночь. По мере того как недели сменялись неделями, месяцы прибавлялись к месяцам, годы — к годам, меня все сильнее влекла к себе эта женщина, что смеялась от переполнявшего ее счастья на пороге амбара, пока смех не замер, не оборвался, а на лице не застыла маска ужаса и отчаянья.