Как было — не будет
- Автор: Римма Коваленко
- Жанр: Современная проза
- Дата выхода: 1978
Читать книгу "Как было — не будет"
ВОСЬМОЙ ДЕНЬ НЕДЕЛИ
По вечерам она стала приходить на кухню с клубками. Вяжет свитер. Иногда поднимает на меня глаза и улыбается. Губы сомкнуты, улыбка делает лицо жалким. Я не люблю, когда у нее такое лицо, и говорю сердито:
— Сколько книжек можно было бы прочесть за это время.
— В книжках — чужие жизни, — объясняет Лика, — а я хочу прожить свою жизнь. Хочу, чтобы меня любили, а не читать про любовь. Хочу связать ему свитер.
— Ну и вяжи. Только он вряд ли это оценит.
— Он наверняка не оценит. — Лика вздыхает. — Он не способен ценить, он красивый. А красивым все дается легко, и они ничего не ценят.
Голова у нее опущена, короткие прямые волосы схвачены на макушке бантиком, но, как бы она себя ни уродовала, ей все идет, даже этот дурацкий бантик. Иногда у нее путаются нитки, она рвет их, распускает связанные рядки и стонет. Нелегко ей дается это кроткое занятие.
— В ваше время, — она вымещает досаду на мне, — конечно, все было по-другому: девушки не вязали, они читали книги, повышали свой уровень…
— Не трогай мое время. И вообще оно ни при чем. В каждом времени есть свои вязальщицы свитеров.
— Бедненькие, — шепчет Лика, — сидели и вязали. Как я.
— Не как ты. Ты притворяешься, а они вязали серьезно.
— Маргарита, вы не талантливая. Между прочим, знайте: все талантливые люди — притворщики.
В коридоре звонит телефон. Лика замирает, смотрит на меня вопросительно.
— Это не тебе, — говорю я и иду в коридор. Она тоже идет за мной. Ей хочется, чтобы это звонил Никич. Я снимаю трубку и слышу Клавин голос:
— Наконец-то я вас застала.
— Почему «наконец-то»? Я весь день дома…
— Бросьте мне, бросьте… — Голос у Клавы пронзительный, по телефону особенно невыносимый, я отстраняю трубку от уха.
Лика фыркает:
— Она ведьма и сплетница. И почему это вам ведьма дороже хорошего человека?
Я осуждающе гляжу на Лику и шепчу ей:
— Иди, иди, хороший человек, вяжи свитер.
А Клава надрывается:
— Маргариточка! Только скажите мне правду: есть разница между работой и праздником?
— Есть. Конечно, есть. А что случилось?
— Это я еще узнаю, что случилось. Стал одеваться на работу, как в гости. Что это может быть?
Я уже все поняла. У Клавы очередной приступ ревности.
— Ничего плохого не может быть, — успокаиваю я ее, — просто стали жить лучше, одежды прибавилось, можно и на работе выглядеть по-человечески.
— Перед кем?
— Перед товарищами.
Клава умолкает, потом говорит недобро:
— Хоть вы идейная, Маргарита, но одного секрета не знаете. Товарищи — это на собраниях и на демонстрации, а в других местах — просто мужики и бабы.
— Что вы от меня хотите, Клава? Ну, спрячьте, закройте на замок все его костюмы, пусть он у вас ходит на работу как пугало.
— Так и сделаю! — Клава свирепо дышит. — И ему скажу, что вы мне присоветовали.
Лика все еще стоит в коридоре. Привалилась спиной к стене, разглядывает потолок. Она знает, как заканчиваются наши с Клавой телефонные разговоры, и ждет бурного финала. Неожиданно Клава меняет тему:
— Видела этого, с бородой, что к вам ходит.
— Никича? — спрашиваю я и смотрю на Лику. Та сразу отрывается от стены и впивается в меня глазами.
— Вы знаете, Маргариточка, что я всем людям желаю добра. Вы своей соседке передайте это. Она меня обливает грязью, а я ей тоже желаю добра. — Клава шмыгает носом, голос становится рыдающим: — Подлец он, Маргариточка, этот ваш, с бородой. Я его сегодня в универмаге видела. С одной. Молоденькая такая и одета прилично… — Клава замолкает, ждет, что я скажу. И Лика ждет.
— Это ничего не значит, — говорю я Клаве, — мало ли кто с кем и где ходит.
— Блаженная вы, Маргарита. И хитрая. Извините, но привыкла вот так — одну правду.
На этот раз я выдержала. Клаве не удалось втравить меня в ссору. Всегда бы так: «Правда, Клавочка, — хорошо, а доброта — лучше».
Мы возвращаемся с Ликой на кухню. Она садится на подоконник и жалобно смотрит на меня.
— Не могу видеть такое твое лицо… Ты же талантливая — притворись.
— Я не хочу, — отвечает Лика, — что она вам сказала?
— Видела Никича в универмаге с какой-то девицей.
Лика мстительно поджимает губы.
— С Валькой. Это наша звукооператорша Валька. У нее, как у камбалы, самая широкая часть тела — талия.
Она смотрит на телефон, видимо, решает кому звонить — Никичу или Вальке, потом переводит взгляд на меня.
— Не надо, — останавливаю я, — не надо никому звонить. Чего у тебя нет, Лика, так это терпения.
Она идет на кухню, берет вязание и яростно орудует спицами.
— Этот свитер я подарю вам.
— Подари Вальке.
— Вы ехидная, Маргарита. Вас это не украшает. В вашем возрасте надо быть мудрой и мягкой: все понимать и всех прощать.
Утром она стучит в мою дверь:
— Маргарита, не забудьте про двенадцать часов.
В двенадцать ее передача «Для вас, женщины». Я не люблю эти передачи. Есть в году Восьмое марта, и хватит. В остальные дни можно и не доказывать, что женщина тоже человек. Прекрасные женщины — председатели колхозов, врачи, инженеры — в этой передаче на одно лицо. Рассказывают мне, пенсионерке, сидящей у телевизора, чего они достигли в жизни. А я уже это давно знаю, чего может достичь женщина и чего не может. А те, кому бы эти рассказы были не без пользы, их не слышат: они на лекциях, на работе или на кухне — готовят обед детям, которые через час-другой прибегут из школы. Двенадцать часов — более бесплодного времени для такой передачи не придумаешь.
— Выступи там на своем собрании, пусть перенесут передачу на субботу или хотя бы на вечерний час, — сказала я как-то Лике.
Лика посмотрела на меня с сожалением:
— Я выступаю, зал аплодирует, передачу переносят… Как вы наивны, Маргарита.
Лика работает ассистентом режиссера. На экране ее не бывает. Она, как это у них называется, за кадром. Я не знаю: любит она свою работу или нет. Все силы ее уходят на войну с режиссером Мартыном. Он бездарный, тупой, ничего не понимает в искусстве, и рожа у него, как у вареного сома. Лика не может говорить о нем спокойно:
— Маргариточка, это не человек, а какой-то кошмар. Идет трактовая репетиция, а мой Мартын в прострации, как робот, у которого сели батареи.
Может быть, оттого, что она на него постоянно нападает, у меня к Мартыну заочная симпатия.
— Ты зарываешься, Лика. Из тебя слова вылетают, как осы. Он твой начальник, и ты, пожалуйста, обуздывай себя.
— «Начальник»! — Лика хохочет. — Он по профессии дачный муж. Я уверена, что по утрам он пьет гриб, знаете, такой, плавает в банке. А банка завязана марлей, чтобы гриб не вываливался, когда он его наливает.
— Квас он наливает, а не гриб.
— Ох, Маргарита! Сразу видно, что вы не человек искусства — вы все уточняете…
Я сижу перед телевизором, слушаю воспоминания военной летчицы, и вдруг в прихожей — звонок. Клава. Принесло же ее так не вовремя! Я ставлю рядом с собой стул, усаживаю Клаву и прикладываю палец к губам. Клава согласно кивает. На экране уже другой сюжет — демонстрация мод.
— Распутство, — говорит Клава, — учат людей распутству.
Я не отвечаю, Клава кряхтит, хмыкает и заключает:
— А потом удивляются, что у нас имеются бандиты. Да такая хоть и порядочного человека в грех введет.
Клава — мое наказание. Редкий день обходится без ее звонка или визита. Лика говорит: «Ваша подруга детства ходит сюда как на работу». Клаву в детстве я не знала, да и потом мы не дружили. «Подруга детства» — Лика всегда что-нибудь придумает…
В первый послевоенный год, когда я с сыновьями вернулась из эвакуации, Клава приютила нас в своей комнате. Это была даже не комната, а часть подвала разрушенного дома, с цементным полом и железной печкой, труба которой дымила прямо в ноги прохожим. Я считала тогда Клаву старухой, столько старушечьего тряпья было на ней намотано, а ей в тот год было тридцать четыре. Она поднималась рано, засыпала уголь в печку и садилась к столу, к чистым листам бумаги. Было что-то мистическое в ее занятии: черными, задубевшими пальцами Клава нарезала белую прозрачную бумагу, сыпала зернышки сахарина и сворачивала их в аптекарские пакетики. Мальчишки мои считали ее ненормальной. Она исчезала рано и появлялась поздно вечером. Весь день торговала сахарином на барахолке.
Мы прожили вместе около года. Потом нас расселили, и мы несколько лет не виделись. Встретились случайно на улице. Она сказала: «Маргарита Петровна, так загордились, что и не узнаете?» Даже когда она крикнула: «Клава я! Клава!» — я и тогда ее не узнала. Круглолицая, кареглазая женщина в красном нарядном платье была мне незнакома. Клава тормошила меня и смеялась счастливым смехом. Потом она потащила меня к себе. В просторной опрятной комнате над столом висела в раме увеличенная фотография мужчины в пилотке. Меня поразили его глаза: в них застыла такая отчаянная решительность, будто ему предстояло через секунду ринуться в бездну. Клава меня подвела к портрету, как к иконе:
— Я вас с ним познакомлю. Таких людей можно только во сне увидеть.
Они пришли вместе на следующий день. Клавин муж оказался удивительно похожим на свой портрет — за весь вечер не раскрыл рта, глядел перед собой таким же застывшим, решительным взглядом. Иногда этот взгляд останавливался на мне, и тогда Клава покашливала — ревновала.
В буфете у меня хранилась бутылка вина. Я поставила ее на стол. Решительный взгляд Клавиного мужа потеплел, но Клава тут же вернула ему прежнее выражение.
— Не пьет, — сказала Клава, — в рот ему будете лить — выплюнет. Теперь таких мужчин в музеях надо держать и за деньги показывать.
Клава не случайно привязалась ко мне: я единственная могла по достоинству оценить перемены в ее жизни. Лика знает ее всего лишь последних четыре года и этих перемен понимать не может. Когда Клава с мужем приходят ко мне, Лика ворчит на кухне: «Вы всеядная, Маргарита, вам лишь бы люди. Идите, идите, развлекайте свою подругу детства и ее истукана».
Передача «Для вас, женщины» заканчивается. Среди многих фамилий, бегущих по экрану, я вижу Ликину и говорю Клаве:
— Вот Ликина фамилия.
Клава пожимает плечами и морщит губы: дескать, ну и что?
Меня это обижает, Клава ко многому в жизни относится без почтения.
— Она талантливая, — объясняю я Клаве, — творческая личность. Такие люди многим со стороны кажутся странными.
Лицо у Клавы делается обиженным:
— Я ж ничего не говорю. Пусть будет личность. Я к вам пришла совсем по другому делу…
Сегодня суббота. В субботу Лика приходит с работы торжественная — впереди два свободных дня, воскресенье и понедельник. В воскресенье придет Никич, бывший Ликин однокурсник. Он большой, плотный, с рыжей шкиперской бородой. Глаза голубые, добрые, какие-то прощающие всем всё глаза. При встрече он целует мне руку, почтительно склоняя голову, и я каждый раз замечаю, что голова его пахнет апельсином и похожа на большой рыжий апельсин. Я не знаю его имени; Никич — это от фамилии Никитин. Он приходит, и Лика начинает метаться по квартире.
— Никич! Я никуда не пойду. Мне не в чем.
Никич сидит на кухне, вытянув ноги, смотрит на Лику и подмигивает мне: