Земля под ее ногами

— Пусть вас не обманывает моя наружность, — первым делом говорит он Ормусу и одновременно, не спрашивая, протягивает ему скотч с содовой. — Это всё липа. Вы убедитесь, что я самый настоящий жулик.

— Я видел, какой номер вы откололи тогда, в наряде Санты, — продолжает он, и глаза его поблескивают. — В мой прошлый приезд. Это было бесподобно.

Ормус пожимает плечами, ему не по душе эти совпадения: снова отель «Вселенский танцор». Словно Натараджа, древний бог танца[139], и впрямь существует, являясь хореографом его ничтожной человеческой судьбы.

— У меня был трудный период, — отрезает он. — Теперь я выправился.

Он не добавляет, что предвкушение Англии, по мере того как она приближается, переполняет его, словно он — бомбейская улица с перекрытыми водостоками во время сезона дождей. Впрочем, Стэндиш, человек искушенный, видит это и сам: возбуждение Ормуса, его готовность ко всему. Его, так сказать, протагонизм.

— Вы жизнелюб, — отмечает он. — Это хорошо. В этом, как минимум, мы с вами схожи.

Жизненная энергия самого Стэндиша так велика, что, кажется, он вот-вот вырвется из костюма и туфель, как попавший в город Тарзан. Это человек, который не оставляет мир в покое, который ждет, что события будут развиваться согласно его планам. Актер и творец. Его руки с безупречным маникюром и не менее безупречная прическа говорят о некотором amour propre[140]. В конце длительного перелета он свеж как огурчик. Это не дается просто так. Это требует напряжения воли.

— Что вы хотите мне предложить?

Вопрос Ормуса вызывает у Стэндиша аплодисменты.

— Вы спешите даже больше, чем я предполагал, — делает он комплимент молодому человеку. — А я-то думал, что на Востоке время отсутствует, это мы, заатлантические крысы, курсируем безостановочно с земли в преисподнюю и обратно.

— Нет, — отвечает Ормус, — вся экзотика, все необыкновенное и невероятное — на Западе. Мы живем в Подземном мире… — Но тут он понимает, что Стэндиш его не слушает.

— Мистер Кама, — сухо, почти скучающе говорит американец, — не исключено, что какое-то время мы будем работать вместе, и нам предстоит научиться откровенно высказывать то, что на душе. Даже на пирата распространяются права, гарантированные Первой поправкой[141], с чем, надеюсь вы согласитесь. — В его глазах снова пляшут искорки.

Он окончил Кембридж, Кембридж в Англии, два года пробыл в аспирантуре. Тогда он был блестящим синологом, мечтал после окончания учебы учредить свой собственный научный центр. Все сложилось не так, как он думал. Сперва ранний неудачный брак с женщиной из мира моды; впрочем, прежде чем он распался, она успела родить ему двоих сыновей; они остались в Англии вместе с его озлобленной и затаившей обиду бывшей женой, когда он пересек Атлантику в обратном направлении. Некоторое время он преподавал китайский язык в Амхерст-колледже. Затем, недовольный тем, что его академическая карьера застопорилась, он принял странное и неординарное решение. Он будет несколько лет водить фуры через всю Америку, будет работать как вол, скопит денег и откроет китайскую школу, о которой мечтал. Из преподавателей — в дальнобойщики: эта метаморфоза отразила первую стадию его становления как личности, его американского пути. Он ушел без иллюзий и сожалений.

Он цитирует наизусть Сэла Парадиза[142]: Так началась та часть моей жизни, которую можно назвать жизнью в дороге. До этого я часто мечтал о том, чтобы отправиться на Запад, повидать страну, всегда строил неопределенные планы, но так и оставался на месте.

— Два, а может, три года — время тогда было какое-то растяжимое — я колесил по Америке, доставляя ее продукцию тем, кто нуждался в ней, кто не мог жить без нее, как какой-нибудь наркоман; кому так долго внушали, что он в ней нуждается, что он уже не мог жить без этого внушения. Смертельно усталый лихач, ненасытный до расстояний, музыки и жестокой, голодной свободы. Разумеется, никаких денег я не скопил, тратил их сразу же на женщин и дурь, а большую их часть я оставлял в Вегасе, куда меня неизменно привозили мои колеса — крутящиеся рулетки моих громадных фур.

Стэндиш весь ушел в свои воспоминания. Ормус, потягивая скотч, понимает, что его собеседник, в доказательство честности своих намерений, полностью разоблачается перед ним, что он намерен быть откровенным до конца. Слушая его, Ормус на миг закрывает глаза и видит собственный Вегас, тот слепящий свет, сквозь который мелькает его умерший брат. Стало быть, у них еще есть общее — Лас-Вегас.

Подобно Байрону, Талейрану… (Я не побоюсь, говорит мне Ормус P. V., сравнить с ними Малла Стэндиша; он сам себя с ними сравнивал, а в наше время то, как человек называет себя, моментально подхватывается всеми: Принц-клоун, Сестра Милосердия, Честный Джон — зачем же отказывать Стэндишу в его любимых сравнениях…) Подобно джойсовской Навсикае, Герти Макдауэл, американец хромает. Обувь от Лобба, сшитая по индивидуальному заказу, призвана обеспечить хромой ноге максимальный комфорт. Что же касается сексуальной привлекательности, всем известно, что ни Талейрану, ни Байрону их хромота нисколько не мешала одерживать победы над женщинами. Однако в те далекие годы, о которых Малл Стэндиш решил поведать Ормусу, молодой Малл больше походил на Герти: хромота подрывала его уверенность в себе. Потом, пока он проигрывал свою заначку в первом круге чемпионата мира по покеру, к нему обратился молодой человек, который выразил восхищение его физической красотой и предложил за приличную сумму провести с ним время в номере люкс отеля «Тропикана». Стэндиш, без гроша в кармане, смущенный и польщенный одновременно, согласился, и эта встреча полностью изменила его жизнь.

— Это стало началом пересечения границы, которую я считал навсегда для себя закрытой. — Его голос становится томным, тело мечтательно и лениво вытягивается, вспоминая былые радости. — Сквозь эту щель в железном занавесе между гетеросексуальностью и гомосексуальностью я увидел блеск величия. После этого я забыл о своих фурах и осел на несколько лет в Вегасе в качестве активного гея.

Проституция дала ему возможность ощутить себя красивым и желанным, она позволила ему мечтать, создать того Малла Стэндиша, который не побоялся окунуться в дух времени и дать ему хорошую встряску. Следующим предсказуемым после Лас-Вегаса шагом стала Сорок вторая улица в Нью-Йорке, и именно здесь ему привалила классическая для Америки и лишь там возможная удача. Рядом с ним остановился лимузин, стекло плавно поехало вниз, и оттуда высунулся не кто иной, как малыш из «Тропиканы», его ангел преображения. Бог мой, я разыскиваю тебя уже несколько месяцев. Господи боже! Выяснилось, что мистер Тропикана а) получил наследство и б) пришел к выводу, что Малл Стэндиш был его единственной настоящей любовью. В знак этой любви он подарил Маллу доходный дом из коричневого известняка на улице Сент-Марк. В один миг полуночный ковбой стал уважаемым представителем имущего класса, членом Большой готэмской[143] лиги бизнесменов-геев и столпом общества. С тех пор Стэндиш выгодно вложил свою первую удачу в то, что стало основой его ошеломляющего порт-фолио недвижимости, и благодаря своей прочной связи с малышом Тропиканой — назовем его Сэм — был принят в узкий круг истинных Первых Семей Нью-Йорка — великих строительных династий, гениев застройки, определявших настоящее время высотной грамматики города.

— Мэры, банкиры, кинозвезды, известные баскетболисты, конгрессмены, — говорит Малл Стэндиш, и впервые Ормус слышит в его словах нотки хвастовства, — все эти люди частенько бывали, скажем так, в моем распоряжении.

Америка, в конечном итоге, не так уже отличается от Индии.

— Почему же вы там не остались? — Ормусу тоже не откажешь в проницательности. Тут какая-то недоговоренность, что-то утаено в этой истории. Малл Стэндиш поднимает свой стакан, отдавая должное его вопросу.

— У меня возникли трения с налоговыми органами, — признается он. — Я не был ангелом в бизнесе. Сейчас мне лучше временно пожить в Англии. В стране, где гомосексуализм все еще вне закона. А что касается Индии, там я удовлетворяю свои духовные потребности. Я вижу, вам это не по вкусу. Что тут сказать? Вы всю жизнь прожили в лесу, поэтому не видите деревьев. Чтобы обеспечить планету чистым воздухом, нам даны тропические леса Амазонки. А для удовлетворения духовных потребностей планеты существует Индия. Туда отправляешься как в банк, пополнить бумажник души. Прошу прощения за вульгарность метафоры. Внешне я весьма изыскан, но в глубине я совсем другой. Трусы из кожи леопарда под строгим костюмом. Во время полнолуния во мне пробуждается ликантропия. Своего рода loucherie[144]. Что не мешает мне иметь духовные потребности, испытывать духовный голод.

Стюардесса говорит, вы называли этот самолет «Мэйфлауэр», вам по душе такая шутка. Известно ли вам, что Стэндиш — фамилия одного из переселенцев со знаменитого «Мэйфлауэр»? Подозреваю, теперь уже никто не читает Лонгфелло, тем более в Бомбее. В этой поэме более тысячи строк ужасной тягомотины. Майлз Стэндиш, профессиональный солдат, страдающий присущим солдату косноязычием, хочет жениться на некой пуританской барышне, Присцилле Малленз или Молинез, и совершает то, что можно назвать ошибкой Сирано — посылает своего друга Джона Олдена, чтоб тот попросил за него ее руки, потому что сам он язык проглотил. Юный Олден, бондарь, один из тех, кто подписал Мэйфлауэрское соглашение[145], основатель плимутской колонии, человек, обладающий счастливой наружностью и приятными манерами, на беду влюблен без памяти в ту же самую девицу, однако во имя дружбы соглашается выполнить эту просьбу. И что же? Мистресс Молинез или Малленз выслушивает его, а затем, глядя ему прямо в глаза, задает вопрос: «Почему ты не говоришь этого от своего имени, Джон?» Несколько сотен скучных строк спустя они женятся, а угрюмому старому солдату, моему затерянному в прошлом далекому предку, остается лишь смириться. Я рассказываю вам это, потому что, хоть во мне и нет ничего пуританского, слова барышни Присциллы стали моим девизом. Я ничего не прошу ради других, но я без устали и не ведая стыда преследую свои интересы. И сейчас, сию минуту, я делаю вам предложение.

Ормус краснеет, а Стэндиш хохочет, заметив его смущение.

— Нет, нет, секс здесь ни при чем, — успокаивает он его. — Речь идет о пиратстве в бескрайних морях.

Англия летит к ним, она все ближе, — и вдруг останавливается. Воздушная пробка даже тогда, в 1965-м. Не имея возможности пойти на посадку, они кружат в воздухе. Внизу под ними собрался пиратский флот, вторжение идет полным ходом. Вот списанный старый пассажирский паром с развевающимся на флагштоке Веселым Роджером, пришвартованный в Северном море. Это «Фредерика». Вот еще один, «Джорджия», кинувшая якорь у берегов Эссекса, подле Фринтона. Взгляните на дельту Темзы: видите эти три крошечные точки? Это тоже часть принадлежащей головорезам флотилии. Ормус, усталый, возбужденный, пребывает в состоянии духа, типичном для долгого перелета: все вокруг призрачно, нереально, и ему трудно сосредоточиться. Малл Стэндиш совершенно невозмутим, он рассказывает теперь о своем детстве.