О любви и не только

Жизнь театральной богемы так затянула нас, что мы с Эдиком старались не пропускать ни одной «светской тусовки». Проходили они в основном после спектаклей в артистическом клубе «Орфей», который располагался в здании театра украинской драмы, но со стороны напротив оперного, где Эдик со своим орлиным профилем подвизался в ролях гладиаторов и оруженосцев. Поэтому у него было театральное удостоверение, с которым пускали всюду, а за ним и меня. В «Орфее» не только ели, пили и танцевали, но устраивали «капустники» и обсуждали премьеры в театрах. Там часто появлялись «заньковчане» Фёдор Стригун, Богдан Ступка, Слава Сумской, с которыми Эдик вступал в горячие споры об искусстве кино, я же помалкивал, ибо ораторское умение было мне не дано, предпочитая излагать свои мысли в дневнике.

А ещё мы нередко участвовали в вечеринках на дому. Тогда не было многочисленных ресторанов и кафе, да и там не принято встречаться: дорого и неуютно. Другое дело у кого-нибудь на квартире, каждый приносил то, что мог: еду, выпивку, музыку, известные, но официально властями не принятые песни Владимира Высоцкого, Виктора Цоя, групп «Машина времени», «Наутилус-Помпилиус» и других.

Все ели, пили, веселились и свободно говорили и спорили обо всём: политике, искусстве, любви и некоторые даже ухитрялись заниматься ею в укромных уголках…

Но одна тема враз объединила всех: 12 апреля 1961-го года впервые в мире в космос полетел советский гражданин Юрий Гагарин! Ликование было всеобщим, и верилось и не верилось, что наш человек в космосе! И хотя он сделал один оборот вокруг земного шарика, это было не важно, главное: космос наш! Потом все дружно прилипали к экранам телевизоров, а у кого его не было, ходили к соседям, и следили за поездками Первого космонавта по всему миру и пили за его здоровье!

Но наступил май, надо было кончать пьянки-гулянки и готовиться к вступительным экзаменам, которые в творческих вузах проводились раньше. Мы уволились с любимого завода, устроив прощальный «сабантуй» прямо в раздевалке. На прощание работяги подарили по медной увесистой эмблеме автопогрузчика и оставили масляные отпечатки пальцев на первой страничке первой трудовой книжки.

В конце июня мы с Эдиком двинули в Москву, и не куда-нибудь, а во ВГИК – Всесоюзный государственный институт кинематографии. Но там случился облом. На режиссёрский надо было иметь хотя бы запись о работе в театре, а у нас стояло общее: слесарь по металлу. А мне на киноведческий необходимо было представить статьи или очерки, хотя бы в рукописном виде. Не мог же я в комиссию подать свой дневник! Так не солоно хлебавши мы разбежались: Эдик сам подался к своим родственникам, которые жили где-то в Подмосковье, а я пошёл к Филиппу Латипову, чей адрес у меня был.

Это оказалось недалеко от Киевского вокзала в большом доме на набережной. Фила дома не оказалось, призвали в армию – он был старше меня, но его родители приняли меня радушно: накормили, напоили и уложили спать в нише окна, на его кровать. Я мог даже лёжа видеть и слышать, как поезд метро, вырываясь из подземелья, с грохотом катил на мост, чтобы скрыться под землёй на другом берегу Москва-реки.

На следующий день я поехал на Метростроевскую улицу, в МГИМО – Московский государственный институт международных отношений, надо было оправдать предсказание Маргариты Генриховны! Но и там мне дали от ворот поворот: в этот вуз принимали только по направлению партийных или комсомольских органов – этого не было в справочнике. Слегка расстроевшись, я отправился на Красную площадь.

Поначалу даже заблудился, пошёл из метро в другую сторону и оказался напротив шикарной гостиницы «Метрополь» и даже вошёл внутрь. Потом развернулся и стал в небольшую очередь в мавзолей Ленина, мумия вождя меня совсем не впечатлила – и чего люди раньше простаивали по несколько часов? Мне больше понравилась кремлёвская стена с именами известных людей, чей прах захоронен в ней, и Александровский сад с царским гротом. Через Манежную площадь я попал в здание факультета журналистики МГУ – вот куда надо поступать! Но и здесь нужны уже опубликованные творческие работы. С мыслью об этом я покатался на речном «трамвайчике» и вышел на пристани возле Киевского вокзала. Купив билет во Львов, бросил горсть монет в воду и сказал: «Я ещё вернусь!»

Дома меня ждал сюрприз: приехали отец в отпуск и мать с сестрой и все вместе с братом так меня обработали, что я подал документы в политехнический. Всё оставшееся лето зубрил физику, химию и математику и с трудом поступил, но не на РТФ – престижный радиотехнический, а на факультет автоматики и вычислительной техники – ФАВТ. Его только организовали с учётом на будущую перспективу, но мне было всё равно, душа к технике не лежала. И приняли меня скорее всего из-за матери со званием «Героиня» – пятеро детей, и благодаря брату, который в институте был на хорошем счету.

Реформа образования коснулась и высшей школы – собрали из таких, как я, без двухлетнего стажа работы одну группу и отправили на приборостроительный завод п/я 49 – дорабатывать стаж. Это был так называемый «ящик» – предприятие оборонной промышленности. Устроили нас в сборочный цех, так что мы днём работали, а вечером учились, как говорили, «очно-заочно», что не совсем верно. На следующий год обещали перевести сугубо на дневное обучение, правда, не всех, а только тех, кто успешно сдаст две сессии.

На заводе мне понравилось – чистенькая территория, аккуратные дорожки и газоны вокруг нескольких зданий. Наш цех был на третьем этаже самого большого из них – с высоким потолком и широкими окнами, так что было видно Стрийскую улицу и парк. Через всё помещение тянулся длинный конвейер, за которым на вращающихся креслах сидели с полсотни девушек и женщин в белых халатах и шапочках, все, как на подбор – красавицы! Мужчин было мало, только на контроле, приёмке и обкатке приборов, поэтому нас приняли доброжелательно: доверили «самое главное» – подносить работницам ящики с винтами, гайками, мотками проводов и прочими деталями. Так постепенно познакомились со всеми и определились с симпатиями, потому что некоторые «девицы» вызывали нас сигнальными лампочками, даже если у них все детали были в достаточном количестве.

В этом женском «царстве» особенно выделялась одна – Диана Ковальчук: «чорні очі, чорні брови», свои, не нарисованные, светло пепельные волосы, может, слегка подкрашенные – справжня українська красуня. Я частенько подносил ей детали, иногда даже помогал в монтаже, когда что-то не ладилось, просовывая руки в корпус прибора через её плечи. Диана охотно принимала мои услуги, ходила со мной на «пятиминутках» в курилку, затягиваясь дымом от тонких сигарет и загадочно улыбалась. Однажды она не вышла на работу, прошёл слух, что её бросил парень и она пыталась отравиться, но её спасли. Она жива и не хочет никого видеть. Меня срочно посадили на её место, так как я знал эту операцию, а Диана вернулась спустя неделю, но уже не такая весёлая и без «бисеринки» в глазах, а потом и вовсе уволилась. Я же подумал, ну и дурак этот парень, как можно было бросить такую красавицу!

Вскоре нас всех посадили за конвейер, поставили на тяжёлые физически операции, где надо подгонять вручную кронштейны или крышки приборов. Это привязало к месту, но я всё же ухитрялся перед обедом заделать несколько операций, опережая конвейер, чтобы успеть занять очередь в заводскую столовую для всей бригады. Так мы выгадывали минут пятнадцать от получасового перерыва и могли ещё погулять, покурить и поговорить о футболе, о женщинах и вообще о смысле жизни…

На заводе мне нравилось, хотя приходилось вставать рано и втискиваться в переполненный троллейбус, который еле-еле тащился вверх по улице Стрийской и останавливался почти у прохолной. А вот домой, я жил с родителями, иногда ходил вниз через старинный парк и наслаждался его природной красотой и рукотворными аллеями, которые сходились возле пруда с живыми белыми лебедями и каменной русалкой. Но чаще всего после работы мы шли в другую сторону – по Гвардейской мимо Военно-политического училища вниз до главного корпуса Политеха, там нас ждали лекции и практические занятия. На потоке, где в большой аудитории собирались все группы, можно было и подремать или «сачкануть», предварительно отметившись у старосты о своём присутствии. А вот на практикуме надо было не только быть, но и выполнять определённые задания. Они были не сложными для меня, но на всё не хватало времени, каждый преподаватель считал главным только свой предмет. В результате контрольные работы по математике, лабораторные по физике и химии, эпюры по начертательной геометрии, не сданные вовремя, накапливались и тянулись как хвосты.

Так в труде и учёбе прошёл первый семестр, наступила зимняя сессия – пора зачётов и экаменов. Она оказалась сложной не только для меня, но и многих из нашей группы. Зачёты шли с трудом, экзамены сдавали со второго раза одному преподавателю и даже с треьего захода, но уже комиссии. Начальство увидело, что очно-заочная система обучения не даёт положительных результатов и решило видоизменить её. Нас разделили на две группы и мы стали попеременно неделю работать, потом неделю учиться днём. Конечно, мы сразу потеряли половину зарплаты, стипендия в расчёт не бралась, но зато получили больше свободного времени вечерами. Девушек в техническом вузе было мало и мы не общались со своими одногрупницами вне «школы». А я постарался восстановить театральные связи с … актрисами.

Был ли у меня с ними секс? Когда гораздо позже по телемосту СССР – США на весь мир прозвучало, что у нас секса нет, у меня он был. Сначала с Лилей в нашей квартире в то короткое время, когда там не было родителей. Она научила меня тому, о чём мы часто в мужских компаниях вели только разговоры. Потом у меня появилась Мышка-Маришка Недич из театра Юного зрителя, где она играла лисичек, зайчиков и мальчиков-подростков. С ней мы объездили окрестные замки и красивые горные сёла Прикапатья, откуда она родом. Я иногда оставался на ночь в её маленькой комнатке на втором этаже театрального здания со входом из длинного балкона, и мы с ней занимались любовью, в то время как за дверью, даже не отделённой тамбуром, ходили другие жильцы. Затем у меня была очень интересная женщина и хорошая актриса украинского театра Христина Иланская, которая приобщила меня к классической музыке. Я даже привёз из Москвы ей в подарок большую пластинку с записью «Кармен-сюиты» Бизе-Щедрина, и мы вместе слушали упоительные мелодии в её маленькой и уютной «хрущёвке» на улице Городецкой на окраине Львова. Христина много играла, хотя и не главные роли, и была занята почти во всех спектаклях театра. Поэтому наши редкие встречи заставляли моё сердце сильнее биться, особенно когда наше не частое появление в клубе «Орфей» производило восторженный фурор! Каждая из этих женщин была немного старше меня, но они очень много дали мне для физического и духовного развития, с ними я стал настоящим мужчиной.

Но эти встречи были хотя и яркими, но мимолётными эпизодами, у них – репетиции, спектакли, гастроли, у меня – работа, учёба и театральная студия в клубе связи, что недалеко от политеха. Я пошёл туда не только, чтобы заполнить свободные вечера, но и из любви к искусству. Меня сразу ввели в готовый спектакль на «главную» роль – учёного, за которым охотилась американская разведка. Но появлялся я на сцене всего два раза: в самом начале, когда меня прятали и заменяли советским разведчиком, чтобы поймать заокеанского шпиона на «живца». И в конце, когда опасность миновала и меня возвращали в семью. В главных ролях были две сестры Гришины: младшая Валя, она играла мою дочь, и старшая Лариса – по пьесе моя жена. Я, конечно, влюбился именно в неё, и когда мы под занавес появлялись на сцене, держась за руки, со словами: «А вот и мы!», я весь дрожал, чем очень смешил Ларису.