Большая и маленькая Екатерины

…Габриэл поставил машину во дворе, принес доски и только успел снять с кувшинов брезент, как подошли Гуласпир с Алмасханом.

Гуласпир ударил палкой по кувшину, и он отозвался, как большой колокол.

— Молодец ты, Габриэл, что не продал дедушкины кувшины! Ну-ка, соседи, обнимитесь в честь встречи и давайте сгружать кувшины, а то я тороплюсь.

Они сделали из досок скат и осторожно спустили кувшины на землю.

— Ну, а теперь пожелаем этому дому счастья и благополучия. Не может быть, чтобы кроме пустых кувшинов Габриэл не привез с собой бутыли вина, — сказал Гуласпир, собираясь подняться по лестнице в дом.

Габриэл остановился в замешательстве. Алмасхан, заметив это, шепнул ему, что пойдет и принесет что-нибудь из дому. Но Гуласпир, увидев направлявшегося к воротам Алмасхана, крикнул:

— Вернись, Алмасхан, твоя жена уже давно накрыла для нас стол!

Теперь Алмасхан остановился в недоумении. Он хотел было сказать, что его жена еще вчера уехала в Хергу и вернется только через день, но промолчал.

— Идите скорей, а то я опаздываю! — сказал Гуласпир и, отворив двери дома, зажег в большой комнате свет. Потом он громко и торжественно произнес: — Мир дому сему! — И, выйдя на веранду, предупредил Габриэла и Алмасхана: — В дом входите с улыбкой!

Гуласпир встретил их у дверей веранды, по очереди пожал им руки и поцеловал. Потом, взял их под руки, ввел Габриэла и Алмасхана в комнату и снова повторил громким голосом:

— Мир дому сему!

В комнате стояли низкий, на трех ножках, стол и три маленькие скамеечки. На столе красовалась большая белая корзина. Габриэл и Алмасхан сразу узнали ее: в Хемагали только Гуласпир умел делать такие. Он плел их из ореховых прутьев, а ручки делал из кизила, чтобы были прочнее. Крышки у его корзин очень тонкие и легкие и всегда белее самой корзины.

— Что, так и будете стоять, языки проглотив? — сказал возмущенным тоном Гуласпир, снимая с корзины крышку.

Три тарелки. Три винных стакана. Свежий сыр, мчади и грузинский хлеб. Лобио в горшочке. Жареный цыпленок. Маринованный лук-порей. Немного очищенных грецких орехов. Три початка вареной кукурузы, один, достаточно большой, литров на шесть, кувшин вина.

— Габриэл, твоя незабвенной памяти матушка думала, что я ясновидец, и ошибалась. Ты-то так не думаешь? Мне сказали, что ты, может быть, сегодня приедешь, и вот мы с Кесарией устроили что-то вроде встречи. Простим ее за то, что она не смогла приготовить больше. Наливай вино.

Они сели за стол.

Пауза.

При виде этого стола Габриэлу Кикнавелидзе почему-то вспомнился хергский рынок: на прилавке вино, сыр, маринованный лук, очищенные грецкие орехи. И Гуласпир взывает к покупателям — а ну-ка, все сюда! Хемагальское «цоликаури», хемагальский маринованный лук-порей, сыр, орехи!.. Покупатели торгуются с Гуласпиром, он постепенно сбавляет цену, и торговля идет вовсю… Когда первый поток покупателей схлынет, Гуласпир похлопает Габриэла по плечу, давай, мол, погромче хвалить свой товар. Габриэл крикнет: хемагальское «цоликаури», хемагальский сыр! «А лук и грецкий орех-то забыл», — толкнет его в бок Гуласпир. Смелее! И Габриэл закричит: «Хемагальский маринованный лук-порей, хемагальский орех!» Снова появятся покупатели, и после споров и взаимных уговоров все будет продано. Гуласпир и Габриэл сложат пустые бурдюки в корзины и отойдут в сторонку. Гуласпир пересчитает выручку и разделит деньги пополам. Потом они пройдутся по магазинам, чтобы, сделать кое-какие покупки, и не спеша отправятся в Хемагали. Домой они доберутся к полуночи.

— Пусть здравствует и множится в новом доме семья Габриэла Кикнавелидзе, — и Гуласпир, перекрестившись, выпил. — Знаю я, что вы неверующие, но вы уж простите меня, старика, я так привык.

Пауза.

«…Мать дожидалась меня у ворот. Она взяла из моих рук корзину и, поцеловав, шепнула, чтобы я помог дяде Гуласпиру донести его корзину до дому. Тот, конечно, не хотел об этом и слышать, но я все-таки проводил его до ворот… Моя мать была тогда еще молодая женщина. Она свято верила, что ее муж вернется с войны, и держалась бодро. Мы получили извещение о том, что старший лейтенант Афрасион Кикнавелидзе пропал без вести в боях под Керчью, но мать этому не поверила. Она не носила траура и отказалась от назначенной ей пенсии. Почти три года она жила одной надеждой увидеть мужа живым. Потом неожиданно вернулся пропавший, как и мой отец, без вести младший сын Кондратэ Кикнавелидзе и сказал матери, что он сам похоронил Афрасиона в керченской земле. И для моей матери жизнь кончилась… «Железо ржа поедает, а сердце печаль сокрушает. Нельзя ей поддаваться», — бывало, говаривала моя мать. Но печаль и сгубила ее. Печаль придавила ее худенькие плечи, — а мама была как тростиночка… На уменьшившемся личике глаза стали казаться огромными, нос заострился. Печаль покрыла ее шею сетью морщин, иссушила руки. Потом пришла бессонница. Мать стала как полоумная… Извелась, измучилась — и угасла…»

— Так и будем сидеть, как немые? А ты что строишь из себя святого, Алмасхан Кикнавелидзе? — накинулся на Алмасхана Гуласпир. — Бери стакан и пей!

Алмасхан встал.

— Тут много говорить не надо. Скажи: за благополучие этой семьи, долгие ей лета, и выпей, — приказал Гуласпир и вдруг нахмурился: — Габриэл, если тебе не нравится, что мы пришли, так и скажи. Мы уйдем. Почему у тебя такое недовольное лицо? Или на тебя рассердилась Сатевела?

Алмасхан повторил то, что ему велел Гуласпир, и, выпив, сел.

— Ты меня так встретил, дядя Гуласпир!.. А я даже не сказал тебе спасибо, растерялся. Говорю это сейчас… — И Габриэл пригубил стакан.

— Это что такое? Оставь свое спасибо при себе, а вино выпей.

— Я этой ночью должен вернуться в Хергу, — словно оправдываясь, сказал Габриэл.

— Сегодня мы все будем ночевать здесь! Завтра воскресенье, и если ты на своем драндулете не явишься рано утром в Хергу, ничего страшного не случится. Пей и веди себя, как полагается хозяину! Да, пей и будь хозяином! — И Гуласпир похлопал Габриэла по плечу.

Габриэл выпил, снова разлил вино по стаканам и потихоньку, словно смущаясь, затянул песню. Это была «Я и моя бурка». Алмасхан вступил вторым голосом, и тоже тихо. Но тут громко, басом запел Гуласпир, руками показывая Габриэлу и Алмасхану, чтобы они тоже пели в полную силу. И дело пошло. «Еще громче! — вошел в азарт Гуласпир. — В этом доме никто не спит, да и в соседних тоже. Стесняться нам некого. Надо спеть так, чтобы не стыдно было перед этими стенами». И он заставил повторить песню сначала. Потом он взял стакан и, плеснув вино в потолок, пропел на тот же мотив: «Будь благословен, новый дом». Очень довольный собой, он совсем развеселился. Глаза у него заблестели, в сердце запели тысячи струн, руки обрели силу… Да, было от чего веселиться Гуласпиру. Вернулись его дети и внуки, завтра и послезавтра его окружат невестки и правнуки, и не будет уже больше у него покоя. Внуки наперебой начнут просить его рассказывать сказки. Он только начнет, но они его тут же остановят и скажут, что хотят не эту сказку, а другую, про Цикару, который спас маленького мальчика. Гуласпир рассердится и прикрикнет на ребятишек, чтобы слушали то, что им рассказывают, но потом пожалеет малышей и начнет сказку о Цикаре…

…Он посадил мальчика себе на спину и как стрела понесся вперед. Девять лесов и девять полей миновал он, над девятью горами и девятью скалами пролетел, девять рек, девять озер и девять морей переплыл и спас маленького мальчика, а злая мачеха осталась ни с чем…

Рады дети, что спасен мальчик, и просят дедушку рассказать еще какую-нибудь сказку, но теперь он прикрикнет на них как следует. Хватит, мол, с вас на сегодня, если хотите, идите поджигитуйте на неоседланных конях. Вскочат эти сорвиголовы на коней, и такое начнется… Видите? Слышите? Живыми звуками наполнилась эта вымершая, притихшая деревня! Разве это может не радовать Гуласпира?

…Песня кончилась.

— Что, разве не басом поет мое «цоликаури»? — с вызовом спросил он Габриэла, глядя ему в глаза.

Пауза.

— Хотите с корнями вырвать мой виноград? Договорились с Сатевелой? Уговорил ты ее? А что она тебе ответила?

— Я не был на Сатевеле! — сказал Габриэл.

А про себя подумал: Гуласпир и вправду ясновидец. Или же он прятался за мельницей Абесалома, пока я разговаривал с Сатевелой.

— Был! — убежденно сказал Гуласпир. — Ты выехал из Херги в сумерки.

— Не было еще темно!

— Нет, ты выехал, когда стемнело, и специально тащился еле-еле, чтобы приехать в деревню попозже и никому не попасться на глаза. Так было дело!

Пауза.

— Ты, когда с мельницей Абесалома поравнялся, развернул машину и остановился. Потом выключил фары, чтобы тебя никто не увидел, подошел к реке, плеснул в лицо воды и громко поздоровался с Сатевелой. Было это или не было?

Пауза.

— А ты откуда все так подробно знаешь? — виноватым голосом спросил Габриэл.

А про себя подумал: правильно, оказывается, моя мать говорила, что Гуласпир ясновидящий.

— Ну и что тебе сказала Сатевела? Не ответила? Она что, не услышала твоего голоса и поэтому не ответила? Думаешь, потому, что ты тихо говорил? Вот и нет.

— Ты за мельницей прятался? — робко спросил Габриэл.

А про себя подумал: даже наверняка прятался. А потом кратчайшим путем вернулся в мой дом. Ну, и хитрый же, бестия!

— Я сидел на веранде твоего дома и все видел. А разговаривал ты так громко, что здесь было слышно каждое твое слово…

— Хоть ты все и выдумал, но не ошибся! — прервал его Габриэл.

А про себя подумал: ловко он меня поддел.

Гуласпир, увидев, что Габриэл попался на удочку, распалялся все больше и больше.

— Значит, собираетесь повырывать мой цоликаури? И ты уговорил ее? Хороши вы оба, нечего сказать!

— А ты что, еще не выдрал его? — удивился Габриэл.

— Не собираюсь! Да, да, и не собираюсь, ни за что! Может, ты скажешь, что мое «цоликаури» плохо подпевало твоей «цицке»? Плохо? Ну, скажи.

— Ну, так другого баса не было…

«Наконец он уймется», — подумал Габриэл и улыбнулся.

Видно было, что Гуласпир рассердился.

— Сейчас каждый должен выпить по три стакана! — решительно сказал он и поставил стаканы перед Алмасханом. — Что ты сидишь как святой? Тоже мне ягненочек! Я еще когда на всех углах трезвонил, что нам очень нужны плотники, и просил приезжать поскорее, а ты… Ты явился, когда это понадобилось тебе. Все твои дела у меня вот на этой ладони записаны. Прочесть тебе?

Алмасхан встал.

— Садись, дорогой, и пей сидя. Мы тоже без тоста пьем! Пусть это будет штрафной.

Алмасхан сел и выпил все три стакана. Гуласпир снова налил в них вина и кивнул Габриэлу, мол, теперь его очередь. Потом выпил и Гуласпир и опять напустился на Габриэла:

— Ты сказал Сатевеле, что собирал и давил цоликаури Гуласпира? А что, я не собирал твою цицку или, может быть, не стоял в твоей давильне и не давил твой виноград? И не мыл твои кувшины? Я сеял кукурузу Абесалому Кикнавелидзе, Александре и Гуласпиру Чапичадзе, я мотыжил ее, собирал, привозил для них с Санисле дрова… А почему же ты не сказал Сатевеле, что на курсы шоферов тебя послал я, и я же посадил тебя на колхозную машину? А что тебя поймали на «халтуре» и сняли с работы, а я за тебя поручился? Вы оба сидите теперь как невинные овечки. Или языки проглотили? — Гуласпир крепко хлопнул своих друзей по плечам. — Ну, хватит мне болтать. Теперь пусть кто-нибудь из вас скажет тост.