Большая и маленькая Екатерины

— Завтра утром, калбатоно Екатерина, приготовьте завтрак, достойный Гуласпира Чапичадзе.

При этом в голосе его звучали повелительные нотки. Потом он еще раз бросал взгляд на фруктовые деревья и, тихо напевая, выходил со двора.

На следующее утро он появлялся спозаранку и шел прямо в сад. Набрав целую корзину инжира, он громко звал меня с дерева:

— Экуся, девочка, освободи мне корзину!

Я вскакивала с постели и выбегала на веранду.

— Ах ты, соня! — кричал он мне сверху. — Быстрее одевайся и помоги мне.

Через некоторое время и я залезала на дерево на подмогу Гуласпиру. Мама ругала меня за это, боялась, что упаду, а Гуласпир ее подзадоривал:

— Если я упаду с такой высоты, то душа моя расстанется с телом, а Экуся — что? Она ровно птаха, крылышки-то раскроет да и долетит до земли.

…Через месяц вечерком к нам опять приходил Гуласпир. Он распечатывал большие, зарытые в землю кувшины с инжиром и грушами, доставал сок, нюхал его, пробовал на язык и плевался, говоря, что очень кисло. Потом он наказывал маме приготовить на завтра подобающий случаю завтрак и уходил. На другой день Гуласпир приходил очень рано и начинал гнать водку. Во время первой перегонки Гуласпир не переставал балагурить, да и мама не отставала от него. Любо-дорого было на них смотреть. А вот когда дело доходило до второй перегонки, начинались прения.

— Хозяйка — я, водка — моя, и ты должен меня послушаться, — почему-то грубым, почти мужским голосом говорила моя мать Гуласпиру.

— Прошу прощения, дорогая хозяюшка, но Гуласпир Чапичадзе знает это дело лучше, чем Екатерина Хидашели, так почему же он должен ее слушаться, а? Ну, почему, скажите? Вы, уважаемая, — теперь уже язвительно продолжал Гуласпир, — хотите, чтобы я сделал дамский напиток, так я осмелюсь вам заметить, что дамы даже близко подходить к водке не должны. Ну какая, скажите, добропорядочная женщина пьет водку?.. Да это только тебе одной позволительно, только тебе, Эка! Ты ведь у нас женщина крепкая!

— Крепкую водку ты гони для себя отдельно, — поддразнивая его и смеясь, говорила мама (это уже была уступка). — Но я тебе советую, — все-таки язвила она, — и для себя гнать слабую водку. Ведь стоит тебе выпить стопочку первача у Александре Чапичадзе, как ты начинаешь болтать так, что тебя не остановишь, и такой вздор несешь, не приведи господи…

Тут уж Гуласпир сердился не на шутку…

— Ну, докажи, что это так! Да напомни мне, о каком таком вздоре идет речь!

— Ты по пьяной лавочке болтаешь такие глупости! Разве я могу их повторить? — победно улыбалась мама. — Скажи! Напомни! Да господи упаси!

Но Гуласпира уломать было нельзя.

— Ты хочешь, чтобы я выгнал слабую водку, и поэтому повторяешь сплетни, будто стоит мне пропустить стаканчик водки, как я становлюсь брехуном, и таким и сяким. Враки все это! Но, Эка, хорошо, будь по-твоему! — в конце концов сердито говорил Гуласпир, подбрасывая в огонь дров.

— Да, а когда это, интересно, я пила водку? — вдруг сердилась моя мама.

— Хе-хе, — радостно хихикал Гуласпир. — Калбатоно Екатерина не пьет! Да я же знаю, что вы делаете это потихоньку от всех. От Гуласпира Чапичадзе ничего скрыть нельзя.

— Так вот, это последняя перегонка. Сколько получится, пусть все твое будет, и ты какую водку хочешь, такую и делай: хоть крепкую, хоть слабую! И хватит об этом! — И, считая спор оконченным, мама уходила в кухню.

— Ого, ничего не скажешь, хорошо разделила. Сорок литров себе и всего десять Гуласпиру. Я что, твой раб? — делая вид, что сердится, кричал Гуласпир вслед выходящей из марани матери.

И такая шутливая перепалка продолжалась у них целый день. А Гуласпир в конце концов выгонял водку такой крепости, как хотела моя мама.

Под вечер к нам приходили Александре Чапичадзе и Абесалом Кикнавелидзе, а попозже — жена Гуласпира Кесария и невестка Абесалома Дудухан. Мама накрывала на веранде стол, и мы до поздней ночи балагурили, смеялись и пели — в общем, веселились, как могли…

Все три дня, пока гнали водку, у нас в доме веселье не кончалось…

— Кто эти четыре человека? — спросила я Коки.

— Моя мама, Сандро и я. Четвертый — сам дядя Гуласпир. «Вы с Сандро сегодня пораньше ложитесь спать, чтобы завтра мне не пришлось будить вас», — предупредил меня дядя Гуласпир. Так что мы с ним сейчас пойдем, — сказал Коки, и они с Сандро поднялись.

— Завтра отец берет с собой Сандро в Хергу, поэтому четвертой буду я сама. А теперь идите, — сказала я и посмотрела на Сандро.

— Я не поеду в Хергу, тетя Эка! — весело улыбаясь, сказал Сандро.

— Как это не поедешь? Ты же сказал, что отец берет тебя с собой?

— Да отец в Тбилиси, тетя Эка!

— В Тбилиси? Ты же сказал, что утром вы на рыбалку идете? А когда он уехал? — удивилась я.

— Он там уже три дня. Перед отъездом он просил меня починить его сети, они были порваны в нескольких местах, и обещал в воскресенье взять меня на рыбалку, а потом в Хергу. Отец приедет сегодня ночью. Я скажу ему, что я завтра должен помочь вам, и никуда не пойду.

Когда Коки и Сандро ушли, я всплакнула, а потом вдруг начала смеяться как сумасшедшая.

…Завтра рано утром придет Гуласпир, да и Коки с Сандро тоже…

Я знаю, сегодня ближе к ночи ко мне придет Дудухан, чтобы все заранее приготовить. Она вычистит и вымоет котел, в котором будут гнать водку, зарежет и выпотрошит курицу, сварит фасоль, переберет зелень, а потом, уже за полночь, встанет, и, когда придут Гуласпир, Сандро и Коки, на столе их будут дожидаться жареная курица, лобио и горячее мчади.

Когда в моем саду будут собраны груши и инжир, их ссыплют в большие кувшины, что зарыты в землю… Через месяц, обязательно в субботний вечер, придет Гуласпир и, открыв кувшины, достанет сок, который сначала понюхает, а потом попробует на вкус. Уже прокисло, скажет он, сплевывая, и обратится ко мне, как раньше к маме, мол, приготовь завтрак на утро, Эка, все, что полагается для Гуласпира Чапичадзе.

В воскресенье он придет с утра пораньше, перекусит тем, что я ему приготовлю, и начнет гнать водку. Потом подойдут его помощники Сандро и Коки. Когда стемнеет, появятся Александре и Абесалом, а позже подойдут и Кесария с Дудухан. Мы с женщинами соберем на веранде ужин, и мужчины молча, без единого слова сядут за стол. Александре усадит рядом с собой Сандро, Абесалом — Коки. Потом, когда и мы к ним присоединимся, встанет Гуласпир и произнесет первый тост:

— Пусть господь упокоит душу нашей Екатерины!

И все молча выпьют за мою маму.

У Гуласпира, Александре и Абесалома на глазах выступят слезы, и они опустят головы, чтобы я этого не увидела, и я тоже буду изо всех сил крепиться, чтобы не расплакаться. Сердце у меня заноет, и станет так тяжело на душе.

…До самой ночи я сидела на веранде и незаметно задремала. Потом пришла Дудухан и разбудила меня. Мы поужинали и легли. Дудухан сразу же заснула, а я встала, на цыпочках прошла через комнату и, как была в ночной рубашке, вышла на веранду. Облокотившись на перила, я стала смотреть на горы.

Ночная тьма зачеркнула хребет Санисле, скрылось в темноте Хемагали. Тепло и тихо. Не слышно шума Сатевелы, молчат даже сверчки, спит окутанная темнотой деревня, а на кладбище спит моя мама. Стою я в одной рубашке на веранде, глаза у меня открыты, а я ничего не вижу.