Большая и маленькая Екатерины

«Мои первые воспоминания относятся к тому времени, когда мне было четыре года, и с тех пор я все очень хорошо помню. Иногда мне кажется, что я помню и некоторые события, которые произошли раньше».

Приписка рукой большой Екатерины: «Разве ты можешь все помнить? Я думаю, тебе это кажется. Это невероятно».

«Моя мама просыпалась очень рано. Гуласпир часто говорил, что она встает раньше всех в Хемагали, даже раньше его… Встав, мама доила корову, вынимала из формы сыр, подметала двор. Потом она приводила себя в порядок, надевала красивое платье и шла будить меня. Ей пора было уходить в школу».

Приписка Екатерины: «Надевала красивое платье». Неправда. Это тебе казалось или хотелось, чтобы твоя мама была красиво одета. Детям, особенно девочкам, всегда хочется видеть своих мам красиво одетыми…»

«— Проснись, Эка, уже утро! Ты посмотри, как солнце уже высоко.

Мне, еще полусонной, очень не хотелось открывать глаза. Я сильнее хмурилась, хотя знала, что мама не уйдет, пока не разбудит меня, и лежала, затаив дыхание…»

Приписка Екатерины: «Что верно, то верно, ты и в детстве была немножко ленивой, но я не знала, что ты еще и хитруля».

«— Так ты не просыпаешься? Ну, тогда я пошла! — громко говорила мама и, с шумом открыв дверь, выходила в другую комнату».

Приписка Екатерины: «Правильно. Так это и было».

«Потом, сделав вид, что она забыла что-то в спальне, мама снова заходила ко мне.

— Эка, ты опять спишь? — удивлялась она и, приподняв одеяло, щекотала мне ноги холодными пальцами. Потом, поцеловав меня в шею и щеки, она насильно поднимала мне веки и заставляла открыть глаза.

— Что, холодные у меня руки? Ну, проснулась-таки наконец? — И она стаскивала с меня одеяло. — Ты только посмотри, как ты выросла за ночь! Посмотри на свои ноги! — убежденно говорила мама, и я вынуждена бывала встать. Вскочив с постели, я бежала умываться. Мама одевала меня, и мы спешили к нашей соседке тете Анете, которая обычно поджидала нас около своих ворот: «Тамрико уже сколько времени ждет тебя завтракать», — улыбаясь говорила она и, взяв меня за руку, вела в кухню, а мама спешила в школу».

Приписка Екатерины: «Ты действительно все очень хорошо помнишь, Эка, и я должна зачеркнуть свою первую приписку… Беру свои слова назад…»

«Отца я не знала. Я родилась через два месяца после того, как его забрали в армию. Мне было четыре года, когда вернулся с фронта дядя Эстатэ, отец Тамрико и Арчила, но я помню, какой у него в доме был праздник! А ведь он потерял на войне ногу. Я тогда спросила маму, почему отец Тамрико приехал домой, а мой нет. Мама вздрогнула как от удара, изменилась в лице и, как сейчас помню, сказала:

— Ты же видишь, что у дяди Эстатэ нет ноги. Разве одноногий человек может воевать? Не может, конечно. А твой отец здоров и должен быть в строю. Война ведь еще не кончилась…

— Папа здоров? — обрадовалась я. Но меня удивило, откуда это известно моей матери. Я хотела было ее спросить об этом, но увидела, что она плачет. От страха я тоже заплакала, вцепившись ручонками в мамин подол».

…Да, как будто все это было вчера: Эка босиком бегает во дворе, уже вечереет, а она с хохотом гоняется за теленком и никак не может его поймать. Когда к воротам подойдет корова и замычит, теленок вприпрыжку понесется на зов матери, а Эка за ним. Она откроет калитку и впустит корову во двор. Екатерина крикнет ей из кухни, чтобы она отвела скотину в загон.

…Эка сидит за партой и внимательно смотрит учительнице в глаза…

«Да, совсем недавно все это было, а какая хитрая стала та маленькая Эка! От моего имени носит гостинцы Ревазу… А сейчас стоит внизу с цветами в руке и улыбается то ли отцу, то ли сыну… А вот я позову ее сейчас…»

Екатерина так и не смогла открыть окно и стояла, бессильно ухватившись за ручку рамы. Где же взять сил, чтобы громко крикнуть, а нужно, чтобы ее голос услышали у ворот. Плохо, ох как плохо большой Екатерине! Посмотрите, она пытается опереться руками о стену, но стоять прямо не может. Отдохнуть бы в кресле… Эх, врагу своему не пожелаю такого! Не дойти Екатерине до кресла… Она пытается стоять, прислонившись спиной к стене, но ее качает из стороны в сторону, ноги у нее подкашиваются, и она медленно оседает на пол…

Помогите ей!

Где же ты, маленькая Эка? Мать зовет тебя! Крикни Гуласпира, Александре, Абесалома, и поспешите, а то не застанете ее в живых, не успеете проститься с ней. Жалко Екатерину! А тебе она должна сказать свою последнюю волю. Ее губы шевелятся, она пытается что-то сказать, но слова застревают у нее в горле… Только застаньте ее в живых, и она глазами скажет вам все, что хотела… Скорее!

Взгляд ее скользнул по комнате, и все вокруг ей показалось черным — окна, дверь, пол и потолок, и даже белые занавеси стали черными… и воздух… Мрак ворвался в эту комнату, Екатерина чувствует, как он давит на нее, ей уже нечем дышать, она задыхается…

И вдруг где-то далеко забрезжил свет — это вся деревня двинулась на помощь Екатерине. Впереди идет Эка, за ней Реваз и Сандро. Идет все Хемагали! Да, вон и старики — Гуласпир, Александре, Абесалом… И она услышала, как Гуласпир крикнул ей: «Держись, Эка!»

Они подошли к школьным воротам, но вдруг откуда-то появился Зураб Барбакадзе. Он вырвался из толпы людей и первым вбежал во двор…

…Зураб крепко схватил Екатерину за локоть, и она почувствовала, как ее тело сделалось легким, почти невесомым, она слегка оперлась на руку Зураба, выпрямилась. Зураб заговорщически подмигнул ей и, улыбаясь, шепнул на ухо: «Пошли, Эка!»

Они сделали шаг, и дверь сама распахнулась перед ними. Они спустились по лестнице и вышли во двор. Ворота школы тоже открылись перед ними. Нигде не было видно ни души, ни во дворе, ни на дороге, и Зураб Барбакадзе увлек Екатерину в сторону кладбища.

На полу, распростершись навзничь, лежит Екатерина.

Ее открытые глаза устремлены в потолок.

Она ничего не видит,

потому что глаза ее уже не могут видеть ничего.