Белый кролик, красный волк

СЕЙЧАС

Невероятные вещи происходят ежедневно. Не стоит удивляться, когда они случаются с вами.

Я стою в штаб-квартире секретной разведывательной службы Великобритании, реву и умираю от желания поссать. Я навел пистолет на собственную мать, и когда она говорит, ее голос спокоен, как озеро в безветренный день.

— Что она тебе сказала?

Она. Есть только один человек, о котором мама говорит таким тоном.

— Ничего. Бел мне ничего не сказала. Я сам все узнал.

— Что узнал?

Я смотрю на нее во все глаза, игнорируя вопрос. Пульсация в черепной коробке нарастает, как будто кровеносные сосуды в висках пытаются протолкнуть наружу мраморные шарики. Черные пятна пляшут у меня перед глазами.

— Питер…

— Ты не могла устоять, да? — Мое зрение проясняется, и я вижу, что она примеряет Взгляд № 49: «Озадаченная материнская забота».

— Или ты даже и не пыталась. Близнецы — два разума, две жизни под контролем, с самого момента зачатия. У тебя была идея фикс, и вот представилась возможность воплотить ее в жизнь. Ты, наверное, сочла это за провидение. Какой ученый смог бы устоять?

— Питер, я…

— «Тебе станет лучше, Питти!» — хриплю я сиплым от слез голосом. — «Мы справимся с этим вместе, Питти». Так ты говорила. Ты врала. Все это время, всю нашу жизнь ты врала, я боялся, а Бел злилась, потому что такими создала нас ты. Чтобы мы читали настроение друг друга и программировали мысли друг друга. Пиши, читай, читай, пиши. Белый Кролик, Красный Волк!

Я выкрикиваю наши кодовые имена. Из-за острой боли в плече пистолет дрожит в моей руке, и мама морщится. Интересно, она вообще воспринимает нас как Питера и Анабель или же мы так и существуем в ее мыслях под нашими кодовыми именами?

Озабоченного взгляда как не бывало: она попыталась, потерпела неудачу и двинулась дальше. Теперь ее лицо застыло в маске изумленной невинности.

— Питер, я не понимаю, о чем ты говоришь, — она плавно качает головой, но не прерывает зрительного контакта. — Да, я лгала. Я признаю это. Я работаю на правительство, и это значит, что иногда мне приходится лгать, даже вам. Но я никогда, никогда не сделала бы вам ничего плохого. Я знаю, что тебе страшно. Я все понимаю, дорогой. Но то, как ты мужественно с этим борешься, и чего ты достиг перед лицом своих страхов… я ужасно горжусь тобой.

Ну, это, по крайней мере, правда. Она мной гордится. В памяти всплывает слово, которым она меня описала, и я произношу вслух.

— Я экстраординарный.

— Вот именно, — убежденно говорит она. — Так и есть.

И только тогда я действительно понимаю, что в ее глазах это оправдывает ее поступок. Мама не представляла себе ничего хуже посредственности.

Я помню, как стоял в ее кабинете два с половиной года назад, напившись в первый и единственный раз в своей жизни, и мама показывала мне заметки о необычных способностях экзотических животных — ядовитом осьминоге, доисторической мухе с крыльями, а я развлекал ее арифметикой.

Они — реакция на угрозу окружающей среды, Питер. И это тоже.

Каждым атомом своего существа она верит, что сделала мне подарок.

— Я не хочу быть экстраординарным. Я просто хочу перестать постоянно бояться.

Она пожимает плечами.

— Этого никто не волен выбирать, Пит.

Я не могу глотать, не могу дышать. Я так зол.

— Это больно, ты понимаешь? — завываю я. — Понимаешь, что то, каким ты меня сделала, мучит меня каждый день?

Она выглядит удивленной.

— Я не понимаю, о чем ты. Я бы никогда не причинила тебе вреда. Я люблю тебя, ты мой сын.

— Ты любишь меня, — глухо повторяю я. — Я твоя работа.

Уголок ее губ дергается, словно треснула маска, но я не могу истолковать это выражение. Не могу читать ее мысли. И, наверное, никогда не мог.

— Питер, — говорит она. — Прошу. Давай успокоимся. Поговори со мной. Если ты говоришь то, что я думаю… то это невозможно.

— Не надо. — Мой голос твердый и ровный, и она замолкает, не сводя глаз с пистолета. — Я был в твоем кабинете. Я нашел твои записные книжки — те, что спрятаны. Я все знаю.

— Мои… записные книжки? — Теперь она выглядит озадаченной, испуганной, пораженной, обиженной. — Питер, это сложные идеи, записанные стенографически. Я не знаю, что ты там прочел и как сумел во всем разобраться, но…

— Ингрид тоже их читала. Она все подтвердила. — Я молю ее прекратить, просто не лгать больше. Я держу пистолет, и я умоляю. — Вот так. Ингрид… Ана призналась. Так что перестань притворяться. Я знаю.

Ее лицо наконец застывает с выражением, которого я никогда раньше не видел. Лучше сразу присвоим ему порядковый номер — Взгляд № 277: «Жалость. Безнадежная, тягостная жалость». И прежде чем она открывает рот, я уже знаю, что она собирается сказать.

— Питер. — Голос у нее невыносимо ласковый. — Ингрид не существует.