Правда, которую мы сжигаем

То, как его глаза из-под полуопущенных век цепляются за меня, наблюдая за каждым моим движением, как грязь трескается под его ботинками — если я попытаюсь бежать, он поймает меня еще до того, как я обернусь.

И я не убегаю.

Не от него. Ни от кого.

— Мне не нужно, чтобы кто-то защищал меня. Я сама с тобой справлюсь.

— Да? — он снисходительно наклоняет голову вправо. — Думаешь, такая хорошая девочка, как ты, справится со мной? — с каждым словом его глаза опускаются на уровень моего тела. — Я подозреваю, что ты никогда не причиняла вреда даже мухе, никогда не сбегала и не делала что-то, что еще не было заложено в твоей голове. Как ты собираешься отбиваться от такого сумасшедшего, как я?

Я заметно сглатываю, когда он перестает подходить. Еще шаг, и наши колени соприкоснутся. Я отказываюсь отступать, даже когда он поднимает руку, один палец. Шершавое ощущение его кожи на мне, когда он проводит кончиком по линии подбородка, заставляет меня дернуться от него.

— Не трогай меня.

Я не удивляюсь, когда он не слушает, продолжая болтать со мной.

— Я имею в виду, ты же профессионал, верно? Ты читала об этом, обо мне? — он насмехается надо мной, его слова режут меня, пытаясь похоронить, но его прикосновение похоже на раскаленные угли. — Скажи, что говорят о садистах-поджигателях с дурным характером, которых люди называют дьяволом? В твоих книгах написано, что я с тобой сделаю, что мне нравится?

Его палец проводит путь от моей челюсти вниз по шее, подушечки его рук очерчивают вены и мышцы, образующие мое горло. Он останавливается чуть выше ключицы, его большой палец касается моего пульса. Я чую его запах, смесь всего взрывоопасного, и это сжигает меня изнутри.

Это самое близкое, что я когда-либо был к одному из них.

Есть причина, по которой вас предупредили держаться на расстоянии.

Потому что, как только вы оказываетесь в их досягаемости, вы больше ничего не контролируете.

Разум, тело, душу.

Они владеют вами.

— Ты угрожаешь мне прямо сейчас? — я горжусь тем, как ровно звучит мой голос, учитывая, что мое дыхание вырывается прерывистыми выдохами, мой язык касается верхней губы, а я продолжаю смотреть в глаза. Обычно это пугает людей достаточно, чтобы заставить их отступить, но не его. Он соответствует моей энергии, отказываясь отпускать ее.

Вынув спичку изо рта, он касается моей нижней губы красным кончиком, прежде чем зажечь пламя между большим и указательным пальцами. Оно горит высоко, вспыхивая прямо передо мной, так близко, что я чувствую его жар.

Его лицо мерцает в темноте, гордо облаченное в оранжевое свечение.

— Не-а, — именно в этот момент я осознаю серьезность этой ситуации, того, что происходит, когда рука Рука твердеет на моем горле, пальцы обвиваются вокруг меня, как виноградные лозы вокруг основания дерева.

И это не извращенный захват, когда вы нажимаете на шею по бокам, чтобы вызвать удовольствие. Нет, это больно, сжимает дыхательное горло. У его руки есть цель, и она не в том, чтобы разжечь меня, а в том, чтобы убить.

Если бы какой-нибудь другой мужчина в мире так прикасался ко мне, я бы уже убила его. Однако его хватка отличается от всего, что я испытывала раньше. Что-то в этом чувстве, как будто он тает любые следы кого-либо до него,

Создает во мне совершенно новое чувство, когда он держит меня так.

Он подносит спичку к моему лицу, глаза адского пламени горят враждебностью.

— Но если ты будешь болтать о вещах, в которых ни хрена не смыслишь, то буду.

У меня пересыхает во рту, когда я пытаюсь вырвать лицо из его хватки, но он сжимает меня крепче. Мой запас воздуха становится все тоньше и тоньше с течением времени.

Он ведь не собирается меня сжигать, не так ли?

— И я могу обещать тебе, принцесса, что со мной невозможно справиться, не обжегшись.

Ухмылка расплывается на его лице, когда он отпускает меня, отступая назад. Без страха он высовывает язык, вонзая в него еще горящую спичку. Шипящий звук прорезает мой туман.

Я травмирована и поражена тем, как он даже не вздрагивает. Как будто для него это ежедневный повод потушить спичку ртом.

Именно тогда я замечаю приближающуюся к нам машину, ту самую, которую он, должно быть, услышал, которая помешала ему продолжить то, что раньше было нападением на пути к убийству.

— Ты знаешь, где меня найти, когда поймешь, как скучно тебе в твоем стеклянном доме, Сэйдж, — говорит он со смехом в голосе, снова садясь на мотоцикл.

— Да пошел ты, придурок, — умудряюсь прохрипеть я, перекрывая рев его заводящегося мотоцикла.

После этого он не бормочет больше ни слова, только его спина ко мне, когда он выезжает на дорогу, умчавшись в темноту, и я должна спросить себя, не галлюцинировала ли я то, что только что произошло.

Поднеся пальцы к горлу, я нажимаю на те места, которых он только что коснулся, все еще ощущая его присутствие на своей коже.

Было ли мне страшно? Может быть.

Но это было больше, чем страх.

Это было похоже на свободу.

Пространство между тем, кем я должна быть и кем я хочу быть, и он толкнул меня в это место. Где-то я не знала, что будет дальше, что-то, что я не могла контролировать, где-то я могу освободиться от груза того, что люди думают обо мне.

Побег разума.

Мое тело покалывает от кончика головы до подошв ног.

Я чувствую его везде.

И точно так же, как огонь, он задерживается далеко после того, как скрылся из виду.

Прошел целый месяц, прежде чем мой путь снова пересекся с Сэйдж Донахью.

Семя любопытства было посажено в ее мозгу, и я знал, что, когда придет время, она сломается и прибежит, чтобы найти волнение, которого ей не хватало в жизни.

Я знаю, что под этой внешностью скрывается девушка, умирающая от желания сбежать. Я видел это по тому, как она относилась к Роуз, по тому, как она позеленела от зависти. Она хочет свободы, которая есть у ее сестры, но по какой-то причине слишком боится гнаться за ней.

Я иду в класс, моя губа пульсирует от нового пореза, полученного еще до того, как я прикоснулся к овсянке, когда я слышу голос, отражающийся от шкафчиков.

Коридоры пусты, ученики уже сидят за партами на занятиях, оставив меня наедине с голосом.

Обычно я бы продолжал идти, ходил на занятия и начинал все сначала. Продолжаю свой день, как будто его никогда и не было.

Но что-то в мягком, но твердом тоне заставляет мое ухо прислушаться к знакомому голосу.

Я иду к нему до конца зала. Моя рука осторожно прижимается к двери актового зала. Эти старые ублюдки скрипят, когда на них дышишь.

Несколько рядов пустых сидений из красной ткани заполняют зал. Все огни, которые обычно освещают сцену, выключены, кроме одного единственного луча.

Он светит с балкона на темную деревянную сцену, не позволяя видеть ничего, кроме того, что падает на свет в любом направлении.

Есть только она.

Она стоит одна, только она и свет, в этой клетчатой школьной юбке, из-за которой ее ноги выглядят так, будто они путешествуют на многие мили.

Я тихонько проскальзываю на одно из задних сидений, откидываюсь назад и вытаскиваю из-за уха только что скрученный косяк. Я использую спичку, чтобы зажечь ее, убедившись, что мои движения не беспокоят эту маленькую актрису.

— Гах, я почти забыла, какой ты сильный, Джон Проктор! — уверенно говорит она, ее глаза широко раскрыты и мечтательны, как у влюбленной женщины.

Назвать ее хорошей актрисой было бы преуменьшением, потому что я думал, что Сэйдж Донахью не может выглядеть настолько непринужденно.

Она делает паузу, пока ее воображаемый партнер по фильму произносит свою фразу, прежде чем ее тело смещается, и она продолжает.

— Ох, она просто как-то сглупила, — хихикает она. Буквально, черт возьми, хихикает.

Дым скатывается с моих губ, когда я смотрю, как она движется по сцене. Позолота, как будто она была лебедем, рожденным на воде.

Изящная, спокойная.

Это почти заставляет меня забыть, что она сказала в последний раз, когда мы разговаривали, или как я был близок к тому, чтобы показать ей, каково это на самом деле — разозлить меня.

— О, шикарно, — она машет рукой, приближаясь к мужчине, с которым, как я полагаю, разговаривает. Злость в ее языке тела заставляет меня ухмыляться. — Мы танцевали прошлой ночью в лесу, и мой дядя прыгнул на нас. Она испугалась, вот и все.

Она бормочет следующие несколько строк, как свою, так и своего напарника, расхаживая взад и вперед в свете прожекторов, как будто что-то растет внутри нее.

Я не из тех, кто интересуется вещами, которые меня не волнуют, но что-то в том, насколько реальной она там выглядит, меня чертовски бесит.

— Она очерняет мое имя в деревне! — она произносит слова так, как будто поклялась. — Она лжет обо мне! Она холодная, сопливая женщина, а ты… — она нахмурила брови, печаль подкралась к горлу. — Ты склоняешься перед ней!

Я ненавижу театр, и думаю, что был в нем, может быть, дважды, но мало что могло бы сдвинуть меня с этого места.

Она агрессивно качает головой, как будто ее напарник сказал что-то, чего она не могла вынести. Я наклоняюсь вперед на своем сиденье, щурясь, когда вижу слезы, блестящие на ее бледном лице.

— Я ищу Джона Проктора, который пробудил меня ото сна и вложил знание в мое сердце! Я никогда не знала, что такое притворство Салема, я никогда не знала уроков лжи, которые мне преподали все эти христианские женщины и их мужчины, заключившие завет! — выплевывает она, ее голос шипит от эмоций, как у женщины, испытывающей боль.

— Ты любил меня, Джон Проктор, — она подходит ближе к авансцене, умоляя взглядом, даже не говоря ни слова. — И какой бы это ни был грех, ты все еще любишь меня!

Я вдыхаю, дым пытается вызвать кашель, но я сдерживаю его, прижимая косяк к губам и поднимая руки.

— Браво! — я кричу, медленно хлопая в ладоши, эхом разнося звук по комнате, которая в остальном наполнена тишиной. — Какое выступление!

Она замирает, застигнутая врасплох тем, что она не королева пчел, единственным человеком, которым она не может командовать.

Я вскакиваю с сиденья и тяжелыми шагами иду по проходу к передней части сцены.

— Что это было? — я упираюсь руками в сцену, подпрыгивая так, что стою в тени, а она продолжает пялиться на меня из прожектора. — Ромео и Джульетта?

Ей нужно время, чтобы понять, что происходит. Ранимая девушка, которая, казалось, наслаждалась этой сценой, отступает, и появляется ее защитник. Мы все становимся чем-то страшным, чтобы защитить себя и тех, кого любим.

Я вижу ее маску. И я устал от того, что она держит ее, когда рядом со мной.

Я хочу видеть уродливую боль. Тайные шрамы, которые она скрывает, монстры, пожирающие ее плоть. Они настоящие, а жизнь слишком коротка, чтобы сосредотачиваться на подделке.

— Что ты здесь делаешь, Рук? — спрашивает она, складывая страницы книги в руке, пока они не прилегают плотно к друг другу, и размахивая ими, чтобы смахнуть с себя дым. — Здесь нельзя курить! Это чертовски пожароопасно.