Правда, которую мы сжигаем

— Какого черта ты здесь делаешь… — он резко останавливается, отталкиваясь от мотоцикла и встречая меня посредине. Его глаза изучают мое лицо, концентрируясь на моей струящейся туши и очевидных слезах. Что-то в его языке тела меняется, переходя от самодовольства к напряжению.

— Что он сделал?

То, как он придвигается ко мне ближе, изучая контуры моего лица. Я получаю еще один близкий и личный взгляд в глаза, которых все так боятся.

Это почти поэтично, как внешние края чисто-зеленые, как новая земля, но, когда ты подходишь ближе, внутренняя часть представляет собой звездообразную вспышку янтарного огня, кружащуюся и поглощающую зелень, все скручивающееся в один сплошной черный зрачок.

И это то, что увидел Люцифер, когда был изгнан с Небес. Зелень нашей планеты перед входом в адское пламя. История, стоящая за катастрофическим прозвищем Рука, все больше и больше связана с ним.

Я знаю, что он имеет в виду Истона, и это последний человек в мире, о котором я хочу сейчас говорить. Пытаясь отшутиться, я вытираю лицо.

— Нет, нет, ничего. Я…

— Тогда какого хрена ты здесь?

Я ошеломлена тем, насколько резок его голос, как он прорезает мою попытку скрыть свою боль, разрывая мой фасад в клочья.

Я сделала что-то неправильно? Я сделала что-то, что разозлило его?

Я ошиблась, придя сюда?

Я вздыхаю, пожимая плечами.

— Наверное, в поисках смены обстановки? — я слегка шутливо улыбаюсь, надеясь, что мы сможем забыть о причине, по которой я здесь.

Почему, из всех людей, к которым можно было бежать в этом городе, я искала его.

— Правду, — требует он, как и в театре, отказываясь позволить мне уйти, не украв ту часть меня, которую никто не получает.

—Правду? Кажется, я уже давно никому об этом не говорил, — говорю я, зная, что он ничего мне не даст, если я не буду с ним честной.

Мое сердце стучит клетке, дикое животное, уставшее от того, что его держат в стенах моей собственной груди, готовое обнажить зубы, показать миру, из чего оно сделано.

Когда он ничего не говорит, просто выжидающе смотрит на меня и закуривает еще одну сигарету, я говорю ему то, что ему нужно услышать.

Правду.

— Потому что ты мне нужен, — мои слова улавливаются порывом ветра, когда позади моей головы ревет двигатель. Мое тело отталкивается от нижней части поверхности, выходя из воды с глотком воздуха, когда я продолжаю. — Мне нужно, чтобы ты помог мне снять маску. Ты единственный человек, которого я знаю, не скрывающийся от мира. Ты горишь за это. Это место пожирает меня заживо, превращая в человека, которого я не узнаю. Покажи мне анархию, покажи мне что-нибудь жестокое, — я качаю головой, нуждаясь в том, чтобы почувствовать это бегство. — Покажи мне всю свою правду, Рук. А я покажу тебе свою.

Его глаза превращаются в ад, горящие так ярко, так зелено, что это гипнотизирует.

— Хочешь снять маску? — он поднимает свой шлем, придвигая его ко мне, холодный материал давит мне на живот. — Тогда отведи меня в место, которое ты ненавидишь больше всего на свете, и я покажу тебе, как заставить его задохнуться от пепла девушки, которую они бросили сжигать.

Я повидал много дерьма, пока был под кайфом.

Сейдж Донахью, вышедшая на улицу из винного магазина с бутылкой водки со вкусом клубники, стала настоящим пирогом.

Она смыла макияж в туалете на заправке, глаза как у енота были далеко от глаз, обнажая все ее веснушки цвета корицы. Свет от искусственного освещения отражался от ее кожи.

Это была совершенно новая Сэйдж. Такой, какой я никогда раньше не видел, пока жил в Пондероз Спрингс.

Довольно ядовито, Рук.

Существо, созданное для обмана. Создана для убийства.

— Осторожно, — напомнил я себе.

Поездка до дома ее семьи на озере была быстрой, учитывая, что она мурлыкала мне на ухо: быстрее, быстрее, быстрее.

Но моменты, казалось, тикали, потому что все, на чем я мог сосредоточиться, была дорога и то, как она чувствовала себя прижатой ко мне. Сидя на заднем сиденье моего мотоцикла, руки сжимали меня так крепко, что я чувствовал, как ее ногти впиваются в мою толстовку. Дразнящее прикосновение ее силы к моему подтянутому животу заставило мой рот наполниться слюной от перспективы боли.

Когда мы приехали, подъезжая к закрытому подъезду дома на берегу озера, я знал, что должно было случиться. Есть причина, по которой она привела меня сюда. Вопрос в том, почему это место? Что это значит для нее?

Сейдж спрыгнула с велосипеда, попросив меня начать, упомянув что-то о ванной, прежде чем исчезнуть внутри, оставив дверь открытой, чтобы я мог последовать за ней.

Я двигаюсь на автопилоте. Мои действия - это те, которые я совершал много раз раньше, принуждение гноится в моих дрожащих руках, когда я приступаю к работе. Шаги рассчитаны; я опытный хирург за работой, когда расстегиваю молнию на своей сумке и достаю кувшин с бензином, жидкостью для зажигалок и спичками другой марки.

Это позор, правда. Двухэтажный особняк выглядит как радость для семейного отдыха. Вся дорогая мебель, посуда, тщательно расставленные фотографии — все сгорит в дыму в ближайшие полчаса.

Сжигание мест с призраками. С воспоминаниями. Что-то вещественное — все это моя ахиллесова пята, когда я наблюдаю, как все эти застывшие воспоминания взмывают во всплеск оранжевой дымки, уступая лишь пеплу, который растворится в земле.

Нет другого способа избавиться от прошлого, как поджечь его.

Мой телефон вибрирует в кармане худи, когда я собираюсь вылить бензин на кухонный пол.

«Где ты?»

Это от Алистера. Моя первая реакция — сказать что-нибудь смешное, например, подарить богатой девушке ночь ее жизни. Но затем я делаю паузу, мои пальцы парят над клавиатурой.

Я предполагаю, что у него был дерьмовый день дома, и ему нужна терапия. В любой другой раз я бы сказал да, встретился бы с ним в его подвале, где он работает, и позволил бы ему избить меня до полусмерти.

У большинства друзей есть вещи, которые их связывают. Наши просто работают иначе, чем другие.

Алистеру нужно время от времени что-нибудь ранить, ударить кулаком по телу, чтобы вся ярость могла оставить его на долю секунды, жаждая мести за семью, которая всегда относилась к нему как к «другому».

Ему это нужно, а мне нужна боль.

Вот как мы работаем. Как мы все связаны друг с другом. Мы понимаем, что нужно другому, каким бы мрачным и мучительным оно ни было. Мы готовы сделать что угодно друг для друга.

Вместо своего первоначального ответа я отправляю ему в ответ сообщение, сообщающее, что я ухожу на прогулку и вернусь позже, и что я встречусь с ним завтра.

Я никогда не лгал ему, никому из них, но это нужно прочувствовать, прежде чем мальчики узнают.

Правда в том, что я не доверяю этой девушке.

Но я доверял девушке, стоявшей передо мной на тропе. Та, которая выглядела разбитой и обезумевшей. Я доверял девушке на той сцене, и пока единственная версия Сэйдж Донахью, которую я получу, не станет настоящей, она будет моим секретом.

Тем не менее, мы начинаем не с лучшей стороны, учитывая, что она сказала мне, что направляется в ванную, и я наблюдаю, как она сбрасывает обувь во дворе, спускаясь к причалу, который выступает в воду.

Она уже искажает правду, которую так отчаянно обещала мне.

Я поставил кувшин на прилавок и вышел через стеклянную раздвижную дверь, чтобы последовать за ней. Открытая бутылка водки стоит рядом с ней на краю деревянной платформы, ее ноги свисают с края. Темно, только луна освещает непрозрачное озеро, которое неподвижно и мирно.

— Знаешь, весь смысл этого был в том, чтобы ты поджег. Я всего лишь производитель, стоящий за этим.

Она подносит бутылку к губам и делает глоток вонючей жидкости. Я улыбаюсь, когда она немного кашляет, ее тело дрожит, пытаясь избавиться от ожога от алкоголя.

— В фильмах кажется, что это проще сделать без преследователя, — она кашляет, вытирая рот тыльной стороной ладони.

— Да, ну, в кино используют воду, — ворчу я, опускаясь на задницу, сидя рядом с ней, с бутылкой между нами. — А если увидишь человека, который водку пьет без такой чеканки? У них есть раны, которые жалят хуже, чем алкоголь.

Я смотрю через озеро на пустые дома, пустые окна и неосвещенные задние веранды.

— Мы постоянно приезжали сюда, когда я была маленькой, на летние каникулы. Мы с Роуз лежали на этом причале после того, как целый день гребли по воде на каноэ, угадывая формы в облаках. Пролежали здесь так долго, что пришли с ожогами по всему телу. Кто знал, что солнце может обжечь сквозь облака? — она смеется, снова хватаясь за горлышко бутылки и удерживая ее между ног.

Давно я не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о хороших воспоминаниях о детстве. Даже давно, с тех пор как я знал, каково это.

Я стал чужим для моего собственного воспитания.

Иногда я помню, как смотрел, как моя мама подрезает розы на заднем дворе, и каким был вкус ее лимонада после того, как я весь день бегал по двору. Или запах свежеиспеченного хлеба на кухне и смех.

Я помню, но как будто они произошли с другим человеком.

Как если бы я был призраком в доме, наблюдающим за собой в молодости, никогда по-настоящему не переживавшим те моменты радости.

Теперь они даже не кажутся реальными. Миражи, которые я придумал, чтобы мой сознательный разум мог справиться с моей нынешней семейной жизнью.

— Когда мы вошли внутрь, хихикая, опьяненные солнцем, счастливые, моя мать посмотрела на нас так, как будто мы совершили измену, — она взмахивает рукой, указывая на холодную воду, на ее лице суровое выражение. — Она говорила: «Девочки! Женщины платят миллионы, чтобы избавиться от морщин и дряблости кожи из-за слишком долгого пребывания на солнце. Ты испортишьсвою гладкую кожу. Сэйдж, тебе лучше знать. К завтрашнему дню кожа Рози станет загорелой, а ты будешь выглядеть как огромный помидор в течение нескольких недель!

— Значит, я был прав все это время. Твоя мама — сука.

— Да. Она всегда была, — Сэйдж смеется, кивая в знак согласия. Протрезвев, она продолжает. — Это был первый раз, когда я приревновала свою сестру. Впервые эта уродливая зеленая штука разозлила меня на человека, которым я всегда восхищалась.

Я позволил ей говорить свободно, слушая ее слова, когда она выплескивала свои кишки, одновременно наполняя их ликером.

— Ревность с годами только росла. Однажды, пока она спала, приклеила ей в волосы жвачку. Покрыла кроссовки грязью. Говорила ужасные вещи, все время думая, почему она коснулась именно меня. Почему она прошела мимо ее спальни только для того, чтобы пробраться в мою, — ее голос задыхается от слез, которые она не хочет проливать, отказываясь быть такой уязвимой со мной.

— Это был порочный круг, который привел меня сюда, к тому моменту, когда я ненавижу себя. Вместо того, чтобы желать, чтобы этого никогда не случилось ни с одной из нас, я была в ярости, что этого не случилось с Роуз. Завидовала тому, что она была в таком блаженном неведении и счастлива. Боже, как это ужасно? Насколько я ужасена?