Залив девочек

* * *

Когда керосин закончился, я взяла на кухне нож и поднялась к девчонке. От нее больше не пахло дорогой. В комнате стоял запах книжных страниц, ткани, запах моего мужа. Я увидела, что она боится ножа, боится меня, такой нечеловеческой и иссохшей.

– Там внизу у двери мешок, – сказала я, – возьми его и беги к храмам, спросишь у людей, как тебе уехать в город, где ты потеряла свою дочь. Я бы сказала тебе, но не знаю, какие автобусы теперь ходят.

Я чувствовала, как тоскую по разговорам. Я пожалела, что раньше не поднималась сюда и не говорила с ней как с сестрой. Не знаю, понимала ли она меня, я говорила на каннада, а она ведь знала только особый тамильский диалект.

– Спускайся по краю, – сказала я, надеясь, что она разберет мои слова, – там разлито масло.

Я отрезала ножом веревку, распутала ее руки, развязала рот. Жаль, что у меня не осталось керосина на эту комнату.

– Иди к храмам все прямо и прямо, скоро ты увидишь гопурами[54]. Что бы ни случилось, не оглядывайся. Иди и найди дочку, – я чувствовала, как оживает мой голос, как он становится звонким и мелодичным, каким он был во времена, когда я читала вслух поэзию. Я показывала ей руками, куда нужно идти.

Я вложила ей в ладони мешок, она смотрела на меня ошарашенно. Я почувствовала – кожа ее шершава, она знала много работы.

Потом она сжала мешок и побежала. Я закрыла двери, и петли скрипнули иначе, чем за моим мужем, легко, будто деревце чуть качнулось от ветра.