Залив девочек

* * *

В один из вечеров, когда я уже собиралась просить сторожа закрывать залы, на выставке появился мой будущий муж. От него пахло арабскими духами и благополучием, а великолепные часы на запястье затмевали наши картины. Имя его было вышито тонкими узорными буквами на манжете. Расстегнутый воротничок рубашки прошит лентой. Людей уже не было, и я все хорошо рассмотрела. Я всегда замечаю детали.

– Люблю Махабали, – сказал он задумчиво у моей картины. – Прекрасная работа, не скучная, по крайней мере. Хорошая выставка для человека, который немного понимает в искусстве: в ней есть сюжет. Простые люди устали от абстракций. Знаете, от всех этих цепей, подошв от ботинок, фотографий голых мужиков.

Я засмеялась.

– В последнем павильоне у нас как раз современное абстрактное искусство: работа с материалом. – Там висело наше панно во всю стену, которое мы клеили несколько месяцев.

– Хорошо, что не в первом, – сказал он.

Он долго бродил туда-сюда по залам, смотрел, будто выискивал что-то, заглядывал за картины, словно пытаясь найти нечто вроде моей спрятанной «Китайской эротики» между холстом и стеной.

Возле моего портрета на пляже он усмехнулся:

– А это кто нарисовал?

Я сказала.

– Этот Климентин явно на вас глаз положил, – и он окинул меня взглядом с ног до головы. Я подумала, что так смотрят на проституток, выбирая. – Климентин Раджи христианин?

– Простите, сэр, мы скоро закрываемся, – сказала я нежно. Мне стало смешно из-за того, как он неправильно называет имя моего любимого.

Он не слушал, продолжал кружить по залу, заглядывая в переходы на другие галереи.

– Вы закрываетесь? – наконец откликнулся он. – Тогда я могу вас подвезти домой, не подумайте только ничего такого. Я хочу купить картину, может, даже две или четыре, а может, и все. Украсить ими коридор, как вам идея?

Редко кто покупает картины молодых художников. Точнее, их не покупают. После закрытия выставки работы складируют в студии или по домам. Если бы он купил мою картину! Даже если картину кого-то из ребят, это был бы успех.

– Мы можем выпить чаю? – спросил он.

Я согласилась с надеждой на какую-то зыбкую помощь. На углу была чайная, где мы с ребятами обедали, стоя за высоким узким столиком среди пара и гула голосов, наблюдая улицу через мутное окно. В том же здании находился ресторан, где сладости кружились на электрических подносах, а на каждом столе с белой скатертью стояли сверкающие графины. Мы пошли в этот ресторан. В нем свободной оказалась только кабинка для мусульманок.

Он заказывал еду, листал меню проворными маленькими пальцами.

– Вы догадались уже, что я из департамента соцзащиты? Помогаю нашим полицейским. Я хотел бы спросить кое-что про девочку, пропавшую девочку, убитую.

– Про девочку? Я не знаю ничего.

Внутри хлынул ливень безнадежности, от которой кое-как спасала меня выставка. Климент Радж уезжал, денег на приют у нас не осталось. Я думала, этот человек купит картины, а он пришел совсем за другим. Я расплакалась в этой мусульманской кабинке, чего не сделала бы никогда в открытом зале. Я не плакала громко, просто из глаз покатились гигантские слезы.

– Чего ты плачешь? – сказал этот старый и некрасивый человек без волос с черной бородой, в которой прорастали седые клочья. – Чего ты плачешь? Король солнца с тобой.