Дело Кристофера

Когда приезжают врачи, Клегг выдыхает так, будто все это время ему не хватало кислорода. А медики первым делом начинают делать переливание.

— Я могу идти? — спрашиваю я с надеждой.

— Нет уж! Ты звонил родителям Конелл — тебе с ними и объясняться!

Но наш спор прерывают.

— Простите, — вмешивается врач. — Кто-нибудь из вас знает, насколько ей был важен ребенок?

— Я… я думаю… — начинает Клегг. — Лучше спросить… у…

— Спасайте Конелл и к черту ребенка, — рявкает ректор.

— Картер, иди к черту. Джоанна всегда хотела иметь детей, просто это ты, черствый ублюдок, об этом не знаешь! Тебе же было от нее нужно лишь одно — секс. Ты понятия не имеешь, что для нее имело или имеет значение!

Мгновение Картер смотрит на своего визави, и я вижу, как его пальцы сжимаются в кулаки.

— Но, в отличие от тебя, я осознаю, что еще несколько минут, и у нее не будет ни детей, ни мозга. Как по-твоему, из нее выйдет хороший инкубатор? Не перекладывай с больной головы на здоровую. То, что у вас с Мадлен детей нет, не означает, будто Конелл рискнула бы жизнью ради собственного убийцы.

После этого он просто разворачивается и выходит из аудитории. А сказанное остается, оно старит Роберта Клегга сразу на много-много лет. Я ничего не знаю о личной жизни заведующего кафедрой параллельного программирования, но, кажется, ректор попал в яблочко, потому что внезапно защитник интересов Док занимает диаметрально противоположную позицию и обреченно произносит:

— Делайте как он сказал.

***

Джоанна

Пробуждение болезненно. Мир в тумане и все плывет, но я запоминаю слова, которые произносят доктора. Это не трудно, мама страдала тем же. Отслоение плаценты на ранних сроках. Потом говорят много страшного. Что-то про остановку сердца во время операции… Знаете, туннеля со светом я не помню, я ничего не помню с тех пор, как прямо во время экзамена отключилась. Будто тот промежуток времени, когда я была без сознания, меня не существовало вовсе. Пугающее открытие.

Спасти ребенка было невозможно. Врачи посоветовали «не повторять опыт оплодотворения». Они не верят в то, что я смогу выносить ребенка. Что я сделала не так? Неужели за каждую крупицу счастья мне придется пройти огонь, воду и медные трубы?

Боже, а ведь я надеялась. Я рассчитывала, что больше не буду одинока, что моя жизнь станет более… осмысленной. А мое тело оказалось не в состоянии меня поддержать. Глупое, бесполезное тело, которое даже не может выполнить свое единственное предназначение — подарить жизнь.

Или это я виновата? Может быть, дело не в дурной генетике, а в том, что я годами убивала свой гормональный фон противозачаточными препаратами, стрессами… Неужели меня погубили мои же амбиции? Я бы хотела заплакать, но слез нет. Это потому что я на обезболивающих или просто стала настолько черствой? Глаза горят, горло сжимается, но хотя воздуха нет, а из груди рвутся рыдания, слезы не приходят.

Я не хочу двигаться. Я не хочу шевелиться. Я запрещаю пускать ко мне посетителей, коих под дверью, по словам персонала, собралось немало. Я хочу перевернуться на бок, свернуться калачиком, но боль ужасная, она не дает шевелиться. Внутри меня покопалась толпа людей в масках. Они вернули жизнь мне, но забрали ребенка и надежду. Я лежу и задыхаюсь, я захлебываюсь отсутствующими слезами. И так продолжается, пока мне не вкалывают успокоительное.

— Вам нужно поговорить с родными. Станет легче, — мягко говорит медсестра.

Я поворачиваю голову и вижу на тумбочке кольцо. Оно не Брюса, но напоминает мне о нем. Я не могу и не хочу видеть родителей. Они меня не поддержали. И трагедия случилась сразу после сообщения мамы, мне очень хочется обвинить в случившемся ее, переложить хотя бы часть ответственности. Но правда в другом: я должна была больше заботиться о себе и ребенке. Я должна была больше его хотеть. С первого дня мечтать и желать, а теперь я наказана. Все заслуженно! К тому же родители непременно воспользуются ситуацией и попытаются свести нас с Брюсом снова. И будут жалеть-жалеть-жалеть. Теперь все будут жалеть, и Мадлен с Робом, и студенты, которые видели меня чуть ли не при смерти, и весь персонал университета, ведь слухи распространяются очень быстро…

— Позовите Керри и Лайонела Прескотт, — прошу я, готовясь принять на себя все оплеухи под названием «счастливое семейство».

У них трое детей, отличные отношения. Я не выдержу. Нет, я определенно не выдержу! У них есть все, чего нет у меня. Они просто олицетворение моей разбитой и уничтоженной мечты, но они же единственные люди, которые помогут и не станут топить в жалости… Кроме них у меня тут только Шон, но он меня скорее застрелит, чем станет заботиться…

Лайонел входит в мою палату очень неуверенно, а Керри как всегда решительна.

— Врачи говорят, что некоторое время я не смогу сама о себе заботиться. Можно… можно пожить у вас?

— Ты уверена? — настороженно спрашивает Керри. — Дом с тремя детьми — не лучшее место для послеоперационного восстановления.

— Керри! — восклицает Лайонел. Упоминание детей точно ножом меня режет, но я знаю, что Керри выделит мне отдельную комнатку, где я смогу скрыться ото всего мира и плакать, пока не полегчает. В этом местечке не будет детей. Она не бесчувственная. Думаю, у нее даже найдется плеер с супердепрессивными треками. Они заглушат детские крики. Хотя бы те, которые звучат вне моей головы…

— Не надо, — обрываю я Лайонела. — Просто да или нет?

— Конечно, да. Ты что, Love Mississippi, думаешь, что я отдам тебя какой-нибудь сердобольной матроне вроде твоей матушки или Мадлен Клегг?! Живо возьми свои слова назад.

Я сама это выбрала, но почему-то от энтузиазма Керри хочется спрятаться под одеялом. В общем, она ждет, что я улыбнусь, а я вместо этого начинаю реветь (без слез, только всхлипы). Керри удивительная женщина, готова воспитать столько детей, сколько выпадет. И не имеет значения, что некоторым из них по двадцать шесть… Наверное, именно за это судьба к ней так милостива… И именно поэтому я такая несчастная. За всю свою жизнь я заботилась разве что о Франсин, но, как вы знаете, выходило у меня из рук вон плохо. Может быть, это за нее мне досталось такое кармическое наказание? В таком случае, сколько я должна вытерпеть, чтобы вернуть свое право на счастье?

Я ведь даже имена в столбик выписывала… Все новые и новые всхлипы.

Керри плюхается на кровать и пытается меня обнять, успокоить, но я пытаюсь отбиваться от ее рук, вяло, заторможенно, через боль, но не могу иначе… Я не хочу, чтобы меня обнимали, не хочу, чтобы трогали. Я хочу побыть одна, хочу, чтобы они ушли. Я хочу наказать себя одиночеством и вечными страданиями.

— ШОН! — выкрикиваю я, чтобы остановить подругу. Помогает. Керри в ступоре смотрит на меня, думает, что я зову Картера. — Шон здесь был?

— Он… приезжал, — отвечает Керри и протягивает мне какой-то черный мешочек. — Чтобы передать тебе это. Сказал, что ты сама знаешь, что делать с подарком.

Пальцы не слушаются, я не могу развязать тесемки. Ничего не понимаю, но чертов мешочек — единственное, что спасает меня от новой истерики. Приходится попросить Керри о помощи. Однако, как только у нее в руках оказывается кольцо Брюса — то самое, которое настоящее, не фальшивое (да здравствует ирония!), я начинаю жалеть о своей просьбе. И чтобы не объяснять происходящее и не признаваться в своей слабости, я снова начинаю реветь — сначала понарошку, чтобы Керри и Лайонел ушли, а потом плач становится до боли правдивым. И, наконец, приходят слезы.

Мой мир наполнен детьми. Когда я подъезжаю к окну (а после операции я передвигаюсь в кресле), там обязательно дети. Когда выхожу из комнаты, меня встречают радостными криками Джулиан, Марион и Кики. Все вместе. Или по-отдельности. Их голоса не умолкают. В доме Прескотт стены, наверное, из картона. Когда бы я ни заснула, меня будит детский плач. Или смех. Или крик. Или частый топот ножек. Иногда я не уверена, что не сошла с ума, эти звуки пробиваются даже сквозь подушку, под которой я прячу голову. Может быть, у меня шизофрения? Может быть, мне все это мерещится?

Но в моей комнате детей нет. Они везде, но только не со мной. Сюда заходят только Керри и Лайонел. Стараюсь отвлечься мыслями о делах… Но какие у меня могут быть дела? Я не включала телефон с тех пор, как он разрядился в больнице. И даже не попыталась разобрать сумки, в одной из которых ноутбук. Из роскошной квартирки их привезла Керри. Даже если бы я могла подняться по лестнице, не думаю, что смогла бы жить там снова. Я не могу даже думать о месте, где надеялась стать счастливее. И, думаю, я никогда не переступлю порог аудитории, в которой должен был состояться экзамен…

Но я не в состоянии что-либо решить. Я просто лежу на кровати и мечтаю о волшебном щелчке пальцев, который решил бы все мои проблемы. В детстве я читала много чудесных сказок, да так и не выбралась из них в действительность. А пора бы перестать верить в чудеса!

Керри регулярно общается с врачами. Они велят заставить меня вставать, потому что иначе я никогда не поправлюсь. И однажды вечером ко мне в комнату приходит Лайонел. Он бесцеремонно стягивает с моей головы подушку и хватает меня на руки прямо с одеялом. Я пытаюсь вырываться, но он сильный — утаскивает меня в гостиную и сажает на диван. Вокруг дети. Они радуются, выкрикивают мое имя. Зачем? Я же им чужая. А потом Керри делает кое-что совсем отвратительное: она сажает мне на колени Марион. Вот ведь кудрявая стерва! Если бы она провернула это с Кики, я бы сказала, что боюсь ее уронить, если бы с Джулианом — стала бы ныть, что тяжело, да и вообще он уже взрослый мальчик, нечего ему сидеть на руках. Но Марион… ее зеленые глаза заглядывают в самую душу. И в них читается полное обожание. Внезапно я начинаю переживать, что ужасно выгляжу, что давно не принимала душ, что волосы пора красить… Какая-то часть меня готова на все, лишь бы не разочаровать эту девчушку. И мне так совестно, будто я подменяю ею ребенка, которого потеряла. Будто я предательница. Но разве можно обидеть Марион? Уверена, ни один человек на это не способен! Приходится откинуться на спинку дивана и терпеть-терпеть-терпеть.

У Керри от моей комнаты два ключа. Когда я сплю, она открывает замок своим, крадет мой и прячет его в доме. Каждый раз в новом месте. А затем заставляет меня ходить и искать его. Когда я отказываюсь и пытаюсь отсидеться с открытой дверью, она присылает ко мне своих маленьких негодяев. Иными словами, вставать приходится. Неделю я пыталась с ней ругаться, огрызалась и срывалась, но искала, а затем окрепла достаточно, чтобы подключить к процессу своих мучителей. Теперь ключик ищут они. Марион своими хитрыми глазками следит за мамой, которая прячет наш общий трофей, а Джулиан его достает. Потому что ему уже почти пять, и он самый высокий. Керри никогда не кладет ключ так высоко, чтобы он не смог дотянуться с табуретки. Думаю, она считает, что помогает мне не замыкаться, заставляет общаться с детьми. И ведь, черт возьми, работает. Для малышей наше противостояние стало игрой, которая им очень нравится. Проходит всего несколько дней, и они сами прибегают ко мне в комнату, точно я капитан, без приказа которого начать поиски ключа от сундука с сокровищами решительно невозможно. И для них не имеет значения, что все остальное они делают без моего участия, — они уверены, что им со мной весело.