Золотая бабушка

Глава 14. Юношеские воспоминания греют старое сердце, но не согревают

Всё так переменилось, что голова идёт кругом. Витася бросил работу, Толик окончательно распрощался со своими подработками. В голове солист прокрутил, как Анечка бросается к нему в ноги, отлипая от губ Никиты. Заливаясь слезами, она просит Толика остаться, ведь девушка жила лишь их встречами и теперь не представляет, как существовать на планете в полном одиночестве и отсутствии смысла. Но Толик горд и неприступен. Ему Анечка и раньше была мало интересна. Сцены такой не произошло. Никита просто забрал ключи, и эти троя больше никогда не видели друг друга.

Теперь Толик и Витася активно записывали песни и публиковали их на стриминговых сервисах, зависали с известными в Питере ***, светясь в их сторис. Концерты появились сами собой, из воздуха. То тут, то там зазвучали собственные песни Толика и Витаси. Парни ничего не поняли. Да никто не понял, как всё вот так здорово и просто получилось. Проснулись — теперь почти звёзды. Десятки тысяч подписчиков в соцсетях и прослушиваний треков.

Даже в Любовь Михалну рикошетом попала слава. К ней окончательно прицепилось прозвище «клёвая ба», так подписчики музыкальной группы называли женщину. Я не могла сдерживать смех, а Любовь Михална — раздражение, но кличка приклеилась намертво.

Эта троица действительно походила на семейную тусовку. Однажды Толик предложил «ба» (не могу, сейчас сдохну от смеха) прокатиться на велосипеде. Для её комфорта внуки приделали удобный багажник. Конечно, нагрузка на водителя сильно увеличивалась, но Толик был опытным велосипедистов. Ему нравилось кататься настолько, что икры накачались железобетонные. После первой поездки Любовь Михална так воодушевилась, что они стали кататься каждый день. Утром семейное трио укатывало до кофейни. Тут хочу немного похвастаться: заведение показала я. Это чудесное местечко со столами-подоконниками и соседствующим цветочным магазином, где продают роскошные бальзамы для губ в минималистичных упаковках. После утреннего чая тусовка катила до парка, где расчехлялись гитары и писались песни. Любовь Михална привычно помогала укорами или короткими одобрительными кивками.

Впрочем, всё больше внимания она уделяла холстам. Мазки Любовь Михална часто делала с яростью или поспешно, из-за чего себя ругала. Но как по-другому? Времени оставалось всё меньше. Это было не интуитивное ощущение, а реальная истязающая боль в ногах. Ходьбы женщина стала избегать. Сводило «спину стопы»: свод между пяткой и подушечкой. Любовь Михална перемещалась бы на носочках, однако напряжение икр сопровождалось ещё большими болями. Часики тикали. Скоро всё, то есть совсем всё.

Поэтому Любовь Михалну не беспокоила жизнь в перспективе. Она горела мечтой поскорее закончить картины здесь и сейчас. Однако, как говорится, расскажи Богу о своих планах… А лучше просто не пересекайся с неугомонным Толиком. Музыканты становились известными в Петербурге, и куда же без их бабушки, которую окрестили чуть ли ни гендиректором.

Я знала, что Кислый наблюдал за всем, что происходило с Любовью Михалной. Он научился пользоваться смартфоном, сидел во всех соцсетях. И теперь вместо того, чтобы читать по утрам газету, листал ленту в телефоне. Я видела, я чувствовала, что он хочет ещё раз с ней встретиться, что он хочет увидеть её вживую, что он хочет коснуться её руки.

Мы сидели на кухне и пили кофе. Надо сказать, что я часто оставалась ночевать в доме Кислого. Это походило больше на мастерскую, конечно, чем на полноценное жилище. После залипания в экран на протяжении пятнадцати минут Кислый отложил телефон и потёр глаза. Желание вновь встретиться с первой любовью оказалось невыносимым для изношенного старого сердца. Но Люба ясно дала понять, что не хочет общаться. Сердце щемило. Может, она и правду говорила, а может, выдумала себе сложную причину, которую Кислый не в состоянии понять.

Внезапно нашу молчаливую идиллию нарушила моя тётка. Оксана ввалилась в мастерскую, забыв даже вытереть обувь.

— Павлик, ты видел это, Павлик?!

Я хихикнула. Кислый бросил на меня насмешливый взгляд.

— Оксана, я рукодел всея Руси, а ты «Павлик», да «Павлик».

— Извини, братец! Но тут такое! Оля, может, ты объяснишь?!

И она показала мне пост, где на одной из фотографий я обнимала Любовь Михалну, а та заливисто смеялась.

— А что объяснять-то, милостивая тетушка? Это я, а это — Любовь Михална. Она бабушка моих друзей. Очень приятная женщина.

Я кристаллически не выносила Оксану, потому что она всё детство мне угробила, заставляя соблюдать никому не нужный этикет. Она была просто повёрнута на том, чтобы оставаться элитой общества. А ноги при входе всё же не вытирала.

— Любовь Михална… — Кислый произнёс имя, смакуя, как бы примеряя на язык. — Любовь Михална.

— Ага! Люба же это! Люба! Чего она в Петербурге забыла?!

Кислый, проигнорировав сестру, повернулся ко мне.

— Любовь Михална и её «внуки» удивительные. Смогли привлечь внимание даже твоей тёти. А это дорогого стоит.

— Пожалуй, — согласилась я.

— Неудивительно, что они так переменили тебя.

Я подняла бровь в немом «не понимаю, о чём ты говоришь».

— Ты теперь не такая строгая и закрытая, как раньше, — добавил Кислый.

Его слова заставили меня задуматься. Странно слышать от отца, что я строгая и закрытая. Ведь, на самом деле, мне так хотелось общаться с семьёй. Мне так хотелось, чтобы мы проводили вместе много времени, делились сокровенными мыслями. А тут, оказывается, я была не очень дружелюбна.

Может, я и не давала шанса семье подружиться со мной. Хотя по отдельности оба родителя были мне вполне симпатичны. Но я не знала, как с ними обращаться.

— Возможно. Они очень приятные люди. Неудивительно, что ты был влюблён в Любовь Михалну. Я тоже влюбилась в неё с порога.

Кислый рассмеялся, блеснув такими же голубыми глазами, как у меня.

— Бьюсь об заклад, она рассказывала про меня какие-нибудь гадости.

— Сказала, что ты ужасно лепишь бороду.

Кислый тяжело улыбнулся, оправдывая нашу фамилию. Он уже не выдерживал разлуки с Любовью Михалной. Хотя между ними сейчас ничего и не было. Он даже начал чувствовать запах её рук. Аромат преследовал повсюду. Я, конечно, не говорила, что просто начала пользоваться тем же мылом, что и Любовь Михална, вкусы которой в таких вещах никогда не менялись. Кислый пытался прислушаться к аромату, но не находил источника. Наваждение. Мысли теперь занимали одни только воспоминания.

***

— Он тебе так прямо и сказал, что хочет с ней встретиться? — опешил Толик, когда я внезапно примчалась к нему с Васьки почти бегом.

— Спросил, где Любовь Михална «гуляет».

— И что ты ему ответила?

— Ответила, что можно устроить её прогулку на завтрашнюю выставку на Манежке.

— Значит, нам надо туда её заманить.

— Ты не хочешь ей рассказать, что там будет Кислый?

— Она не пойдёт, — сказал Витася, который всё это время тихо стоял в сторонке.

— Любовь Михална избегает старую любовь, как избегала краски, но теперь вот нарисоваться не может. А что если также получится с твоим отцом? Что если она отвергает его, потому что потом не сможет отказаться от Кислого?

Мы замолчали так, словно кто-то умер.

Предчувствуя наш замысел, Любовь Михална рьяно отказывалась от «погулять». Сначала она оправдывалась нежеланием сталкиваться с богемой. Потом ссылалась на боли в ногах. Название выставки сочла безвкусным. Японцам мало доверяла, а мероприятие было сосредоточено на укрепление русско-японских отношений. Вскоре ей больше нечего было сказать, кроме «да ну я не хочу». Толик чуть ли не на коленях ползал, но женщина была непреклонна.

— Любовь Михална, вы 50 лет не видели интересных лиц, — я пошла ва-банк, — а там соберётся множество моделей. И я говорю не о тех, которые шагают на показах мод, я говорю о других, они сидят в пыльных мастерских часами, пока каждый сантиметр лица и тела высматривают художники. Это модели Репина. Академии, — с каждым словом мой голос становился всё сладостнее, а улыбка лукавее.

Любовь Михалну распирало любопытство, именно этому чувству она не могла противостоять. Что там за девушки такие? Но ещё интереснее… Кого пишут нынешние студенты академии? Ведь по моделям можно много сказать о самом художнике. Скажем, выбирает он исключительно девчонок с ехидной усмешкой. Всё понятно, картины просто прикрытие для его донжуанских похождений. А если там что-то интереснее? Если там сухие, строгие и худощавые? Интересуют ли молодых все эти, простигосподи, софт гёрл и прочие субкультуры? Или они всё ещё придерживаются заветов отцов и выбирают моделей без мишуры.

И, конечно, история с азиатскими натурщицами больше всего волновала Любовь Михалну. Во времена её молодости такая внешность не интересовала русскую богему. Девушек с острым разрезом глаз предпочитали изображать как гейш. Или же «сажали» модель в неудобную шубу северных народов. Достаточно однобокий взгляд. Ведь азиаты тоже жили в СССР и были вполне себе обыкновенными советскими людьми. Например, сама Любовь Михална. Её сторонились и побаивались, словно она была злой собакой. Но, может быть, дело было не в расе, а в скверном характере?

Сейчас ситуация кардинально поменялась. Эпоха страха постепенно сменялась на культ. И азиатское лицо становилось чуть ли не божественным. Впрочем, и сама Любовь Михална находила много красоты в своих чертах. Однако её вкусовые предпочтения были иными.

Мы всем двором собирали Любовь Михалну. Она даже начала что-то подозревать: слишком активно крутились вокруг неё. Даже обычно безучастный Витася делился мнением о нарядах. Я притащила, пожалуй, если не весь, то половину гардероба точно.

— Чего это вы возитесь со мной? Я надену чёрное платье. Отстаньте.

— Ну, Любовь Михална, это же выставка, хотя бы посмотрите, что принесла Оля!

— А чёй-то ты такой вежливый и заботливый?

— Я всегда такой.

Любовь Михална щёлкнула Толика по лбу.

— Врать ты совсем не умеешь.

Наверное, Любовь Михална начхала бы на все советы и пошла бы в том, что вывалится из шкафа. Сейчас её меньше всего интересовала собственная одежда. Всё мирское — мирское. Но я случайно открыла волшебный ящик. Тот самый ящик, в котором лежали янтарные бусы. Мир замер. И это не образное выражение. Вы уже знаете, что я так себе писатель, поэтому мне не до красоты фраз. Буквально, я открываю комод, и время останавливается, оно повисло в тишине, даже воздух напрягся. Неловко оглянувшись, я посмотрела на Любовь Михалну, которая завороженно глядела на украшение. Её рот был приоткрыт.

— Вы хотите их надеть? — вдруг спросила я, Любовь Михална неуверенно кивнула. — Тогда почему бы их ни надеть?

Женщина попятилась, словно я предложила непристойность, но взгляд её не отрывался от бус.

Иногда вещи становятся для нас важными. И дело не в материальной привязанности. Вещица, сделанная на другом конце Земли, не имеющая практическую ценность или ценность воспоминаний становится особенной. Сама по себе. Она оживает. У янтарных бус не было уникальной истории. Однажды Любочка поехала в путешествие на побережье в Калининградскую область, где на каждом углу продавались разные безделушки из янтаря. Прошло много десятков лет, но Любовь Михална хорошо помнит ту женщину, которая сидела за прилавком: она выглядела, как украшения, которые сама же делала. И заприметив Любочку, женщина поманила пальчиком и протянула янтарное ожерелье. Ладони девушки вспыхнули, а на глаза как-то сами собой навернулись слёзы.