Цена нелюбви

Как обычно, я сама провела свой перекрестный допрос (адвокаты истцов меня любили и вызывали, как своего свидетеля), и меня отпустили. Я остановилась на полпути от места для дачи свидетельских показаний.

— Простите, ваша честь, я кое-что вспомнила.

— Вы хотите внести поправки в протокол?

— Один пистолет у Кевина действительно имелся. (Харви вздохнул.) Водяной пистолет, когда ему было четыре года. Мой муж сам в детстве обожал водяные пистолеты, поэтому мы сделали исключение.

Честно говоря, то правило я с самого начала считала глупым. Не давай детям игрушечное оружие — и они будут целиться в тебя палкой. Я не вижу эволюционных различий между пластмассовой штуковиной на батарейках, грохочущей «тра-та-та- та», и куском дерева, нацеленным на тебя под крики «бэнг- бэнг -бэнг!». По меньшей мере Кевин полюбил водяной пистолет, как только обнаружил его раздражающие свойства.

В течение всего переезда из Трибеки он поливал наших рабочих, а потом заявил, что они «написали в штаны». Я сочла это обвинение весьма забавным, поскольку предъявил его мальчик, отказывающийся учиться «ходить на горшочек, как мамочка и папочка» через пару лет после достижения того возраста, когда большинство детей прекрасно осваивает эту науку. На Кевине была деревянная маска, привезенная мною из Кении, с реденькими, словно наэлектризованными волосами из сизаля, крошечными щелками для глаз, обведенными огромными белыми кругами, и жуткими трехдюймовыми зубами из птичьих костей. Огромная маска на тощем тельце придавала Кевину вид куклы вуду в памперсах. Не знаю, о чем я думала, покупая ту маску. Этот мальчик едва ли нуждался в маске, поскольку его собственное лицо уже тогда было непроницаемым, а от мстительной ярости, исходящей от моего подарка, меня бросало в дрожь.

Таскать тяжелые ящики, когда зудит в промокшем паху, удовольствие ниже среднего. Наши рабочие были приятными парнями, они не жаловались и работали аккуратно, и, как только я заметила, что их лица начали дергаться, приказала Кевину прекратить. Тогда он обратил маску в мою сторону, убедился, что я наблюдаю, и выпустил водяную струю прямо в зад чернокожего рабочего.

— Кевин, я велела тебе прекратить. Не смей поливать этих милых людей, которые нам помогают. И я не шучу. — Естественно, мне всего лишь удалось намекнуть, что в первый раз я шутила.

Умный ребенок доводит «на-этот-раз-я-не-шучу-значит- в-прошлый-раз-я-шутила» до логического конца и делает вывод: все предупреждения его матери — чушь собачья.

Итак, мы прощупывали друг друга. Хлюп-хлюп-хлюп. «Кевин, прекрати немедленно». Хлюп-хлюп-хлюп. «Кевин, я не собираюсь повторять». И снова (хлюп-хлюп-хлюп) неизбежное: «Кевин, если ты еще раз кого-нибудь обрызгаешь, я отберу твой пистолет», чем заработала: «Не-не? Не не не НЕ- не-не-не не не нее, не НЕ-не не Нее не-НЕЕЕЕЕЕ!»

Франклин, какую пользу принесли тебе твои книги для родителей? В следующую секунду ты наклонялся над нашим сыном

и одалживал его проклятую игрушку. Я слышала приглушенное хихиканье, что-то о мамочке, и ты уже стрелял водой в меня.

— Франклин, это не смешно. Я велела ему прекратить. Ты Совсем мне не помогаешь.

—НЕ-не? Не нее нее. Не не-не не. Не не не-не! — Невероятно, но это ты визжал не не, после чего ударил меня водяной струей между глаз.

Кевин захрюкал (знаешь, он до сих пор не научился смеяться). Когда ты отдал ему пистолет, он обрушил водопад на мое лицо.

Я выхватила из его рук пистолет.

—Эй! — крикнул ты. — Ева, переезд и так заноза в заднице! (Задница — таким стал наш лексикон.) Неужели нельзя немного повеселиться?

Водяной пистолет в моих руках предоставлял мне легкий выход из положения: я могла, ликуя, выстрелить тебе в нос и превратить противостояние в буйную семейную свалку, в ходе которой ты отобрал бы у меня пистолет и швырнул бы его Кевину... Мы хохотали бы и катались клубком и, может, даже вспоминали бы об этом через годы, и водяной пистолет стал бы мифическим символом того дня, когда мы переехали в Гладстон. А потом Кевин вернулся бы к обстрелу рабочих, а я бы не стала ему мешать, потому что к тому моменту успела принять участие в обстреле. Или я могла отравить вам все удовольствие, что я и сделала, сунув пистолет в свою сумку.

—Рабочие написали в штаны, — сказал ты Кевину, — но мамочка испортила праздник.

Конечно, я слышала разговоры других родителей о несправедливости деления на хороший полицейский/плохой полицейский; дети всегда любят хорошего полицейского, в то время как плохой делает всю грязную работу, и я подумала: какое мерзкое клише! Как это могло случиться со мной? Мне все это даже не интересно.

Шаманское второе «я» Кевина отметило исчезновение пистолета в моей сумке. Большинство мальчиков начало бы плакать, но Кевин молча направил оскаленные зубы маски на свою мать. Он умел ждать подходящего момента.

Поскольку ребенок, по определению, раним, почти лишен привилегий и личного имущества даже при обеспеченных родителях, мне давно внушили, что наказывать собственного ребенка мучительно. Однако, честно говоря, отобрав у Кевина водяной пистолет, я почувствовала прилив первобытной радости. Пока мы ехали в твоем пикапе в Гладстон вслед за фургоном, перевозившим наши вещи, я была так счастлива от обладания любимой игрушкой Кевина, что вытащила пистолет из сумки и положила указательный палец на курок. Кевин, сидевший между нами в своем креслице и обездвиженный ремнем безопасности, с напускным равнодушием перевел взгляд с моих колен на приборную доску. Он молчал, тельце обмякло, но маска выдавала его: он внутренне кипел от ярости. Он ненавидел меня всем своим существом, а я была безумно счастлива.

Думаю, он почувствовал мое удовольствие и принял решение в будущем не доставлять мне ничего подобного. Он уже интуитивно постиг, что привязанность — пусть всего лишь к водяному пистолету — делает его уязвимым. Поскольку я могла отнять у него все, чего он захотел бы, малейшее желание превращалось в слабость. И словно в соответствии с этим прозрением он бросил маску на пол и рассеянно отшвырнул своей кроссовкой, сломав несколько зубов. Я не думаю, что он был таким не по летам развитым мальчиком — таким монстром, — что к четырем с половиной годам поборол все свои земные желания. Он все еще хотел вернуть свой водяной пистолет. Однако будущее докажет, что безразличие — разрушительное оружие.

Когда мы приехали, дом показался мне еще более безобразным, чем я его помнила, и я подумала, смогу ли пережить ночь, не расплакавшись. Я выпрыгнула из машины. Кевин уже научился отстегиваться сам и презирал помощь. Он поставил ноги на подножку, чтобы я не смогла закрыть дверь.

— Отдай мне мой пистолет. — Не жалобное нытье, а ультиматум. Второго шанса у меня не будет.

— Кевин, ты подонок, — беззлобно сказала я, подхватывая его под мышки и ставя на землю. — Никаких игрушек для подонков. — Мне стало весело. Оказывается, можно наслаждаться родительским статусом.

Водяной пистолет подтекал, поэтому я не стала запихивать его обратно в сумку. Когда рабочие начали разгружать фургон,

Кевин последовал за мной на кухню. Я взгромоздилась на рабочий стол и кончиками пальцев подтолкнула водяной пистолет на верхушку подвесных шкафчиков.

Затем мне пришлось указывать рабочим, что куда нести, и я вернулась на кухню только через двадцать минут.

— Не шевелись, мистер, — сказала я. — Замри!

Кевин водрузил одну коробку на две другие. Получилась лестница к рабочему столу, куда кто-то из рабочих поставил ящик с посудой, создав еще одну ступеньку. Однако, прежде чем карабкаться на сами полки, Кевин дождался звука моих приближающихся шагов. (По кодексу Кевина, непослушание без свидетелей — расточительство.) Когда я вошла на кухню, его кроссовки уже переместились на три ступеньки вверх. Его левая рука цеплялась за верхний край дрожащей дверцы буфета, а правая парила в двух дюймах от его водяного пистолета. Зря я кричала «Замри!». Он уже позировал, как будто кто-то собирался его фотографировать.

— Франклин! — взревела я. — Пожалуйста, подойди! Немедленно! — Мне не хватало роста, чтобы спустить Кевина на пол, и я просто стояла, готовая подхватить его, если он соскользнет. Наши взгляды встретились. В его глазах светилось что-то... то ли гордость, то ли ликование, то ли жалость. «Боже мой, — подумала я. — Ему всего четыре года, а он уже побеждает».

— Эй, парень! — Кевин успел схватить пистолет, прежде чем ты спустил его на пол, посмеиваясь. Франклин, у тебя были такие красивые руки. — Ты учишься летать, малыш!

— Кевин вел себя очень, очень плохо! — прошипела я. — Теперь мы отберем этот пистолет очень, очень, очень надолго!

— Да брось, он его заработал, правда, парень? Господи, такое восхождение требует мужества. Ты настоящая маленькая обезьянка, правда?

Тень пробежала по лицу Кевина. Наверное, он решил, что ты говоришь с ним свысока, но в данном случае снисходительность служила его целям.

— Я маленькая обезьянка, — сказал Кевин без всякого выражения и вышел из кухни, размахивая водяным пистолетом с высокомерной беспечностью, которая лично у меня ассоциировалась с воздушными пиратами.

— Ты меня унизил.

— Ева, переезд и нам тяжело пережить, а для детей это травма. Отпусти вожжи. Послушай, у меня плохие новости о твоем кресле-качалке...

Следующим вечером к нашему праздничному ужину по случаю новоселья мы купили стейки, а я надела любимое платье в восточном стиле, белое, с белой же вышивкой, купленное в Тель-Авиве. Тем же вечером Кевин научился заправлять свой водяной пистолет виноградным соком. Тебе это показалось смешным.

Дом сопротивлялся мне всеми фибрами своей души, как и я сопротивлялась ему. Ничто никуда не влезало. Там было так мало прямых углов, что простой комод, запихнутый в угол, всегда оставлял неуклюжий треугольник незаполненного пространства. Моя старая мебель отлично смотрелась в лофте Трибеки: исцарапанный, ручной работы ящик для игрушек, расстроенное детское пианино, удобный, мягкий диван, из подушек которого высыпаются перья. Я жалела эти вещи так же, как жалела бы неотесанных, но добросердечных школьных приятелей из Расина на вечеринке, кишащей нью-йоркскими острословами и модниками вроде Эйлин и Белмонта.

То же самое и с кухонной утварью: на сверкающих рабочих поверхностях из зеленого мрамора мой миксер сороковых годов казался грязным и чужеродным. Позже ты пришел домой с похожим на пулю кухонным комбайном, и я, как под дулом пистолета, отнесла древний миксер в Армию спасения. Когда я распаковала свои помятые и исцарапанные алюминиевые кастрюли и сковородки с отваливающимися ручками, склеенными изоляционной лентой, создалось впечатление, что в дом, богатые хозяева которого улетели в Рио, забрел бездомный. Кастрюли и сковородки отправились в помойку, а ты нашел в «Мейсисе» модный, красный, эмалированный комплект. Я прежде никогда не замечала, какой непривлекательной стала моя старая утварь, хотя, пожалуй, мне нравилось это не замечать.

Одним словом, может, я и была богатой, но у меня никогда не было много имущества, и, за исключением шелковых штор из Юго-Восточной Азии, нескольких резных орнаментов из Западной Африки и армянских ковров от моего дяди, мы с пугающей быстротой избавились от осколков моей старой жизни в Трибеке. Даже заграничные вещи приобрели ауру подделок, словно были найдены на дорогой распродаже.