Жестокий мучитель

Глава 22

Наталья

— Наталья, не могли бы Вы сказать мне, как проще всего получить доступ к селезенке?

Профессор Ниткин произносит мое имя, выводя меня из оцепенения, и я прочищаю горло, выигрывая время. Селезенка.

— С левой стороны, примерно на три дюйма ниже подмышки.

Ниткин одобрительно кивает.

— Именно.

Он отходит в другой конец класса, продолжая бубнить что-то о частях тела.

Ева толкает меня локтем.

— Ты в порядке?

Я бросаю на нее взгляд.

— Да, почему не должна быть?

Она пожимает плечами.

— Ты выглядишь немного рассеянной, вот и все.

Я сглатываю комок, потому что это правда. Прошло уже три дня с тех пор, как мы вернулись в академию, а Элиас едва взглянул на меня. Он не сказал ни слова, и это заставляет меня нервничать.

Сейчас он сидит позади меня в классе, и я не могу заставить себя взглянуть в его сторону. Он вошел и сел без единого слова или насмешки — никаких глупых комментариев или швыряния в меня вещами. Это не то, чего я привыкла ожидать, и это нервирует меня больше, чем что-либо другое.

Камилла сидит по другую сторону от меня и почти не разговаривает, уставившись на профессора Ниткина. Она странно тихая, даже если мы находимся на уроке анатомии, и разговоры могут привести к серьезным неприятностям. Обычно это не мешает ей болтать без умолку.

— Что ты делаешь после урока? — Спрашиваю я ее, зная, что у нас обеих будет свободное время.

Она смотрит на меня и пожимает плечами.

— Не уверена, а что?

— У меня дальше окно, подумала, мы могли бы поболтать где-то.

Она кивает.

— Конечно.

— Гурин, — рычит Ниткин, отчего я чуть не выпрыгиваю из собственной кожи. — Я скажу, чем вы займетесь на следующем уроке, и это — наказание.

Я тяжело сглатываю, встречаясь взглядом с нашим профессором.

— Мне очень жаль, сэр.

— Сожаление не отменит этого. Вы двое останетесь здесь.

Я слышу, как Элиас посмеивается со своими друзьями позади меня, и это привлекает внимание профессора.

— И ты можешь присоединиться к ним, Моралес.

— Сэр?

— Ты меня слышал. Вы все трое останетесь после урока.

Он переходит на другую сторону аудитории, продолжая читать лекцию.

— Большое спасибо, Гурин, — говорит Элиас, бросая в меня бумажный шарик.

Я смотрю на него, внутри бушуют противоречивые эмоции. Часть меня была обеспокоена тем, что Элиас предпримет дальше, но теперь я не уверена, что он задумал.

Вместо того, чтобы возразить, я концентрирую свое внимание на профессоре и пытаюсь до конца часа держаться подальше от неприятностей. На меня не похоже оставаться для наказания после занятий. Обычно я знаю, когда болтовня на уроке Ниткина может сойти с рук, а когда нет.

Когда все встают, чтобы уйти, мы с Камиллой остаемся сидеть.

Ниткин поначалу игнорирует нас, пока все остальные не уходят.

Я чувствую, как взгляд Элиаса прожигает дыру в моей спине, и мне становится не по себе. Камилла наклоняется ближе.

— Не могу поверить, что нас задержали.

Я бросаю на нее извиняющийся взгляд.

— Прости.

Щелчок линейки по столу передо мной заставляет нас выпрыгнуть из кожи.

— Вы двое, похоже, так и не усвоили урок, да? — Спрашивает Ниткин, его карие глаза такие холодные, каких я никогда не видела. Они несколько раз перемещаются между мной и Камиллой, в конце концов задерживаясь на Камилле.

— Прошу прощения, сэр, — отвечаю я, зная, что единственный способ справиться с этим психом — играть в открытую.

— Элиас, — рявкает он, переводя взгляд за мою спину. — Сядь рядом с Гурин.

По спине пробегает дрожь при мысли о том, что мне придется сидеть рядом с ним. Я не решаюсь оглянуться, когда слышу, как он собирает свои вещи, а затем его шаги приближаются ко мне. Даже когда он садится, я не могу заставить себя посмотреть в его сторону.

— Теперь я хочу, чтобы все вы написали мне эссе на тысячу слов о лучшем способе убийства ножом, — говорит Ниткин, обводя взглядом каждого из нас, но дольше задерживаясь на Камилле, особенно в конце.

Я хмурю брови, когда замечаю, как краснеют щеки Камиллы, и вспоминаю ее комментарий на днях в кафетерии.

Возможно, я попытаю счастья с Ниткиным.

Девчонка определенно сумасшедшая, если охотится за этим типом. До меня дошли слухи, которых хватило бы, чтобы отправить в бегство большинство мафиозных главарей. Он не из тех мужчин, с которыми хочется связываться или прыгать в постель. Мурашки пробегает по спине, когда чувствую, как рука Элиаса касается моей. Он сидит на скамейке слишком близко ко мне, и я ощущаю его тепло на себе.

— Поняли? — Спрашивает Ниткин.

Я киваю в ответ.

— Да, сэр.

— Само собой, — говорит Элиас.

Камилла просто кивает, ее щеки теперь насыщенно красные.

Я открываю блокнот и пишу, отчаянно пытаясь не обращать внимания на парня, сидящего так близко ко мне, что я чувствую опьяняющий аромат его одеколона. Он витает в воздухе и обволакивает меня, как кокон.

Рука Элиаса скользит по моему бедру, и сжимает, заставляя меня посмотреть на него впервые с тех пор, как он подсел. Его глаза полны желания, и я сжимаю бедра вместе, мое сердце бешено колотится. Это безумие, что может сделать со мной один взгляд парня, которого, по моим словам, я ненавижу.

— Мне придется наказать тебя за то, что ты втянула меня в неприятности, — тихо шепчет он мне на ухо.

Я качаю головой.

— Ты сам себя втянул, будучи ослом и насмехаясь над нами. В чем моя вина?

Его глаза сужаются.

— Не говори со мной так.

Я сжимаю челюсть, раздраженная тем, что это наш первый разговор с тех пор, как он вышел из женского туалета в кафе Жонкиль во время зимних каникул. И все же я ничего не могу сказать, потому что тогда передам ему власть. Если дам ему понять, как разочарована тем, что он до сих пор не заговорил со мной, тогда он поймет, что где-то в глубине души я начала жаждать его внимания. А это последнее, чего я хочу. Вместо этого сосредотачиваюсь на своем блокноте и игнорирую его.

Он отпускает мою ногу, без сомнения, опасаясь, что Ниткин его поймает.

Это помогает мне сфокусироваться, я отключаюсь от всего остального и пишу так быстро, как только могу, отчаянно пытаясь убежать от Элиаса. Меня не волнует, что это дерьмовое эссе.

Сердце бьется сильнее и быстрее, чем обычно, когда я записываю все, что могу вспомнить, о лучших точках проникновения при убийстве ножом.

Через полчаса я заканчиваю.

Я прекращаю писать, закрываю крышкой ручку и встаю.

— Я закончила, сэр.

Ниткин поднимает взгляд, его глаза сужаются до щелочек.

— Это было быстро, Наталья. Надеюсь на хорошее качество.

Я тяжело сглатываю, тоже надеясь на это, поскольку я торопилась.

— Я тоже закончил, сэр, — говорит Элиас, поднимаясь.

— Какого черта? — Спрашивает Камилла, глядя на нас двоих. — Как вам удалось написать так быстро? Я осилила только половину.

— Тихо, Морроне. — Ниткин кивает. — Несите работы ко мне.

Я с трудом сглатываю, не веря до конца, что Элиас написал свое эссе так же быстро, как и я.

— Извини, — одними губами говорю Камилле, а затем выхожу вперед и кладу сочинение на учительский стол.

Он берет его и просматривает первые несколько предложений, прежде чем кивнуть.

— Хорошо. Ты можешь идти.

Элиас подходит следующим, когда я возвращаюсь к столу и беру рюкзак, запихивая в него учебники.

— Тебе всегда нужно быть такой быстрой во всем? — Ноет Камилла.

Я пожимаю плечами.

— Извини, я просто ненавижу сидеть рядом с ним.

Выражение ее лица смягчается, и она кивает.

— Ты права. Увидимся позже?

Я киваю.

— До встречи.

Не могу отрицать, что чувствую вину за то, что оставила Камиллу наедине с Ниткиным. Даже если сегодняшнее наказание нас троих, вероятно, самое мягкое из всех, что я когда-либо слышала. Никаких плетей или цепей, к счастью.

Элиас возвращается, берет с сиденья свою сумку, и выходит следом за мной.

Чувство беспокойства пробегает по моему позвоночнику, так как я догадываюсь, что холодное отношение, которым он одаривал меня последние три дня, вот-вот закончится.

— Не так быстро, Наталья, — говорит он, как только мы оказываемся вне пределов слышимости класса.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом, только чтобы обнаружить, что он ближе, чем я ожидала.

Его тело практически вплотную прижато к моему.

Дыхание сбивается в горле, и я пытаюсь сосредоточиться на чем угодно, кроме его запаха, вторгающегося в мои чувства, и боли между бедер.

— Чего ты хочешь? — Спрашиваю, ненавидя то, как дрожит мой голос.

Он ухмыляется, слегка наклоняя голову.

— Как насчет поцелуя?

Я проглатываю обиду и сужаю глаза.

— Почему ты не сказал мне ни слова за три дня?

Его челюсть сжимается, и я с удивлением замечаю, что все его тело напрягается.

— А что? Ты скучала по мне? — спрашивает он, поддразнивая, но при этом выглядит некомфортно, как будто я задела его за живое своим вопросом.

Я качаю головой.

— Определенно нет. Я просто хочу знать, во что ты играешь.

Он с силой хватает меня за бедра и притягивает к себе.

— Игра, вот чем это всегда было, Наталья. — Кончики его пальцев болезненно впиваются в мою плоть. — Игра в кошки-мышки.

Его губы в нескольких сантиметрах от моих.

Я ненавижу то, что его слова словно нож вонзаются мне в грудь, и все же хочу, чтобы он поцеловал меня.

Потребность, которую я испытываю к нему, не знает границ и не имеет логического смысла, но она есть, как живое, дышащее существо внутри, подстегивающее меня.

— Элиас, — бормочу его имя, и это звучит как мольба.

Его губы приближаются еще ближе, и мне кажется, что я умру, если он меня не поцелует.

— Да, nena?

Вместо того, чтобы сказать еще хоть слово, я совершаю немыслимое. Я запускаю пальцы в его волосы и притягиваю его губы к своим, целуя.

Сначала Элиас напрягается, но потом я чувствую, как он расслабляется, и его язык исследует мои губы в поисках входа.

Я стону ему в рот, целуя со всем разочарованием, накопившимся за последние две недели без него.

Элиас толкает меня к стене, прижимая своим телом.

— Похоже, ты солгала, — шепчет он мне в губы. — Если ты не скучала по мне, почему целуешь меня так, как будто скучала?

— Заткнись, — говорю я, притягивая его к себе и снова целуя.

Он стонет, его руки скользят по изгибу моей задницы, прежде чем ударить по ней.

— Ты делаешь меня твердым, — дышит он мне в ухо, прежде чем прикусить мочку. — Это то, чего ты хочешь, Наталья?

Я больше не понимаю, чего я хочу.

— Я не знаю, — тихо говорю, отстраняясь, чтобы заглянуть в его льдисто-голубые глаза. Глаза, которые я всегда ненавидела, но теперь не могу представить, что не буду смотреть в них каждый день.

Что, черт возьми, со мной не так?

Его визит в Бостон потряс меня так, что я не могу выразить словами. Это заставило меня надеяться, что, возможно, где-то в глубине сердца его ненависть ко мне переросла во что-то совершенно другое.

В желание и потребность быть со мной, которые совпадают с моим желанием к нему.

— Сколько раз ты думала о нашей встрече в уборной? — хрипло спрашивает он.

— Слишком много, — отвечаю, впиваясь зубами в нижнюю губу. — Я не могла перестать думать об этом.