Я не сын маминой подруги

Глава 2

Данька пришёл в себя через шесть дней, когда его сняли с аппаратов, вывели из медикаментозного сна и перевели из реанимации в отдельную палату.

Тогда он ещё не знал, что палата отдельная. Он вообще не знал, что находится в госпитале.

Даниил с трудом разлепил веки и открыл глаза, в которые как будто кто-то кинул горсть песка. Когда-то давно, в раннем детстве, ему бросали песок в глаза в детском саду, и сейчас вспомнилось то, далёкое ощущение. В горле тоже был песок, а рук и ног Данька даже не чувствовал — настолько они затекли.

Попробовал пошевелить пальцами на ногах и вскоре почувствовал ноги, в которые словно воткнули тысячи игл. Потом Данька пошевелил руками, и тут же кисть правой руки словно вспыхнула от жгучей боли.

— Да тихо ты, — раздался откуда-то знакомый насмешливый голос. — Торопыга.

Данька осторожно перевёл глаза с белой глади, раскинувшейся над ним, вправо и встретился взглядом с тёмными, почти чёрными глазами.

— Дима? — спросил он, но вместо собственного голоса услышал какой-то противный сип.

Горло резко пересекло, и Данька закашлялся. Склонившись к нему, Дмитрий помог Даньке поднять голову и поднёс стакан с водой к его губам. Жажда была такой сильной, что Дмитрию пришлось отнимать у Даньки стакан почти силой. Слишком много пить вот так сразу было нельзя.

Зато голос к Даньке вернулся, хоть и тихий, и вообще сразу стало как-то легче дышать.

— Я в больнице что ли?

— Ну да, — кивнул Дима, в глазах которого читалось облегчение. — В госпитале. Завтра уже неделя, как ты тут. Сегодня утром тебя перевели из реанимации в общую палату. Ну не совсем в общую, в отдельную.

— Ты позаботился, — констатировал Данька. — Спасибо, Дима! Ты как всегда… Ты всегда рядом, когда мне больше всего нужна помощь. У тебя седина появилась? Когда я приезжал в отпуск летом, не было. И на фотках не было, которые Ленка высылала. Тебе же всего тридцать семь, рано седеть.

— Так седина за несколько часов появилась, пока рейса до Питера ждал шесть дней назад. Я же сразу прилетел, как нам о тебе сообщили.

— Прости, — виновато ответил Данька.

— За что простить? Ты ни в чём не виноват. Ответят те, из-за чьей халатности реагенты оказались рядом с запчастями.

— Я не хочу, чтобы кто-то отвечал. Сам виноват. Запах странный и тяжёлый почувствовал, а не задумался. Надеюсь, больше никто не пострадал?

— Нет, больше никто. Не очень сильно хлопнуло, к счастью.

— Если суд будет, не пойду. У меня претензий нет ни к кому, — упрямо твердил Данька.

— Ладно, ладно, успокойся. Теперь уж там не нашего ума дело. Сами разберутся, сделают соответствующие выводы и примут меры. Не передумаешь, так подпишешь бумагу, что претензий у тебя нет. Хотя тебе выплаты полагаются.

— Не надо мне ничего. Сам справлюсь.

— Узнаю́ тебя, Данила! — рассмеялся Дима.

— Как мама? Как отец? Ленка как? Стас и Настасья?

— Батя молодцом, — Дима всегда называл тестя батей. — А Валентина Андреевна, конечно, очень переживает. Лена держится, хотя тоже переживает. Стас мужик уже, четырнадцать лет, потому тоже достойно воспринял. А Наська плачет. Ей вообще не хотели говорить, но она же шныра такая, всё видит, всё слышит.

Племянница Даниила, восьмилетняя Настя, очень любила дядьку и гордилась им, потому сильно переживала.

— Валентина Андреевна сюда лететь хотела, но мы с Леной запретили, пока ты в себя не придёшь, опасались за её здоровье. Я вообще всем им запретил лететь, проявил самодурство и самоуправство.

— Это правильно, Дим. Жалеть бы стали, и я их понимаю, и мне было бы стыдно, и тоже их жаль. Мама ведь так не хотела, чтобы я на сверхсрочную оставался, отговаривала. А так… встану на ноги, даст Бог, и увидимся все.

— Вот я им то же самое и сказал. Прикинул, как бы я себя чувствовал в такой ситуации. Мы же похожи с тобой. Ты мне как брат с самого начала.

— Спасибо, Дим, — повторил Данька. — Что врачи говорят?

— Больше всего опасались за дыхательные пути и за мозг. К счастью, надышаться сильно ты не успел. И ожоги не критичные. Больше всего на кисть правой руки пришлось. А так… Ну вот ни бровей, ни ресниц у тебя пока, обожгло. Но это дело наживное.

Данька потрогал пальцами левой руки то, что осталось от бровей, усмехнулся. Поднял правую руку, но на ней была повязка, потому степень ожога можно было определить только по боли. Болело довольно сильно.

— Это тебе ещё обезболивающее сделали, — обнадёжил Дима.

— Ничего, переживу. Всё могло быть гораздо хуже. А ты где остановился, Дима?

— У дружка армейского. Помнишь, я рассказывал, кореш мой, Юрка, в Питере живёт?

— Аа, точно, — кивнул Данька. — Он ещё в службе безопасности какого-то банка работает.

— Бери выше, — усмехнулся Дима. — Юрка теперь возглавляет службу безопасности всей банковской сети. Большим человеком стал.

Даниил, начиная с этого дня, быстро пошёл на поправку. Через три дня Дима улетел домой, потому что дела требовали его присутствия. А вместо него Даньку стал навещать тот самый Юра, друг Димы, высокий, рыжеволосый и неунывающий детина.

Они очень сдружились с Даней, и даже когда бойца выписали через месяц, Юрий уговорил его погостить. А потом, проявив чудеса красноречия и недюжинный дар убеждения, Юрий сагитировал Даньку остаться в Питере и пойти работать под его начало, в службу безопасности банковской сети.

Данька был комиссован из армии и получил хорошие страховые выплаты, что позволило ему снять тесную квартирку на одной из питерских окраин. От претензий отказался, как и обещал. Съездил на неделю домой, потом вернулся в Питер и приступил к работе. А в начале лета поступил на заочное отделение одного из вузов Северной столицы, где начал изучать менеджмент.

Так в двадцать два года у Даньки в очередной раз началась новая жизнь.