Двухколесное счастье

41.

На нём белая футболка-поло, какие он, как я уже поняла, всегда носит, светлые потертые джинсы. Он стоит, оперевшись рукой на спинку стула, и я ловлю себя на мысли, что его образ я ни раз не видела в этом, таком привычном мне, интерьере. И он сюда очень органично вписывается. В целом, он почти не изменился – разве только волосы отрасли, и он их теперь зачесывает назад и борода появилась. Густая и черная. Передо мной тот же Давид, будто и не было этих долгих пяти месяцев…

- Привет, - говорит словно смущаясь.

- Привет, - да, похоже мы оба чувствуем себя как на знакомстве-сватовстве.

Молча просто смотрим друг на друга, пока отец Тихон не прерывает затянувшуюся тишину очередной шуткой:

- Брат, ну и бороду ты отрастил! Скоро больше моей будет!

- Не будет, отец, - улыбается парень, и на душе тут же теплеет – это «мой Давид», тот, которого я всегда знала, а не тот, который был при последней нашей встрече, - я просто до своего цирюльника еще не доехал, а немецким ребятам я не решился доверить свои волосы – их либеральная повесточка, знаешь ли, чревата сюрпризами.

Эта шутка и меня заставляет улыбнуться. Однако неловкость не проходит.

- Ась, поможешь мне чай сделать? – подмигивает мне Даша. – Ты ставь пока чайник, а я быстро – только Тишку проверю.

Батюшка с Давидом садятся за стол, а я готовлю чашки и приборы, рыскаю в поисках «к чаю», всё это время чувствуя на себе взгляд. Отец Тихон что-то скороговоркой спрашивает у друга, а тот отвечает с заминками, иногда невпопад. Моё волнение еще больше нарастает, когда я слышу с лестницы голос Даши:

- Пап, на минуточку можно тебя?

Я понимаю, что мы сейчас останемся наедине, и как только Тихон выскакивает за дверь, у меня из рук с грохотом падают ложки, разлетевшись по всей кухне. Бросаюсь на пол их собирать. Давид делает то же одновременно со мной.

Мои руки дрожат. Собранные приборы то и дело снова выскальзывают. Я боюсь поднять голову и встретиться взглядом с черными омутами. Сердце колотится, чем ближе приближается ко мне Давид…

Он молчит. До меня остается пара приборов. Нужно протянуть руку за последней чайной ложечкой… Но я так волнуюсь, что всё, собранное мной, в последний момент вываливается снова, и я понимаю, что нервы мои сдали.

Сажусь на пол и откидываюсь на фасад кухни. Слёзы почему-то брызнули из глаз, и я, спохватившись, закрываю лицо руками.

Давид реагирует мгновенно, его ложки тоже разлетаются по полу, а сам он садиться рядом и заключает трясущуюся меня в свои объятия. Я чувствую его запах, такой родной и такой почти забытый за столько времени. Прижимаюсь носом к его груди, но смелости обнять в ответ не хватает. Тихо всплакиваю, а он молча гладит меня по голове.

- Асья… - шепчет где-то над моей макушкой. – Почему ты плачешь?

Я не знаю, что ответить. Я плачу, потому что держалась пять месяцев, потому что давила в себе слезы всякий раз, когда отец Тихон рассказывал новости о Давиде, когда слушала, что у него есть положительная динамика. Не плакала, когда этими новостями со мной перестали делиться, когда неизвестность подкидывала мучительные мысли о том, что Давид забыл обо мне, возможно даже, завел роман там, В Германии…

И вот теперь, когда я вижу его, когда он так близко, все нервы, натянутые как струна, вдруг заиграли, и эта мелодия души сработала как катарсис…

Поняв, что я не отвечаю на вопрос, Давид берет мою ладонь свободной рукой. Сначала гладит большим пальцем тыльную сторону, а потом вдруг подносит к губам и оставляет невесомый поцелуй.

- Прости, что не звонил, не писал… И отцу Тихону запретил рассказывать тебе обо мне…

- Почему? – а ведь и правда – если бы Давид не лишил меня своего общения, может быть переживать разлуку было бы легче?

- Асья… Это не объяснить в двух словах… - Давид опускает свой подбородок мне на макушку и молчит, задумавшись, несколько секунд. – Понимаешь, я не знал, смогу ли нормально ходить. Хотел этого, но всякий раз зарывался в сомнения… Хотел вернуться к тебе здоровым, на своих ногах.

Не выдерживаю и всё-таки несмело обнимаю Давида за талию. Не хочу поднимать голову, хочу вот так сидеть и слушать его голос.

- Асья, я хочу сказать тебе… - он запинается и издаёт какой-то глухой стон. Я, волнуясь, что сделала ему больно своими объятиями, отстраняюсь и испуганно смотрю на родное лицо.

Но, похоже, я неправильно растолковала его эмоции. Давид нервно проводит рукой по волосам и продолжает:

- Это всё не так должно было быть… Ну точно не в этом месте, - он обводит рукой кухню наших друзей, где повсюду разбросаны ложки, в углу валяется Тишкина машинка, а на полу в полуметре от нас рассыпана мука после кулинарных экспериментов девчонок. – Не так признаются в любви девушке, но…

Маленькая заминка в его речи заполняется внутри меня целым фейерверком различных чувств. Неужели он только что хотел сказать мне…

- Давид… - я готова броситься ему на шею. Столько счастья свалилось в один день, что я даже боюсь в это поверить…

- Сёмка, ты колбасу всю съел? – в двух метрах от нас хлопает холодильник, и я понимаю, что нас вот-вот обнаружат. – Кто все ложки раскидал? Ну, Тишка! – Андрюха поворачивает голову и замирает, глядя на нас, сидящих между столом и кухонными шкафами. – Ой, ззздрасьте…

- Привет, Андрюш, - говорит Давид, поднимаясь и протягивая мне руку, чтобы помочь подняться. Я смущена, будто меня поймали за чем-то неприличным. Но вот это-то и обидно, что подумать можно ого-го что – а мы просто сидели и разговаривали…

- Андрей, - влетая на кухню, сквозь зубы шипит отец Тихон, но увидев нас, улыбается и продолжает уже обращаясь ко мне и Давиду: – Ну что, чай-то будем пить?