Платье для смерти

Я не знаю, как объяснить все то, что нужно объяснить. Чувствую, что очень обязанным тебе. Ведь мы были так близки. Но, у меня нет ничего. Ничего ценного. Одни оправдания. Хочешь ли ты их слушать?

Я — бесполезная задница. Я жил всю свою жизнь жил в страхе. Чего? Не знаю. Думаю, голос моей матери в голове говорит, что это не оправдания для взрослого человека.

Может быть, ты этого не знаешь. Я любил тебя. Я все еще люблю тебя. Оставить тебя было самым ужасным поступком в моей жизни. Сомневаюсь, что эти двадцать лет можно вернуть. Тот факт, что я вижу тебя сейчас и не могу быть рядом, только заставляет меня любить тебя больше. Я хочу познакомиться с тобой, но даже не буду пытаться. На то есть причины, но говорить о них я не буду. Не хочу доставлять тебя неприятности. Хочу, чтобы ты знала, я наблюдаю за тобой. Это звучит жутко. Но это не так. Думай, что я рядом с тобой, иду с тобой, куда бы ты ни пошла. Я не думаю, что я тебе когда — нибудь понадоблюсь, но если понадоблюсь — буду рядом, я обещаю.

С любовью, Джозеф».

Никакой контактной информации. Что за куча дерьма.

— Ты аж позеленела, — сказала Руби.

— Я устала. Я работала на трех работах, улыбалась перед камерами, бегала с матерью и этим двадцатилетним платье, — о котором вы мне не рассказали ничего нового. А теперь вот это. Папа, который написал нам сейчас. Почему? Потому что я появилась в этой чёртовой газете? Снова? Почему мы ничего не получили, когда умерла Томасина Вент, а имя Руби мелькало повсюду как имя ее любовницы?

— Ты была особенной для него, Лора, — сказала мама.

— Хорошо. Я особенная снежинка. — Она встала. — Дамы и господа, спокойной ночи.

***

Дверь позади Лоры защелкнулась, и девушка сползла в узкое пространство между ее кроватью и стеной. Свет она не включала, и не собиралась покидать это безопасное маленькое пространство. Достала телефон и набрала Джереми.

— Как ты? — сразу спросил он вместо приветствия. Задним фоном в трубке грохотали швейные машинки. Сверхурочные работы на 40–й улице.

— Моя мама только что выставила себя полной задницей перед Бернардом Нестором, а когда мы вернулись домой, обнаружили три письма от отца.

— Твоего отца?

— Моего. Мудака, который ушел, потому что он был геем. Самое отвратительное оправдание за всю историю. Как будто ни у кого не может быть отца — гея. Как будто он это придумал. А теперь он прислал эти письма, мое на две страницы, и угадай, что? Он называет меня Лалой, а я это убей не помню, и не потому что я тогда была младенцем. Он ушел, когда мне было шесть лет. — Она решила опустить про недержания и приступ паники, а также комментарии Джимми.

В трубке раздался щелчок. Он вошел в офис.

— Лала. Мне нравится, — сказал он.

— Нет, только не тебе. Этого человека ничего не исправит, даже милые прозвища. Он не похож на твоего отца.

Он вздохнул.

— Жизнь не состоит из сердечек и радуги, Лора. Даже если я сделал все, чтобы она выглядела так.

Джереми всегда рассказывал о своем отце как о принце, внеземном человеке, благородном, честном, трудолюбивом, солидном, прямо готовом к канонизации. Джереми всегда говорил об этом человеке с оттенком сожаления, как будто он уже успел подвести память своего отца слабыми достижениями и незначительной моральной честностью.

— Переубеди меня, — сказала она. — Потому что я ревную к твоему отцу уже много лет.

— Хорошо, но ты сама попросила.

— Я не буду судиться с тобой за любые изменения мнения.

Он сделал паузу, и Лора вообразила, что он что — то набросил на кучу бумаг.

— Он делал индивидуальные заказы на стороне. Маму это сводило с ума, потому что денег не хватало, даже четырех баксов на попкорн. Ткань была баснословно дорогая, а конский волос, просто забудь об этом. Итак, это случилось за несколько месяцев до его смерти. У него был клиент, заказ которого нужно было закончить к началу следующей недели, а на фабрике был большой заказ, поэтому отец должен был проводить все время в цеху. Я только начинал кроить в то время. Мне было около двенадцати. Он разложил ткань для брюк и попросил меня раскроить ее, пока он сходил бы в цех. Папа вечно жаловался на то, что мама заставляла его шить костюмы официанткам, а он хотел заниматься настоящим искусством. Он был … подавлен. Я хотел вытащить его из этой рутины, потому что его раздражение передавалось мне, поэтому я пообещал закрепить выкройки и просто, знаешь … Я сказал ему: «Спускайся вниз, пока мама не взбесилась». Она была… ну, ты знаешь, такая…

Он замолчал. Он закончил предложение как — то раз, и это было очень плохо. Что бы он ни думал о своем отце, он имел противоположное мнение о своей матери.

— Я разложил выкройки, и раскроил. Я был очень внимательным. У этих костюмов маленькие припуски. Ты не можешь сделать их больше или напортачить с раскроем, иначе потратишь в два раза больше ткани. И, кстати, потребовался месяц, чтобы добыть эту ткань. Но я был уверен, что сделал все правильно. Абсолютно. Уверена, что хочешь услышать, что было дальше?

— Он же не побил тебя?

Джереми издал легкий смешок, похожий на кашель.

— Нет. Когда он раскладывал ткань, нижний край соскользнул. Все, левые детали, оказались на шестнадцать сантиметров короче.

— О, нет.

— Он выложил оставшуюся ткань, десять ярдов, вероятно, на восемьсот долларов, а я уже плакал, ведь я знал как это плохо, протянул мне свои ножницы, которые были вдвое больше моих, и сказал: «Разрежь. Разрежь все. На маленькие части. Я не хочу из этого делать ни карман, ни обтачку. Вперед!». Я весь в соплях и слезах, в кислородной маске с забитыми трубками, которые мне нужно будет прочищать, говорю ему, что можно выкроить только левую часть, и потери будут меньше. Но он взял правые половинки, которые я выкроил правильно, и разрезал их пополам. А потом стоял надо мной пока я не покрошил их на мелкие клочки.

Лора услышала голоса внизу, тихий смех, а затем закрытую входную дверь, которая означала, что Руби вернулась в свою квартиру через сад. Лора не хотела выходить из комнаты, опасаясь помешать маме и ее спокойному времяпрепровождению с Джимми. Ее жизненная ситуация становилась все сложнее. Ей скоро нужно будет снова искать себе угол.

— Это он разложил ткань Джей — Джей. Это не твоя вина.

Его стул снова скрипнул.

— Да. Я знаю. Но вот, что я пытался тебе рассказать.

Необходимо было так же признаться в чем — то постыдном.

— Руби говорит, что у меня были проблемы с недержанием после того, как папа ушел. Все еще считаешь меня сексуальной?

— Могу я отправить за тобой такси?

— Я сама могу взять такси, Джей — Джей.

— Не знаю, что еще предложить. Возьми такси. Ты вернешься сюда? Это все, что я хочу знать.

Больше всего она хотела увидеть его, но это было слишком непрактично.

— Мне нужно спать.

— Если бы ты жила в городе, мы бы сейчас были вместе.

— Я знаю. Трудно что — то искать, когда я все время на работе. — В ее дверь раздался тихий стук. Она встала, чтобы открыть.

— Тебе жилье даже не нужно, — сказал Джереми. — Ты, в любом случае, проводишь со мной почти все время.

Лора открыла дверь. Вошла мама с какой — то книгой.

— Мне надо идти. Ты любишь меня. — Слова скатились по ее губам, словно леденец, который еще не растворился.

— И ты меня любишь, — ответил Джереми. — Не проспи. У тебя примерка утром.

Мама присела на кровати, в темноте. Лора выключила телефон, с тяжестью на сердце, понимая, что выспаться ей сегодня не удастся. Она включила свет, и абсурдная необжитость комнаты стала очевидна. На стенах ничего не висело, не было ни одной книги на полках. Только покрывало с авокадо из семидесятых, на которое она наткнулась в благотворительном магазине. На него и присела сейчас мама. Лора была настолько сломленной и уставшей, когда переехала с мамой и Руби сюда девять месяцев назад. Она могла бы при желании снять себе апартаменты в Мидтауне, если бы у нее было время для осмотра жилья.

— Ты знала, что я думаю, что он ушел, когда я была младенцем, но ничего мне не сказала, — вяло проговорила Лора.

— Я даже не знала, что ты убедила себя в обратном, пока не стало слишком поздно. В этом не было никакого вреда. Ты на меня злишься? Давай. У меня было много дел в то время, и лишнее белье, которое ты мне подкидывала, не помогало. Я была готова позволить тебе справиться с этим любым нужным тебе способом.

Лора села на стул у кровати.

— Что происходит, мама? Почему сейчас?

— Это платье. И твое лицо в газетах. — Она открыла фотоальбом на коленях. — Твой отец был…, я думаю, ты сказала бы, что он — бисексуал, потому что он твой отец, и ты была зачата естественным способом.

— Если я могу представить себя с Джимми, я смогу представить тебя с папой, — сказала Лора.

— Но это было нечасто, и он плохо функционировал. Ты понимаешь, что я имею в виду, или мне проиллюстрировать?

— Мне все понятно

— Он пришел ко мне, когда тебе было пять. — Она положила руку на колено Лоры.

Лора хотела поспорить: папы не было, когда ей было пять лет. Это была история, которую она рассказывала себе всю свою жизнь. Она взяла руку своей матери и сжала ее, потому что мама всегда была там. Что бы папа делал или не делал, какую бы ложь Лора ни придумала, чтобы объяснить это, мама была там.

— Мы пытались жить в одной квартире ради вас, девочки. Лора, когда я говорю, что он любил тебя, я не лгу, ты была его драгоценностью. Когда он ушел, я не могла поверить, что он тебя бросил.

— Я даже не помню, чтобы меня когда — то в жизни называли Лалой.

— Я перестала тебя так называть, когда он ушел. Он всегда был зажат, но как только он принял то, кем он был, ему стало намного легче, и мне никогда не приходило в голову, что он уйдет. Но он это сделал. Боже, я все еще … — Она ущипнула себя за переносицу и покачала головой, словно пытаясь, избавится от гнева. — Когда твой отец рассказал мне, я была опустошена. У нас были две прекрасные дочурки, и мы были друзьями, он и я, и был секс, пусть и неважный, как я уже рассказывала. Но случилось то, что случилось. Он оставался ради вас, но много раз не ночевал дома. Я была … — Она глубоко вздохнула и посмотрела на потолок.

Лора всегда думала о маме как о маме. Она никогда не думала о ней как о женщине, с романтическими чувствами и физическими желаниями, такими же сильными, как у нее. О женщине, которая любила глубоко, и чье сердце могло быть разбито. О женщине, у которой были мечты, которые могли быть разрушены той же самой любовью.

— Ты не виновата, мама.

— Я знаю, — огрызнулась она. — Конечно, он потерял работу, потому что он перевозбудился и чуть не переспал с парнем с работы. С кем — то, кто был у него в подчинении. Это было плохо. А во время рецессии найти работу инженеру было трудно.

— Ты рассказывала, что он был музыкантом.

— Я не рассказывала ничего подобного. Это твое романтическое воображение придумало. Я закончу?

— Прости.

— Само собой разумеется, я должна была выгнать его, особенно когда он пришел домой пьяный, пахнущий потом и спермой, но я этого не сделала. Мне нужно было присматривать за ним, нужно было убедиться, что он с хорошим парнем, ведь в то время геи умирали дюжинами. Так что я устроил его в приемную в «Скаази».