Что ты сделал

Карен

Полиция помогла ей найти квартиру на время, пока Джейк находится под стражей. Гостиная с кухонным уголком, узкая ванная и маленькая спальня. Ей это жилье показалось более приемлемым, чем квартиры, в которых они ютились после рождения Джейка. Она мучилась, представляя себе сына, спящего в камере, но переживала бы сильнее, если бы он сейчас был рядом с ней, жалел ее, видел такой — бледной, беспомощной, слабой.

Растянувшись на чужих простынях, более ветхих, чем обычно в отелях, Карен задумалась о людях, которые скрывались здесь до нее, — о жертвах и свидетелях, живших в постоянном страхе. Когда она легла и ее тело приняло горизонтальное положение, тут же нахлынули воспоминания о той ночи. Она включила свет.

В голове как будто показывали кино, которое повторялось снова и снова, но остановить его она не могла. Та ночь изменила ее. Сорок три года, сын — почти студент, и так надраться! Слова застревали во рту… Стопы холодила трава… До этого момента она, в своем коротком платье и с гладкими ногами, чувствовала себя сексуальной, раскрепощенной. По крайней мере, у нее было хоть это, раз уж не удалось получить диплом и сделать карьеру. И она все еще молодо выглядела, в отличие от Джоди, похожей на белый раздутый пудинг, и от Эли, чопорной в мешковатом платье и темных очках, надетых, как обруч, на волосы. Эли всегда была такой: респектабельность среднего класса — внутри; тонкий слой студентки-бунтарки — снаружи; стаканчик-другой — в ночном клубе; румяна и расстегнутая блузка — для танцевальной вечеринки. И он любил ее, каждый раз возвращался к ней, но все же никак не мог оставить Карен.

Майк был словно тень или старая болезнь, о которой иногда забываешь, пока не появляются привычные симптомы. Каждый раз, когда Карен думала, что перевернула эту страницу, когда начинала новые отношения, он снова оказывался рядом.

Карл — электрик, честный и простой. Джим — преподаватель университета, разведенный, с двумя белокурыми дочурками… Конечно, ни один не соответствовал ее идеалу, но у Карен появлялся шанс на семейную жизнь, на собственного мужа вместо ожидания новой подачки со стола Эли. Это напоминало гарем, но Эли не знала, что она — одна из его обитательниц. Переставляла тарелки, не подозревая, что стоит на линии тектонического разлома.

Но как же Карен могла спать с мужем лучшей подруги? Ее личность словно разделилась надвое, и обе половины были автономны. Она любила Эли, всегда заступилась бы за нее, и она же год за годом поддерживала связь с ее мужем. Пыталась прекратить это, начать наконец жить своей жизнью, даже переехала в Бирмингем, но тут Эли пришла в голову эта идея воссоединения. И когда Карен, войдя в комнату, увидела Майка, все снова вернулось.

Темные стороны их душ тянулись друг к другу. Когда в тот день он сказал, что все кончено: «Я больше так не могу, это нечестно по отношению к Эли», Карен почувствовала дикую боль. И она ходила, будто с кровоточащей раной, прикрывая боль смехом и флиртом. Она не могла поверить, что все действительно закончилось. Но Эли на их последней встрече она этого не сказала, сама не зная почему. Может быть, пыталась спасти свою гордость. И всегда они с Майком любили друг друга украдкой, даже еще учась в университете, — ускользали в его комнату, когда Эли уходила в библиотеку.

Именно из-за него — конечно, из-за него! — Карен провалила выпускные экзамены. А как она напилась, когда они уехали из Лондона, сколько слез пролила до того, как приняла решение перебраться в Бирмингем! Но их продолжало тянуть друг к другу, словно они были связаны эластичными тросами. Потом они, каждый раз с виноватым видом, встречались в Лондоне в его рабочее время. Майк клал обручальное кольцо на тумбочку возле кровати… Карен ехала домой на автобусе… Ее ранило, что Майк планирует эти встречи наперед. Однако после них она чувствовала себя наполненной, почти счастливой, ведь между ними существовало нечто главное, глубоко запрятанное, почти сродни инстинкту. Это и было единственным оправданием, которое она придумала для себя.

На самом-то деле Карен понимала, что оправдания нет и быть не может. Но их страсть не прекращалась, не умирала — наоборот, росла, как голод. Иногда Карен, словно волной, накрывало силой этой страсти, и она знала, что готова на все ради встреч с Майком. А о том, как это скверно, она порой забывала.

Как не помнила, зачем тогда вышла в сад. Свет на кухне выключили, и Карен окружала темнота. Здесь, вдали от большого города, небо было угольно-черным. Каллум и Майк ушли из сада то ли в туалет, то ли налить себе еще. Карен села на жесткий садовый стол, стукнувшись копчиком. На глаза навернулись слезы. Билл ее отверг, и как же глупо она себя вела, приставая к нему. Майк решил расстаться — и все в один день. Ей сорок три, сын вырос, и уже нет двадцати лет в запасе, чтобы ждать. И ведь сказал он ей о своем решении только после секса: «Послушай, Карен…» А полчаса спустя уже как ни в чем не бывало обнимал Эли. Он даже не успел смыть с себя запах Карен, ведь Эли не пустила его в душ.

Она заплакала. Темный сад был полон шорохов и вздохов. Потом послышался какой-то звук. Кто-то появился на лужайке. Карен подумала, что это пришел Майк, и у нее будто гора упала с плеч. Он вернулся, все снова хорошо. Глаза ее опухли от слез, было очень темно, и она не различила его лица, только руку и красный джемпер, а еще почувствовала запах его одеколона. Однажды она купила себе такой же, хотя он стоил больше, чем она зарабатывала за неделю, просто чтобы всегда иметь возможность вдохнуть этот запах. Она подарила его Карлу, но тот не пользовался одеколоном, считал, что это не по-мужски. Да и на его бледной коже аромат становился другим. Ведь Карл не был Майком…

Но вот он снова здесь, и Карен обрадовалась: он просто не может без нее жить.

А в следующее мгновение она лежала на животе с неудобно вывернутой шеей, и он тяжело дышал ей в ухо. Никогда раньше такого не бывало. Он задрал ей платье и вошел так грубо, что она закричала от страха и боли — такой же, какую испытала, рожая Джейка. А еще почувствовала, что его руки, как железные тиски, сжали ей горло, и останавливаться он не собирался. Это на самом деле происходило с ней — то самое, чего боятся все женщины с того момента, как у них вырастает грудь. И ничего уже нельзя было исправить…