Под крылом ворона

Глава 10

Кристофер никогда не отличался сентиментальностью и уж тем более какими-либо сомнениями. В колдовстве, как и в бизнесе, любая нерешительность могла стать фатальной ошибкой, как и необдуманные действия. Кристофер не прощал себе ни того, ни другого.

И поэтому сам удивился, когда понял, что приехал к кладбищу, на котором похоронен отец. Дворники монотонно сметали по лобовому стеклу струи дождя, снаружи машины сырел ноябрь, но Кристофер всё-таки заглушил мотор и несколько секунд сидел в тишине и мраке салона, в котором всегда витал едва уловимый аромат духов Мари. Пожалуй, один из немногих запахов, которые он отличал — только чужие эмоции он ощущал всегда в полной мере и помнил, как тонул в них.

Как мешалось чужое счастье с тяжёлой утратой, а он сам, казалось, не чувствовал ничего, и от этого сам себе казался пустым. Сосудом для ощущений чужаков, которые проходили мимо, едва обращая внимания на застывшего мальчика.

Тогда он думал, что самое простой способ — заглушить любые эмоции.

В отцовской библиотеке, в которую он часто пробирался, чтобы усесться в громадном вычурном кресле, с резными ручками и впитавшимся запахом сигар, Кристофер отыскал заклинание, которое по неопытности принял за чудесное средство от того, чтобы закрыться ото всех. В описании говорилось: «вы не будете ничего чувствовать, только покой и безмятежность». На другую часть Кристофер не обратил внимания.

«Время действия — от двух до трех часов. После этого рекомендуем уединиться, чтобы переждать постэффект».

Кристофер забрался на чердак дома в одиночестве, считая, что он должен справиться сам, и нечего беспокоить брата или сестру. Когда всё получилось, он расслабленно откинулся на шершавые доски пола, руки звёздочкой, и улыбался — даже далёкое эхо тревог и волнений других отступили. Как опьяненный, Кристофер поднялся и спустился вниз, а потом вышел на улицу в поисках других. Колдовство текло внутри него, наполняло так приятно, как мягкая пена, в тот момент он чувствовал небывалую легкость и свободу.

Пока всё не развеялось, а изнутри не хлестнула тоска, медленно сменяясь настоящим и полным равнодушием. Кристофер хотел испугаться, но не мог — ему всё было безразлично. Потом, когда Мари спрашивала, каково это — он не мог описать. Никак, ничего. Скажи ему убить отца или сестру — и Кристофер бы сделал. Исчезло вообще всё, даже понимание неправильности.

Эндрю тогда испугался — Кристофер видел страх в распахнутых от изумления глазах брата, растерянность Мари. Названия эмоций, но не они сами, физические реакции механизма, выявлял их, как сканер.

Когда приехал отец, то застал всех троих в гостиной, молчаливых и хмурых. Мама скользнула к ним, как была, в элегантном пальто и вечернем платье, подошла по очереди к каждому из них, касаясь невесомо висков и плеч.

— Такое заклинание используется в особых случаях. И никогда в одиночку, надо, чтобы кто-то был рядом, — Кристофер различил укор.

— Со мной всё хорошо.

— О, нет, Кристофер. Поговорим об этом завтра утром.

Первыми эмоциями, которые он ощутил, были не его собственные — а брата и сестры, обрадованные, что его взгляд перестал походить на мёртвый и равнодушный. Возможно, тогда он и понял, что если снова перестанет понимать собственные чувства, всегда может ориентироваться на Мари и Эндрю.

Мари никогда ему не позволяла забыть, где его собственные эмоции, а где чужие.

Как и спустя несколько дней со смерти отца, когда Кристофер сидел в одиночестве в темноте их квартиры, без сна, вслушиваясь в тихую музыку брата с альбома.

Тогда ему казалось, он снова применил то заклинание, потому что не мог ничего почувствовать, не ощущал горя, как должен был, только отрешенность, может, так привыкнув к тому, чтобы скрывать чувства внутри.

— Так не должно быть, — прошептал он, когда Мари вышла из своей спальни. — Может ли горе быть никаким?

Она подошла едва слышно и потянула его за руку, чтобы он поднялся с дивана. Провела кончиками пальцев по рубашке, казалось, — прямо по рёбрам, вверх до сердца, которое билось под её ладонью. Кристофер, не отрываясь, смотрел в её глаза, полные сострадания и собственной горечи.

— Горе может быть и таким сильным, что от него мертвеешь. Но вот здесь… в сплетениях корней дерева спрятано твоё настоящее сердце, чувствуешь? И оно бьётся, живое, полное твоих эмоций.

Мари взяла его ладонь и положила на собственное сердце, с такими же мерными ударами, и Кристофер позволил погрузиться в её эмоции, чтобы убедиться — он может ощущать, он не омертвел совсем. И там, среди прочего, он ощутил нечто такое, от чего сам растерялся.

Пронзительную любовь и желание его близости, так схожие с теми, что он прятал в себе.

Они стояли так близко, что их дыхание касалось кожи друг друга, окутанные биением сердец друг друга, погружением в собственные бездны, в которых не осталось места тайнам и скрытности.

Для Кристофера Мари была кем-то большим, чем сестра, но он не мог даже дать названия этому чувству. Только знал, что готов ради неё убивать и возносить дары. Это была она, кто первая потянулась к нему.

Кристофер отстранился.

— Мари, так нельзя. Я не могу.

— Не отталкивай меня.

— Ты уверена, что этого хочешь?

— Да.

Это было как продолжение близости, всех их таинств, когда они слизывали кровь с пальцев друг друга в ночном лесу, когда делились болью или разочарованиями, утешением после чужих смертей. Ведьма видений, колдун чужих чувств. Но он никогда не хотел утягивать её в собственные эгоистичные желания.

Так нельзя, так неправильно — о да, Кристофер прекрасно это понимал.

Только Мари действительно не сомневалась, будто отпуская себя.

Когда он ответил на её осторожный поцелуй, едва сдержал вздох. Удовольствие на грани запрета, желание касаться и отдавать то, что она сама приносила в его отвердевшее сердце. Кристофер ещё давал возможность отступить — каждому из них, пока гладил ладонями её тело сквозь ткань, находил обнаженные полоски кожи и проводил по ним со всей нежностью, на которую был способен.

Это распаляло ещё больше — смешение ощущений, погружение в предвкушение, наслаждение прикосновениями. Они уже знали друг друга так давно и так хорошо, что, казалось, что ещё изучать? Кристофер видел Мари обнаженной не один раз, но сейчас всё было иначе. Ближе.

Никто из них не торопился раздеваться, Кристофер спустил бретельки её платья, проводил по шелку и отвердевшим соскам, пока Мари водила ладонями по рубашке. Её голые плечи с тонкими ключицами в сочетании со складками одежды вызывали ещё больше соблазна. Касаться, целовать до того, что кожа покрывалась мурашками. Оба погружались в какое-то разомленное состояние, сливаясь друг с другом.

Мари расстегнула три пуговицы его рубашки, и он вздрогнул, когда её пальцы коснулись кожи. Кристофер медленно спустил её платье до талии, следуя изгибам её тела и уже с нетерпением притянул к себе. Ощущение прикосновения её крепкой груди к своей — о, боги! Он едва сдержался, чтобы перестать себя сдерживать. Но ему хотелось оттянуть момент, хотя сама Мари уже проводила пальцами по краю его брюк, сводя его с ума.

Они оба были возбуждены до предела, но куда больше Кристофера волновали ощущения Мари, безграничное доверие к нему, желание продолжения, нетерпения.

Он почти мог прочитать её мысли.

«Я принимаю тебя, мой брат. Колдун чужих сердец, но твоё я храню надежнее всех других. Я вычерчу твою дорогу ритуалами и снами, только не отпускай меня теперь и больше никогда».

Она была восхитительна, и тот же восторг он видел в её глазах. Это ранило до глубины — такая открытость ему навстречу. Никто из них больше не сдерживался. Им не нужно было спрашивать друг друга, они угадывали желания по движениям, по ощущениям кожи под подушечками пальцев, по вздохам и тому, как тела подавались навстречу друг другу.

Они утонули в бесподобном блаженстве, оставшись наедине друг с другом.

Позже он спросит её, что она чувствовала в этот момент, когда оба шагнули за границу непозволительного.

— Что если я и услышу осуждение, уж точно не от тебя.

Стоя на промозглом осеннем ветру у могилы отца, Кристофер размышлял, не совершили ли они тогда ошибку, которая тянулась долгие три года. Он не привык оглядываться на чужое мнение, но если их решение как-то навредило всей семье, то только он и виноват в этом. Не отступил в нужный момент, закрыв глаза на собственные чувства. В конце концов, он и так редко их ощущал.

— Наверное, мы тебя разочаровали, — усмехнулся Кристофер, разглядывая строгие буквы имени на могильном камне. — Эндрю толком не может справиться с щитом — и, чёрт возьми, это вообще не щит, а какое-то орудие убийства! Я бы с таким справился, но не он. Неужели не было другого способа? И пусть ты твердил, что крепче всего семья, но не уверен, что обрадовался бы нашей связи с Мари. Да ещё охотники…

Кристофер умолк и посмотрел вдаль, на ряды тихих могил. Здесь похоронят однажды и его, и брата с сестрой. От этой мысли по спине прошёл мороз по коже, так неуютно стало. Ему надо выяснить, чего хотят охотники и на чьей они стороне. Отец всегда твердил, что Кристофер — старший, тот, кто ведёт за собой, но у него самого сейчас было ощущение, что всё разваливается, а он ничего не может сделать.

Или его так смущали мутные образы и загадки — что видения Мари, что слова Одетт, что ворон, которого брат кормил собственной кровью. Под таким колдовством современный мир будто отступал и обнажал острые древние таинства, которые Кристоферу совсем не нравились.

Кто-то точно должен знать, кем были последние охотники.

Кристофер — кинжал Уолтонов. И он готов убивать тех, кто угрожает его семье.