Пленники чести

Глава XII

Когда Александр и Наталья, оставив своих лошадей в конюшне, расседлав их и насыпав в ясли овса, подходили к дверям замка, была уже почти полночь. Огромное каменное строение, притаившееся в темноте, так что нельзя было рассмотреть ни башен, ни стен, ни даже окон, казалось чем-то призрачным. Если бы на его месте вдруг оказалась бы жалкая лачуга, то издали нельзя было бы сразу заметить подмены. Осторожно они поднялись по широкой парадной лестнице. Входная дверь, как они и надеялись, оказалась открытой. В это время привратник обычно совершал обход, оставляя двери не запертыми, чтобы лишний раз не отпирать тяжёлого замка. Прилагая все усилия, чтобы произвести как можно меньше подозрительного шума, Александр Иванович приоткрыл громадину двери. Пропуская вперёд Наталью Всеволодовну, а затем и сам вошёл внутрь, с огромными предосторожностями удерживая дверь. Однако вопреки их ожиданиям колонная зала оказалась ярко освещена. Стараясь двигаться как можно быстрее и тише, беглецы направились по цветному мрамору начищенного пола к спасительной лестнице, ведшей в верхние покои замка, однако, не успели они пересечь залу, как им навстречу вышли Борис и Фрида. Вид у слуг был решительный, они быстрым шагом приближались к молодым людям, застигнутым врасплох. На лестнице так же раздались шаги, и им навстречу спустился дворецкий со свечой в руке.

— Альфред, что это значит? — удивлённо произнёс Александр Иванович.

— Нет, ваша милость, потрудитесь сами объяснить, что произошло? — разгорячённым тоном произнёс дворецкий. На бледном усталом лице его было заметно глубокое разочарование и волнение, в котором он находился.

— Уверяю, у нас были весьма веские причины, побудившие нас покинуть замок, оставив всех господ в неведении, — начал Александр. — Кроме того, Клара Генриховна приставила к нам своих соглядатаев, не имея на то никаких моральных прав, чем нанесла нам оскорбление, унизив наше достоинство и запятнав нашу честь.

— Если бы вы не исчезали с глаз хозяйки, тем самым доставляя ей душевные страдания, она бы и не приказала нам вас сопровождать, — ответил Борис.

— Не спорю, — продолжал поручик, — мы гости в её доме, и наш долг уважать и чтить её как нашу хозяйку и покровительницу, однако мы не в плену у неё, и нам не нужны надзиратели!

— Послушайте! — воскликнул Альфред. — Госпожа Уилсон грозит нам всем страшными карами из-за вашего неповиновения её воли! Нравится вам это или нет, но в её доме вам придётся быть под неусыпным наблюдением! Если бы вы знали, что началось, когда выяснилось, что вы пропали! Океанская буря меркнет перед тем, какой скандал поднялся из-за этого! Госпожа грозила всеми муками ада и вам, и нам за то, что мы не уследили за вами. Если бы Карл Феликсович не успокоил её, сообщив, что вы вдвоём на верховой прогулке, то могло случиться всё что угодно! Слава Богу, с вами всё в порядке!

— Значит, Карл Феликсович, — нахмурив брови, произнёс Александр.

— Боже, он нас видел, — в испуге произнесла Наталья.

— Если бы не он, мы бы все до сих пор искали вас по окрестностям! — с горечью произнёс Альфред.

— Интересно, что он сам делал среди окрестных холмов и полей, — сказал Александр Иванович, — уж очень не похоже на его образ жизни.

— И так, вам придётся проследовать к вашим покоям, — сказал дворецкий. — Мне приказано привести вас утром по одному к госпоже Уилсон, она желает с вами говорить. На этот раз прошу вас проявить благоразумие, я не хочу потерять место из-за ваших причуд, хотя, поверьте, я не тиран, и вполне могу понять ваши чувства.

Александру и Наталье ничего не оставалось, кроме как повиноваться дворецкому и отправиться в свои комнаты под надзором Бориса и Фриды. Они шагали в унынии по мрамору и паркету зал и коридоров, предчувствуя надвигавшуюся страшную бурю, которой казался предстоявший разговор с Кларой Генриховной. Дойдя до того места, где им надлежало расстаться, Александр и Наталья бросили друг другу долгий прощальный взгляд, исполненный любви и печали. И эта предстоящая ночь казалась им длинной в вечность, и, не смотря на все переживания и трудности минувшего дня, они были уверены, что обрести покой им не удастся до самого утра. Молодость стойко переносит множество тех испытаний, перед которыми старшее поколение подчас приклоняет голову.

Тем временем, главный виновник и творец всей разыгравшейся драмы преспокойно спал в своей постели, находясь в совершенном удовлетворении от своих действий. Александра Ивановича он уже почитал убитым, а с Антоном Сергеевичем дело могло кончиться на следующий же день утром. Карл Феликсович был горд собой и снова и снова воссоздавал в памяти обстоятельства минувшего вечера.

А дела же обстояли следующим образом. После того, как госпожа Уилсон в своём кабинете долго отчитывала слуг, ей сделалось вконец дурно, и она, приказав сделать себе успокаивающий отвар, удалилась в свою опочивальню под присмотром верной старой служанки Хильды. Гости замка всё это время вынуждены были сидеть в большой гостиной, занятые каждый своим делом, однако их не покидало некое тревожное ощущение, словно с ними и с замком творится нечто неладное. Всё вокруг становилось мрачным и безжизненным. Генерал Серженич, совершивший после обеда небольшую верховую прогулку в компании Павла Егоровича и господина Симпли, остался так же недоволен тем, как прошло время, поскольку повседневное бездействие на фоне минувшей охоты выглядело совершенно удручающим. Кроме того, никто и понятия не имел, куда могли деться молодой поручик и воспитанница госпожи Уилсон Наталья, к которым он успел привязаться и питал самые добрые чувства. К тому же предстоящая помолвка, о которой кузен успел намекнуть генералу раз двадцать, в конец показалась ему сумасбродной, и он всё искал повода, чтобы высказать своё решительное осуждение этих планов хозяйке замка. Прочие же господа и дамы скучали за чтением книг, бокалом вина, игрой в преферанс и обсуждением всех мыслимых и немыслимых недостатков своих родственников и знакомых.

За вечерним чаем собрались все, кроме Клары Генриховны. Слуги с печальными застывшими лицами подавали кушанья, наливая господам горячий напиток в роскошные чашечки из самого дорогого фарфора, которому, по слухам, не было равных по красоте и тонкости работы в округе. Все молчали, исчерпав за день темы для общих разговоров. Там и тут раздавалось мерное постукивание серебряных ложечек о края чашек. Большие часы лениво тикали на своём месте, словно нарочно замедляя бег времени.

— Позвольте спросить, — обратилась госпожа Симпли к Карлу Феликсовичу, который с торжествующим видом сидел подле Антона Сергеевича. — Вы полагаете, всё это роскошное имение когда-нибудь ещё сможет блистать, как прежде?

— О, Елизавета Прохоровна, — отвечал тот, — мне кажется, в этот дом, наконец, после стольких лет никчёмной жизни придёт мир и счастье. Сюда, через некоторое время переедут законные молодые наследники, истинная благородная семья!

— В самом деле? — удивился Павел Егорович. — Позвольте же узнать, что натолкнуло вас на этот вывод? Уж не о свадьбе ли господина Миндальского вы так печётесь?

— Именно о ней, милостивые государи и государыни, — объявил Карл Феликсович. — Семейная жизнь нашего дорогого друга и его невесты пойдёт этому месту на пользу, да что там, готов спорить весь замок преобразится!

— Благодарю вас, милый мой друг! — улыбаясь, заговорил Антон Сергеевич. — Я всегда знал, что найдутся достойные люди, которые поддержат меня…

— Неужели вы намерены жить в замке? — с удивлением осведомился Алексей Николаевич, выразив тем самым общее недоумение.

Без сомнения, и этот ход молодого франта был верен, сказанная невзначай фраза натолкнула всех на мысль о том, что свадьба Натальи способна лишить их заветной доли наследства. И все с нетерпением ждали ответа господина Миндальского. Тот же, откашлявшись, произнёс:

— Нет уж, господа, увольте. Замок, хотя и красив, не смею упрекнуть его достопочтенных владельцев в безвкусии, всё же я предпочту свой особняк, там мне привычнее и покойней. Туда, туда мы уедем с моей дорогой Натальей Всеволодовной, и там она скрасит одинокие часы моей тягостной старости.

— Лучше бы, кузен, вам проводить эти часы в молитве и покаяние, — сердито произнёс генерал Серженич, теребя свои бакенбарды.

— Не стоит предаваться скорбным мыслям, пока жизнь бьёт в тебе ключом, — сказал Карл Феликсович, подкидывая новых дров в разгоравшийся костер раздора.

— А молодой человек говорит дело! — живо воскликнул Антон Сергеевич. — Пока ты можешь приносить своим земным существованием пользу, ты должен, непременно должен, господа, делать всё, что способно принести тебе прибыль! Вам, судари, невдомёк, отчего я решил взять себе в законные супруги молодую девушку, которой вы все здесь восхищаетесь. Каждый из вас считает, что старику вроде меня приличнее было бы удалиться на покой и не тревожить молодое поколение фактом своего существования! Нет, нет, господа! Я считаю, что мой финансовый талант способен принести всему человечеству огромную пользу! Я умею наживать состояние так же легко, как каждый из вас сможет его прожить в своё удовольствие! Я выбрал эту молодую деву только потому, что желаю, чтобы такая богиня, как она жила в роскоши и ни в чём себе не отказывала! Её приданое послужит для благого дела. Когда я преставлюсь ко Господу, моя супруга, если будет мне верна, получит несметные богатства, в этом я могу поклясться, хоть на святом распятие, если прикажите!

— Но почему бы вам, милостивый государь, не облагодетельствовать особу, чьи лета ближе к вашим, но чей талант столь же благороден и ярок, сколь у Натальи Всеволодовны? — продолжал настаивать Павел Егорович, повинуясь доводам разума.

— О, я знавал в своё время почтенных вдов, обладавших восхитительным сопрано, — мечтательно добавил господин Симпли.

— Эта юная особа подарит мне неисчерпаемые источники вдохновения! Её именем я совершу столь грандиозные дела, что прочие финансисты и заводовладельцы станут завидовать мне и приклоняться пред моим гением! — продолжал Миндальский, упиваясь образом будущего, возникшим в его сознании. — Благо для неё станет общим благом и для меня и для всего мира! Мы создадим то, что прежде нельзя было создать!

И старый фабрикант продолжал описывать картины утопического мира, рождавшегося в его воображении. Всё становилось для него ценно и значимо, из каждой мелочи он выжимал деньги, и эти деньги в его фантазиях вырастали в колоссальные состояния. Капиталы пухли как на дрожжах, изобилие и роскошь, словно сами собой, вселялись в величественные дворцы, которые Миндальский возводил силой своего ума. И всё это двигалось, оживало и осуществлялось лишь благодаря Наталье, ставшей помимо своей воли неисчерпаемым источником вечной энергии. А сам же Антон Сергеевич делался с каждым словом всё внушительней, точно собирался жить бесконечно и бесконечно наслаждаться своим богатством и прелестью молодой супруги.

И все сидели за столом, слушая разговоры о счастливом будущем, о непомерной выгоде свадьбы старика и юной девицы, и невероятно скучали. Один только Карл Феликсович с живостью следил за каждым произносимым словом, думая меж тем про себя: «Ты стар, приятель, и твое сердце не выдержит более пары лет. Ты не достоин даже мысли о прекрасной Натали, ты червяк, ты падаль! Ничего, я успею отправить тебя к праотцам, прежде чем ты рассчитываешь обвенчаться». Его чёрные глаза внимательно смотрели на то, как один за другим дамы и господа покидали общество Миндальского, не перестававшего говорить о будущем своём счастье. Карл Феликсович незаметно опустил руку в карман, где лежал флакончик, данный ему в тот день цыганкой. Осторожно обведя гостиную взглядом, он убедился, что в их сторону никто не смотрит. Рядом не было ни единого свидетеля, а сам Антон Сергеевич повернулся на своём стуле к господам, севшим за преферанс у окна, и старался, что было сил, донести до них мысли о том, как будет прекрасно будущее после его свадьбы. Карл Феликсович понял, что это единственный шанс, который глупо упускать. Одним движением, как ловкий карточный шулер он извлёк флакон из кармана, предварительно откупорив его, и незаметно вылил всё его содержимое в свою чашку с чаем, и тем же ловким движением спрятал флакон в кармане. Никто ничего не заметил, и черноусый франт остался собой доволен. Ещё одним ловким неприметным движением он подвинул свою чашку ближе к прибору Антона Сергеевича, не заметившего и этого деяния его соседа. Наконец старик наговорился, закончив свою тираду пафосным эпилогом, вызвавшим лёгкую усмешку на губах некоторых господ. Вытащив из кармана платок, он принялся вытирать лоб и потянулся к чашке с чаем, чтобы освежить пересохшее горло.